Сальватор. Том 2, стр. 103

– А ты любишь мадемуазель де Вальженез, да или нет? – спросила Долорес; она не хотела, чтобы Камилл выскользнул у нее из рук.

– Я ее не люблю… Вернее, любить можно по-разному. Это сестра моего друга, и я ее не ненавижу.

– Любишь ли ты мадемуазель Сюзанну де Вальженез как женщину? Спрошу еще яснее: мадемуазель Сюзанна де Вальженез – твоя любовница?

– Любовница?

– Раз я твоя жена, она может быть только любовницей.

– Нет, разумеется, она мне не любовница.

– И ты не любишь ее как женщину?

– Как женщину? Нет.

– Хотелось бы верить.

– Это замечательно! – молвил Камилл, протягивая жене руки.

– Погоди, Камилл. Я хотела бы тебе поверить, но мне необходимо получить доказательство.

– Какое?

– Давай уедем.

– Как – уедем? – удивился Камилл. – С чего нам уезжать?

– Потому что непорядочно морочить голову мадемуазель де Вальженез. Она тебя любит, как ты говоришь, стало быть, она надеется. Ты ее не любишь: она страдает. Есть способ положить конец и надежде, и страданию: уехать.

Камилл попытался все свести к шутке.

– Я готов допустить, что отъезд будет выходом из этого положения, – сказал он. – Пример тому мы находим во многих комедиях. Но куда поехать – вот в чем вопрос.

– Мы поедем туда, где нас любят, Камилл. А где нас любят, там и есть наша настоящая родина. Я готова следовать за тобой куда пожелаешь – за сотню лье от Франции, за тысячу лье – только уедем!

– Да, конечно, – ответил Камилл. – Я и сам давно хотел предложить тебе съездить в Италию или в Испанию, да боялся твоих упреков.

– Моих упреков?

– Да. Пойми же! «Я жил многие годы в Париже и почти все здесь видел, – говорил я себе, – но она, моя бедняжка Долорес, как все девушки нашей страны, давно вынашивала эту сладкую мечту – увидеть Париж и умереть, – не разбужу ли я ее раньше чем кончится ее сон?»

– Если тебя удерживало лишь твое деликатное внимание, Камилл, то мы можем ехать: я увидела в Париже все, что хотела посмотреть.

– Будь по-твоему, дорогая, – сказал Камилл, – мы уедем.

– Когда?

– Когда хочешь.

– Завтра.

– Завтра? – растерялся американец.

– Ну да, если вас в Париже держит лишь опасение потревожить мой сладкий сон.

– Да, да, меня ничто не держит, это верно, – подтвердил Камилл. – Но уложить вещи – дело непростое, одного дня будет мало. Завтра! – повторил Камилл. – А покупки, а визиты, а расчеты?

– Мои вещи уложены, покупки сделаны, счета уплачены.

Вчера я приказала отнести вместо прощальных визитов карточки во все дома, где нас принимали.

– Но понадобится несколько дней, чтобы пожать руку друзьям.

– С твоим характером, Камилл, друзей не имеют, у тебя могут быть только знакомые. Самым близким знакомым был Лоредан. Вчера его убили, а сегодня состоялись похороны. Больше тебе пожать руку в Париже некому. Едем завтра.

– Нет, это просто невозможно.

– Будь осторожен! Как ты мне отвечаешь, Камилл!

– Ну а как же? А мои поставщики? Что они скажут, если я уеду вот так? Я буду похож на банкрота. А ведь я уезжаю, а не убегаю!

– Сколько времени тебе нужно на то, чтобы твой отъезд не был похож на бегство? Отвечай!

– Ну, не знаю…

– Трех дней довольно?

– По правде говоря, такая настойчивость ни к чему, дорогая.

– Четыре дня, пять, шесть, – резко продолжала молодая женщина; ее трясло от злости. – Этого довольно?

– Для тебя это так важно? – спросил Камилл, не на шутку обеспокоившись раздраженным состоянием жены.

– Жизненно важно.

– В таком случае через неделю.

– Через неделю, так через неделю! – непреклонно произнесла г-жа де Розан и взглянула на ящик, куда заперла пистолеты и кинжал. – Но знай, что я приняла решение до того, как ты вошел в эту комнату. И если через неделю мы не уедем, мы с тобой, Камилл, предстанем перед Богом и там ответим за свое поведение.

Молодая женщина произнесла эти слова так уверенно, что Камилл не удержался и вздрогнул.

– Хорошо, – задумчиво молвил он и насупился. – Хорошо, через неделю мы уедем. Даю тебе слово чести.

Подхватив свой фрак, который, как мы сказали, Камилл сбросил на кресло, он удалился в свою комнату, смежную со спальней жены. Не отдавая себе отчета в том, что делает, он заперся на ключ и толкнул задвижку.

XVI.

Глава, в которой Камилл де Розан признает, что ему трудно будет убить Сальватора, как он обещал Сюзанне де Вальженез

Читатели помнят, что, покидая мадемуазель Сюзанну де Вальженез, о чем мы поведали в конце главы XIV, наш друг Камилл решил, что нашел простое средство, как отделаться от Сальватора или, если вам больше так нравится, Конрада, то есть законного наследника Вальженезов.

Но в нашем полном противоречий мире недостаточно придумать, каким образом отделаться от помехи: между задуманным и его исполнением порой лежит целая пропасть.

Приняв решение, Камилл де Розан явился к Сальватору и, не застав его, оставил свою карточку.

На следующий день после семейной сцены четы Розанов, о которой мы рассказали, Сальватор – под своим настоящим именем Конрада де Вальженеза – прибыл к американскому джентльмену и велел лакею доложить о себе.

Камилл почувствовал волнение, как бывает в ответственную минуту со всеми, кто принимает поспешные решения, продиктованные скорее чувствами, нежели разумом. Хозяин приказал проводить прибывшего в гостиную и сейчас же вслед за ним вошел туда сам.

Но чтобы стало понятно то, что затем произойдет, сообщим читателям, откуда возвращался Сальватор, когда зашел к Камиллу.

Он побывал у своей кузины, мадемуазель Сюзанны де Вальженез.

Когда он в первый раз попросил провести его к девушке, ему ответили, что мадемуазель де Вальженез никого не принимает.

Он повторил свою просьбу и снова получил отказ.

Но наш друг Сальватор был терпелив и от своих намерений не отказывался.

Он взял другую карточку и к словам «Конрад де Вальженез»

приписал карандашом: «Явился поговорить о наследстве».

Никогда магическое слово, чудесный талисман не отворяли дворец феи стремительнее, чем эта приписка. Конрада пригласили в гостиную, куда несколько минут спустя вошла мадемуазель де Вальженез.

Отчаяние, в которое девушку ввергла потеря состояния, изменило ее до неузнаваемости: взгляд ее потух, она осунулась, побледнела и походила теперь на болезненных мареммских красавиц с блуждающим взором, словно помышляющих о мире ином. Сюзанну трясло как в лихорадке, и ее дрожь отчасти передалась Сальватору: когда она вошла в гостиную, он невольно вздрогнул.

Для визита к кузине Сальватор облачился не просто в приличный костюм, подобающий светскому человеку, но выбрал самый модный фрак, отвечающий требованиям строжайшего этикета.

Когда Сюзанна увидела, как он изыскан и хорош собой, ее глаза загорелись ненавистью.

– Вы хотели со мной говорить, сударь? – сухо вымолвила она, напустив на себя высокомерный вид.

– Да, кузина, – отозвался Сальватор.

Мадемуазель де Вальженез презрительно поморщилась при слове «кузина», которое показалось ей оскорбительно фамильярным.

– А что вам может быть от меня нужно? – продолжала она в прежнем тоне.

– Я пришел обсудить с вами положение, в котором вы оказались после смерти брата, – не обращая внимания на презрительные гримасы мадемуазель де Вальженез, проговорил Сальватор.

– Так вам угодно побеседовать со мной о наследстве?

– Вы понимаете, насколько это серьезно, не так ли?

– Кажется, вы полагаете, что наследство принадлежит вам?

– Я не полагаю, а утверждаю это.

– Утверждение еще ничего не значит. Мы будем судиться.

– Утверждение действительно ничего не значит, – согласился Сальватор. – Но судиться нынче дорого. Вы не станете судиться, кузина.

– А кто мне может помешать? Не вы ли?

– Боже сохрани!

– Кто же?

– Ваш здравый смысл, ваш разум, но в особенности ваш нотариус.