Сальватор. Том 2, стр. 109
– Святой человек! – взволнованно прошептала маркиза, и ее глаза подернулись слезой.
– Все, чего я от вас прошу, – продолжал монсеньор Колетти, – это иметь перед отъездом уверенность в том, что несчастное создание остается в хороших руках. Иными словами, я вас умоляю, дорогая маркиза, отправиться, не теряя ни минуты, к супруге маршала де Ламот-Гудана, уговорить ее, чтобы вместо меня ее исповедником стал достойный аббат Букмон. Я буду иметь удовольствие увидеться с ним нынче вечером и передать свои секретные указания по этому поводу.
– Через час, ваше преосвященство, аббат Букмон будет принят как духовник княгини Рины, – пообещала маркиза. – Я вам как раз собиралась сказать, что жду достойного аббата с визитом.
Не успела она договорить, как в будуар вошла камеристка и доложила о приходе аббата Букмона.
– Пригласите господина аббата, – торжествующе произнесла маркиза.
Камеристка вошла и сейчас же вернулась в сопровождении аббата Букмона.
Его немедленно ввели в курс дела, сообщив, что монсеньор уезжает и супруга маршала де Ламот-Гудана остается без исповедника.
Аббат Букмон, не смевший и надеяться, что его изберут для высокой цели, не сдержал радости при этом известии. Стать своим человеком в знатном семействе, в роскошном особняке Ламот-Гуданов! Быть домашним священником в этой известной семье, да об этом можно было только мечтать! Достойный аббат и помыслить о таком не смел, он был на седьмом небе от счастья, когда ему об этом сообщили.
Маркиза де Латурнель попросила у священников позволения удалиться ненадолго в туалетную комнату и оставила их наедине.
– Господин аббат! – проговорил епископ. – Я обещал вам предоставить при первом же удобном случае средство проявить себя. Вот вам подходящий случай! А средство у вас в руках.
– Ваше преосвященство! – вскричал аббат. – Вы можете быть уверены в вечной признательности вашего преданного слуги.
– В сложившихся обстоятельствах мне действительно нужна ваша преданность, господин аббат, и не ради меня самого, а ради нашей Святой Церкви. Я уступаю вам свое место судии и смею надеяться, что вы будете действовать так, как поступил бы я сам.
Эти слова, произнесенные в несколько торжественном тоне, пробудили смутное подозрение в душе аббата Букмона, и так чрезвычайно недоверчивого по привычке.
Он поднял на епископа глаза, и в его взгляде ясно читалось:
«Куда, черт побери, он клонит? Надо держаться настороже».
Епископ, не менее осторожный, чем его собеседник, догадался о его сомнениях и поспешил их развеять.
– Вы – большой грешник, господин аббат, – заметил он. – Предлагая вам почетную должность, я даю вам возможность искупить ваши самые тяжкие грехи. Наставничество госпожи де Ламот-Гудан представляется богоугодным и плодотворнейшим предприятием. Что бы вы ни сделали, ваше деяние обратится вам же на пользу. Через три дня я уезжаю. Для всех я отправляюсь в Китай, но только вы будете знать правду: я еду в Рим. Именно туда вы станете отправлять мне письма, в которых со всеми возможными подробностями должны описывать ваши впечатления о состоянии души уважаемой госпожи де Ламот-Гудан, а также о положении дел.
– Ваше преосвященство! – вставил аббат. – Как же я буду оказывать влияние на состояние ее духа? Я имею честь знать госпожу де Ламот-Гудан лишь понаслышке, и мне, возможно, окажется трудно действовать в указанном вами направлении.
– Господин аббат! Посмотрите мне в глаза! – приказал епископ.
Аббат поднял голову. Однако, как он ни старался заставить себя, смотреть прямо он не смог.
– Верны вы мне или нет, не имеет значения, господин аббат, – строго произнес монсеньор Колетти. – Я давно привык к людской неблагодарности. Для меня важно, чтобы вы были глухи и слепы, исполняли мою волю, служили инструментом моих замыслов. Чувствуете ли вы в себе достаточно смелости, несмотря на честолюбие – а оно у вас велико! – послушно мне повиноваться? Заметьте, что это выгодно и вам, так как ваши грехи будут отпущены только с этим условием.
Аббат открыл было рот.
Епископ остановил его:
– Подумайте, прежде чем отвечать; прикиньте как следует, за какое дело беретесь, и соглашайтесь только в том случае, если уверены в своих силах.
– Я пойду куда прикажете, монсеньор, и сделаю что пожелаете, – уверенно проговорил аббат Букмон после недолгого размышления.
– Хорошо, – молвил, поднимаясь, епископ. – Когда поговорите с супругой маршала, заезжайте ко мне; я дам вам необходимые указания.
– Клянусь исполнить их в точности, так что вы останетесь довольны, ваше преосвященство, – с поклоном обещал аббат.
В это мгновение маркиза вернулась и, почтительно распрощавшись с епископом, повела аббата к г-же де Ламот-Гудан.
XVIII.
Глава, в которой читатели встречаются с княгиней Риной там же, где с ней расстались
Вы помните или, во всяком случае, мы нижайше просим вас вспомнить, дорогие читатели, пленительную черкешенку, едва упоминавшуюся нами и еще меньше виденную вами – княгиню Рину Чувадьевскую, супругу маршала де Ламот-Гудана Лениво растянувшись в полумраке на мягких подушках своей оттоманки, она проводила свою жизнь в мечтаниях, по примеру пери питаясь вареньем из лепестков роз, и машинально перебирала надушенные бусины четок На голубом парижском небосводе, где ее супруг, маршал де Ламот-Гудан, был одной из самых ярких планет, княгиню Чувадьевскую было едва заметно, как звезду, нежную, неясную, мерцающую, укрывшуюся за тучи, почти всегда невидимую для привычного взгляда парижан.
В свете о ней поговаривали давно, еще со времени ее приезда, но так, как говорят о жителях сказочной страны, виллисах и эльфах, джиннах и домовых.
Сколько бы ни искали с ней встречи, увидеть ее нигде не удавалось. О ее существовании приходилось лишь догадываться.
О ней ходили тысячи нелепых слухов, все горячо спорили о причине ее затворничества; но все эти россказни, лишенные основания и не имевшие ничего общего с истиной, выдумывались для забавы лживыми и завистливыми завсегдатаями гостиных.
Поспешим сообщить, что отзвук этих злых толков не доходил даже до порога безмолвного дворца, в котором жила княгиня, уединившаяся или, точнее, заточенная в своем будуаре; она не выходила ни прогуляться, ни подышать свежим воздухом.
Так как она не говорила и не делала ничего, что могло бы броситься другим в глаза, она не слышала и того, что говорили о ней.
Принимала княгиня всего несколько человек: мужа, дочь, маркизу де Латурнель, своего исповедника монсеньора Колетти да графа Ранта. Впрочем, граф заходил к ней все реже.
Не считая этих визитов, она жила в полном одиночестве, как редкое растение среди дикого кустарника, не получая от него и не озаряя его благотворным светом, не источая спасительного аромата, не согревая живительным дыханием. Казалось, она никогда не заглядывает в собственную душу, не озирается по сторонам, а лишь равнодушно скользит взглядом по поверхности.
Она уносилась мыслями в невидимые дали и, на чем бы ни останавливала свой внутренний взор, отлично видела незаметную для других цель. Она с презрением забывала землю, расправляла свои крылья и устремлялась Бог знает куда: выше неба, высоко-высоко!
Словом, княгиня воплощала собой безразличие, вялость, мечтательность, созерцательность. Она жила своими мечтами до самой смерти и с ними же ежечасно готовилась умереть. Ничто не удерживало ее в этом мире и все призывало в мир иной Господь мог бы прибрать ее к себе в любую минуту – она не стала бы возражать, ведь была она к этому готова уже давно, и ответила бы, как траппер из куперовских «Могикан», перед смертью: «Вот он я, Господи! Что Тебе от меня угодно?»
Кроме того, наши дорогие читатели соблаговолят припомнить, что юная, благородная и обворожительная княжна, ведущая свой род от старых ханов, то есть самой древней ветви, стала женой маршала де Ламот-Гудана, почти не ведая того сама:
никто не спросил ее согласия, это произошло единственно ради удовольствия императора Российского и императора Французского. И читатели поймут, что маршал де Ламот-Тудан, состарившийся до срока под обжигающими солнечными лучами на полях битв, имел мало общего с героем из сладких грез страстной юной девушки.