Сальватор. Том 2, стр. 131

– Его величество предвидел ваше желание, господин аббат, – молвил посланец короля. Он вытащил из кармана другую грамоту и подал ее аббату Доминику. – Вот ваше назначение, и, если хотите, можете приступать к обязанностям прямо сейчас.

– Разве это возможно? – удивился аббат, видя, что этап готов к отправлению.

– По обычаю, господин аббат, принято произносить проповедь в часовне тюрьмы и призывать Божие милосердие на головы пленников перед отправлением их на каторгу.

– Покажите мне дорогу, сударь, – попросил аббат Доминик, направляясь в сопровождении королевского курьера к зданию, в котором располагалась часовня.

Цепь двинулась, потянулась за монахом.

Когда мессу отслужили, снова раздался свисток.

Вернувшись во двор, каторжники встали на длинные повозки, и огромные тюремные ворота распахнулись настежь.

Повозки тяжело покатились по мостовой. Они выехали со двора в сопровождении фургонов с кухней и кабриолета охраны, в котором разместились начальник конвоя, хирург, обязанный заботиться о больных каторжниках, служащий министерства внутренних дел, называвшийся комиссаром, и аббат Доминик. С обоих флангов этап охранялся усиленным эскортом жандармов.

За отправлением осужденных внимательно наблюдали, ожидая их выхода, праздные парижане, дополняя эту невеселую картину.

Когда повозки появились за воротами, они были встречены проклятиями толпы. Каторжники в ответ закричали и затянули воинственную песню, известную на всех каторгах и напоминающую вызов, который преступники бросают обществу:

Шпана не переведется.

Однако аббат простер руки над толпой и над каторжниками, после чего песни стихли и обоз в полной тишине двинулся вперед.

XXIX.

Глава, в которой г-жа де Розан выбирает лучшее средство для мести за поруганную честь

Наши читатели, возможно, не забыли, что сказала г-жа де Розан мужу, предоставляя ему неделю на сборы.

Напомним последнюю ее фразу, которая может служить эпиграфом к настоящей главе, а также и к следующей:

«Неделя? Хорошо, – решительно молвила креолка, – пусть будет неделя. Но если через неделю мы не уедем, Камилл, – прибавила она, бросив взгляд на ящик, в котором лежали кинжал и пистолеты, – мы предстанем перед Богом и ответим за свои действия.

Это так же верно, как то, что я приняла решение еще до того, как ты сюда вошел».

На следующий день после того, как эти слова были сказаны, Камилл получил во время своего разговора с Сальватором послание от мадемуазель Сюзанны де Вальженез, в котором говорилось:

«Салъватор дает мне миллион. Как можно скорее соберите вещи: в три часа мы отправляемся в Тавр».

Лакею, доставившему письмо, Камилл ответил: «Хорошо», затем разорвал записку, бросил клочки в камин и вышел.

Сейчас же вслед за тем одна из портьер в гостиной поднялась и в комнату стремительно вошла г-жа де Розан. Она направилась прямо к камину, собрала обрывки письма и вернулась к себе в спальню.

Спустя пять минут она сложила письмо из клочков и прочла его. По ее щекам скатились две слезы, но то были слезы стыда, а не огорчения. Ее провели!

Креолка посидела некоторое время в кресле, закрыв лицо руками. Она плакала и мучительно соображала, что предпринять.

Решительно поднявшись, она стала ходить взад и вперед по гостиной, судорожно сцепив руки и нахмурившись. Время от времени она останавливалась и проводила рукой по лбу, словно собираясь с мыслями.

Наконец она остановилась и оперлась на угол камина, утомленная, но не сломленная.

– Они не уедут! – вскричала она. – Скорее, я брошусь под колеса их экипажа.

Она позвонила камеристке.

Та появилась на пороге и спросила:

– Что угодно госпоже?

– Что мне угодно? – удивилась креолка. – Да ничего! Почему вы спрашиваете?

– Разве госпожа не звонила?

– Ах да, звонила, но не помню зачем.

– Госпожа не заболела? – спросила камеристка, поразившись тому, до чего бледна хозяйка.

– Да нет, я не больна, – порывисто отвечала г-жа де Розан. – Я никогда еще так хорошо себя не чувствовала.

– Если я не нужна госпоже, – продолжала камеристка, – я могу удалиться.

– Да, вы мне не нужны. То есть… Погодите-ка… Да, я хочу кое о чем вас спросить. Вы родом из Нормандии?

– Да, мадам.

– Из какого города?

– Из Руана.

– Это далеко от Парижа?

– Около тридцати лье.

– А от Тавра?

– Почти столько же.

– Хорошо, можете идти.

«Зачем мешать их отъезду? – вдруг подумала креолка. – Разве у меня есть неоспоримое доказательство его неверности или предательства, кроме как мои предчувствия? Мне нужно более неопровержимое, материальное доказательство! Где его взять? Сказать ему: „Я все знаю. Завтра ты уезжаешь с ней! Не уезжай или берегись!“ А он все будет отрицать, как раньше!

Пойти к этой Сюзанне и сказать: «Вы мерзавка, вы отнимаете у меня мужа!» А она посмеется надо мной, расскажет и ему о моем приходе, то-то они повеселятся вдвоем! Камилл станет надо мной потешаться. В чем же секрет этого чудовища? Как она заставила так сильно и скоро себя полюбить? В чем ее обаяние?

Разве она так же молода, смугла, хороша, как я?»

Продолжая над этим размышлять, креолка приблизилась к псише 29 и долго в него смотрелась, желая себя убедить в том, что страдание не умалило ее красоты и она вполне могла соперничать с мадемуазель Сюзанной де Вальженез.

Но вот из ее глаз снова брызнули слезы. – Нет! – рыдающим голосом выкрикнула она. – Никогда мне не понять, как он мог полюбить эту женщину!.. Что же делать? Попытаться увезти его силой, так он убежит с дороги и они снова встретятся! Но даже если он согласится поехать со мной, любви все равно конец. А он вернется нынче вечером, порхающий, беззаботный, как всегда. Поцелует меня в лоб, как каждый вечер. О, предатель! Лживый и трусливый Камилл. Нет, я не позову тебя за собой. Я сама буду следовать за тобой тенью до тех пор, пока не получу доказательства твоего преступления!

Перестань колотиться, мое сердце: час расплаты еще не наступил С этими словами молодая женщина поспешно вытерла слезы и стала обдумывать план мести.

Не будем ей мешать, пусть подумает до вечера, мы же вернемся к ней вместе с Камиллом. Вот он, розовощекий и беззаботный, впорхнул к ней в спальню.

Когда он вошел, она, как и накануне, стояла посреди комнаты. Поцеловав ее в лоб, он задал привычный вопрос:

– Как?! Ты еще не ложилась, дорогая? Да ведь уже час ночи, прелесть моя!

– Какое это имеет значение? – холодно отозвалась г-жа де Розан.

– Для меня это имеет значение, любовь моя, – продолжал Камилл, выговаривая подчеркнуто ласково. – Через неделю нам предстоит долгое и утомительное путешествие, тебе понадобятся все твои силы.

– Кто знает, будет ли это путешествие долгим? – вполголоса возразила креолка, словно размышляя вслух.

– Да я знаю! – воскликнул Камилл, не догадываясь о том, что творится в душе у жены. – Ведь я несколько раз переезжал из Парижа в Луизиану, да и ты однажды проделала этот путь и, должно быть, не забыла, как он труден.

– Мы любили тогда друг друга, Камилл! – с горькой усмешкой проговорила креолка. – Вот почему путешествие показалось мне недолгим.

– Я постараюсь, чтобы на сей раз оно тебе показалось еще короче! – галантно произнес Камилл, снова целуя жену в лоб. – А пока доброй ночи, девочка моя! Я целый день занимался покупками и просто валюсь с ног.

– Прощай, Камилл, – холодно отозвалась г-жа де Розан.

Американский джентльмен удалился в свои апартаменты, не заметив ни смущения, ни бледности жены.

На следующее утро креолка в сопровождении камеристки села в наемный экипаж и приказала отвезти себя к книгоиздателю Пале-Рояля, где купила почтовую книгу.

Затем она снова села в карету и на вопрос кучера, куда ее везти, приказала:

– К каретнику.

Кучер огрел лошадей кнутом и повез ее на улицу Пепиньер.