Сальватор. Том 2, стр. 88
– О, сударь! – вскричал поэт. – Я далек от подобной мысли!
– Я был заранее в этом уверен, – продолжал банкир, – и потому говорю вам: наши виды деятельности – хотя это не бросается в глаза – имеют немало общего. Финансы, так сказать, дают жизнь. Поэзия же учит нас получать от жизни удовольствие. Мы представляем два противоположных полюса и, следовательно, оба необходимы для того, чтобы вращалась Земля.
– Из этих нескольких слов видно, что вы поэт не меньше меня, сударь.
– Вы мне льстите, – отвечал г-н де Маранд, – я не заслуживаю это звание, хотя пытался его завоевать.
– Вы?
– Да. А вас это удивляет?
– Нисколько. Однако…
– Понимаю. Вам кажется, что банк и поэзия несовместимы.
– Я этого не говорю, сударь.
– Но думаете так. А это одно и то же.
– Нет. Я только говорю, что не знаю о вас ничего…
– …что доказывало бы мое призвание?.. Будьте осторожны.
Однажды, когда у меня будет повод вас упрекнуть, я приду сюда с рукописью в руках. Но сегодня я от этого далек; напротив, я пришел извиниться. Ах, вы сомневаетесь, молодой человек! Так знайте: я, как и все, написал собственную трагедию «Кориолан»; затем шесть первых песен поэмы под названием «Человечество»; потом еще томик стихов о любви; еще… еще…
да почем мне знать? Однако, так как поэзия – это культ, который не кормит своих жрецов, мне пришлось трудиться в материальной сфере, а не только в духовной. Вот как я стал просто банкиром, когда – позвольте мне сказать об этом одному вам, опасаясь, как бы меня не обвинили в гордыне, – мог бы оказаться вашим собратом.
Жан Робер низко поклонился, как никогда растерянный от того, какой оборот принимает разговор.
– Именно на этом основании, – продолжал г-н де Маранд, – я осмеливаюсь искать вашей дружбы и даже просить доказательство ее.
– У меня! Говорите, сударь, говорите! – в изумлении вскричал Жан Робер.
– Если есть еще на свете люди, которые, подобно нам, культивируют или отдают должное поэзии, – продолжал г-н де Маранд, – то существуют и другие, которые, вопреки идеалу, ждут от жизни лишь грубых удовольствий, физических радостей, материальных утех. Этот тип людей все более препятствует естественному прогрессу цивилизации. Низводить человека на уровень животного, удовлетворять лишь плотский голод, требовать от женщины только удовлетворения грубой похоти – в этом, по моему разумению, состоит одна из язв нашего общества. Вы разделяете мое мнение, дорогой поэт?
– Полностью, сударь, – ответил Жан Робер.
– И вот существует человек, в котором словно воплотились все пороки такого рода. Развратник уверяет, что его голова лежала на всех подушках; он не отступает перед невозможностью либо в надежде все-таки одержать победу, либо чтобы придать поражению видимость триумфа. Этот человек, этот распутник, этот фат вам известен: я говорю о господине Лоредане де Вальженезе.
– Господин де Вальженез! – вскричал Жан Робер. – О да, я его знаю.
И в его глазах загорелся злой огонек.
– Так вот, дорогой поэт, вообразите: вчера вечером госпожа де Маранд слово в слово пересказала мне сцену, имевшую место между ею, вами и им.
Жан Робер вздрогнул. Однако банкир продолжал в том же любезном вежливом тоне:
– Я давно слышал от самой госпожи де Маранд, что этот фат за ней ухаживает. Я ждал лишь случая, как законный защитник и покровитель госпожи де Маранд, чтобы преподать этому фату заслуженный урок, хотя думаю, что урок этот не слишком пойдет ему на пользу. И вот случай этот совершенно неожиданно представился.
– Что вы хотите сказать, сударь?! – воскликнул Жан Робер, начинавший догадываться о намерении своего собеседника.
– Я только хочу сказать, что, раз господин де Вальженез оскорбил госпожу де Маранд, я убью господина де Вальженеза:
нет ничего проще.
– Однако, сударь, мне представляется, что, раз свидетелем нанесенного госпоже де Маранд окорбления оказался я, наказать обидчика следует мне.
– Позвольте вам заметить, дорогой поэт, – улыбнулся г-н де Маранд, – что я ищу вашей дружбы, но не участия. Поговорим серьезно. Имело место оскорбление. Но в котором часу?
В полночь. Где? В комнате, где госпожа де Маранд иногда ночует – из прихоти. Где прятался господин де Вальженез? В алькове этой комнаты. Все это… слишком интимно. И не я был в этот час рядом с госпожой де Маранд, не я обнаружил господина де Вальженеза в алькове, а ведь именно мне следовало там находиться и обнаружить его. Вы знаете нашу печать, а особенно журналистов. Какие любопытные комментарии будут даны о вашей дуэли с господином де Вальженезом! Вы полагаете, имя госпожи де Маранд, то есть честное имя, которое и должно оставаться таковым, останется незапятнанным и не будет поднято на смех недоброжелателями? Подумайте, прежде чем отвечать.
– Однако, сударь, – произнес Жан Робер, понимая справедливость этого довода, – я не могу позволить вам драться с человеком, который оскорбил женщину в моем присутствии.
– Разрешите с вами не согласиться, друг мой – я ведь могу вас так называть, не правда ли? Дама, которую оскорбили в вашем присутствии, то есть перед посетителем, – заметьте, что для меня вы только посетитель, – принадлежит мне. Я хочу сказать, что она носит мое имя, и на этом основании – будь вы хоть сто раз правы – защищать ее должен я.
– Однако, сударь… – пролепетал Жан Робер.
– Вот видите, сударь: обыкновенно вы выражаетесь с такой легкостью, но теперь даже вам трудно подобрать слова для ответа…
– Знаете, сударь…
– Я просил вас предоставить мне доказательство вашей дружбы. Не угодно ли вам это сделать?
Жан Робер умолк.
– Я прошу вас хранить все это происшествие в тайне, – продолжал банкир.
Жан Робер понурился.
– Если понадобится, друг мой, госпожа де Маранд попросит вас о том же.
Банкир встал.
– Сударь! – вдруг вскричал Жан Робер. – Должно быть, я брежу. То, о чем вы просите, совершенно невозможно.
– г Почему?
– В эту самую минуту двое моих друзей отправились к господину де Вальженезу, чтобы узнать имена его секундатов.
– Вы говорите о господине Петрусе и господине Людовике?
– Да.
– На этот счет не беспокойтесь: я встретил их, выходя от вас, и под свою ответственность попросил повременить до одиннадцати часов, а затем явиться к вам за новыми приказаниями.
Похоже, они сверили свои ручные часы с вашими настенными.
Слышите? Ваши часы бьют одиннадцать, а господа Петрус и Людовик звонят в дверь.
– В таком случае мне нечего больше возразить, – заметил Жан Робер.
– В добрый час! – проговорил г-н де Маранд и подал поэту руку.
Пройдя несколько шагов по направлению к двери, он внезапно остановился.
– Ах, черт возьми, я забыл о главной цели своего визита.
Жан Робер снова бросил на банкира удивленный взгляд.
– Я пришел передать вам просьбу от госпожи де Маранд.
Она непременно хочет присутствовать на премьере вашей пьесы, но желала бы оставаться незамеченной. Не могли бы вы поменять для нее первую ложу на бенуар у сцены. Это возможно, не правда ли?
– Несомненно, сударь.
– Если вас спросят, зачем я приходил, будьте добры привести истинную причину: скажите, что я пришел просить поменять билеты.
– Так я и сделаю, сударь.
– А теперь, – сказал г-н де Маранд, – прошу меня извинить, что из-за безделицы отнял у вас так много времени.
Низко поклонившись Жану Роберу, г-н де Маранд вышел, провожаемый изумленным взглядом поэта. Когда банкир исчез, поэт испытал по отношению к нему нечто вроде почтительной симпатии. Он сказал про себя, что имеет дело с великим человеком и необыкновенным мужем.
В гостиную вошли двое друзей.
– Ну что? – спросили они у Жана Робера.
– Очень сожалею, что побеспокоил вас нынче утром, – отвечал поэт. – У меня нет больше дел к господину де Вальженезу.
IX.
Глава, в которой результаты Наваринского сражения рассматриваются под новым углом зрения
Пока г-н де Маранд объяснялся с Жаном Робером, посмотрим, что происходило у г-на де Вальженеза или, вернее, вне стен его особняка.