Прусский террор, стр. 22

Полковник Андерсон был уже в дверях, когда Бенедикт окликнул его.

— Условимся, — сказал он, — что я сам не занимаюсь никаким оружием. Я буду драться на саблях и пистолетах, доставленных противниками.

— Хорошо, хорошо, — сказал полковник. И он вышел.

Было одиннадцать часов утра. Бенедикт призвал метра Стефана и заказал завтрак.

Через десять минут полковник вернулся.

— All right! note 18 — сказал он.

Это означало, что все устроилось.

— Тогда сядем за стол! — сказал Бенедикт. И больше уже ничего не обсуждалось. Часы пробили полдень.

— Проследите, чтобы мы не опоздали, полковник, — сказал Бенедикт.

— Нет, это примерно в четверти льё отсюда. Мы деремся в очаровательном месте, сами увидите. Место может повлиять на вас?

— Я предпочитаю драться на траве, а не на пахотной земле.

— Мы едем в Эйленриде. Это ганноверский Булонский лес. В лесу есть небольшая полянка с ручьем — все словно сделано там для такого рода встреч. Вы увидите. Это место называется Ханебутс-Блок.

— Вам оно известно? — спросил Бенедикт.

— Я два раза там был с собственными делами и три или четыре — ради других.

Вошел Ленгарт.

— Карета заложена, — сказал он.

— Вы подыскали себе второго секунданта? — спросил полковник.

— Тех господ ведь пятеро. Один из них будет мне секундантом.

— А если они откажутся?

— О!

— Так если они откажутся?

— Вас мне вполне хватит, полковник, и, поскольку они сами спешат покончить с этим, так или иначе, мы на чем-нибудь сойдемся.

Ленгарт ждал их со своей каретой у дверей. Полковник объяснил ему дорогу, по которой им предстояло проехать.

Через полчаса они уже оказались на поляне.

Приехали они туда на десять минут раньше назначенного срока.

— Прелестное местечко! — сказал Бенедикт. — Раз эти господа еще не приехали, сделаю набросок.

Он вытащил из кармана альбом и ловко, с замечательной скоростью, зарисовал на память вид этого места.

— И вы говорите, что это очаровательное место называется…

— Hanebuts-Block — из-за вот этой скалы. В это время появились две кареты.

— А! — сказал полковник. — Вот и ваши противники! Бенедикт снял шляпу.

Три прусских офицера, журналист и городской хирург (его призвали на всякий случай) вышли из одной кареты, но братство «Союз добродетели» note 19 не дошло все-таки до того, чтобы принять в свою компанию рабочего Мюллера.

Бедный малый ехал в отдельной карете.

Еще издали Бенедикт узнал всех троих офицеров. Это были в самом деле те, что пришли ему на помощь на Липовой аллее, и среди них он узнал и своего противника в мундире гвардейского офицера.

На нем была позолоченная каска с распростершим крылья орлом, серебряные эполеты, белый китель с красной, как кровь, каймой, белые обтягивающие панталоны и высокие сапоги. На двух других офицерах, принадлежавших к гвардейской пехоте, были черные с золотом каски с белыми султанами, голубые кители с красными позументами, эполеты без бахромы, серебряный пояс и белые панталоны.

Господин Георг Клейст был одет во все черное: на нем не было ни малейшего белого пятнышка, которое могло бы послужить прицельной точкой. Это был высокий и худой человек в очках, блондин с пышными усами.

Франц Мюллер был простой рабочий — толстый блондин и коротышка, как и сказал Бенедикт; с намерением оказать честь своему противнику, а может быть, и угодить себе самому, он надел свой праздничный костюм: голубой пиджак с золотыми пуговицами, белый жилет и белые штаны, пышный галстук.

Что же касается Бенедикта, то его оригинальный костюм был элегантен и, казалось, вполне подходил к этому случаю. На голове у художника красовалась фетровая шляпа на манер Ван Дейка, мягкая и широкополая, украшенная серой лентой с маленькими кисточками под цвет фетра; на нем была бархатная черная шелковая куртка с опущенным на плечи воротником. Черная лента шириной с палец служила ему галстуком и подчеркивала его молодую и сильную, как у Поллукса, шею. Он надел брюки из белого тика и батистовую рубашку, такую тонкую, что, когда он снял куртку, сквозь ткань просвечивало все его тело. На ногах у него были туфли-лодочки с очень глубоким вырезом и носки из некрашеного шелка.

Прибывшие офицеры вышли из кареты в двадцати шагах от поляны и любезно отозвались на приветствие полковника и своего противника.

Полковник направился к ним и объяснил, что Бенедикт никого не знает в Ганновере и у него только один секундант, поэтому он просит одного из офицеров пройти вместе с ним на сторону Бенедикта в качестве его секунданта.

Офицеры посовещались, и один из них отделился от группы, подошел к Бенедикту и раскланялся с ним.

— Благодарю вас, сударь, за любезность, — сказал Бенедикт.

— Мы на все готовы, сударь, — ответил пруссак, — только бы поединок произошел без задержки.

Тогда Бенедикт поклонился ему в свою очередь, но покусывая губы.

— Полковник, — сказал он по-английски Андерсону, — осмотрите оружие и не заставляйте этих господ ждать.

А в это время майор Фридрих уже снимал свой китель, каску, галстук и жилет.

Бенедикт тем временем стал внимательно его изучать.

Это был человек тридцати двух — тридцати четырех лет, привыкший к мундиру: ему явно было бы неловко носить любую другую одежду, кроме военной. Кожа у него была смуглая; волосы — короткие, черные, блестящие, гладко причесанные на висках, усы — черные; подбородок — резко очерченный; нос прямой и изящный; и глазах его светилось мужество.

Если бы Бенедикту пришлось взглянуть ему на ладонь, он увидел бы, что у майора Фридриха на Сатурповом холме, то есть у основания среднего пальца, была та самая роковая звезда, которая предсказывает насильственную смерть.

Сабли были у майора, и Бенедикту предложено было выбрать себе одну из них. Не глядя, он взял первую попавшуюся.

Лишь взяв саблю в правую руку, он попробовал левой рукой лезвие и дотронулся до острия.

Лезвие оказалось острым как бритва, острие — как шла.

Свидетель майора, заметив двойное движение Бенедикта, отвел полковника Андерсона в сторону и сказал:

— Полковник, будьте любезны заметить господину Бенедикту, что в Германии не принято наносить во время дуэлей колющие удары, а только рубящие.

Полковник Андерсон пошел к Бенедикту и передал ему только что сделанное замечание.

— Черт! — заметил Бенедикт. — Вы хорошо сделали, что сказали мне об этом. Во Франции, где все дуэли, а в особенности между военными, почти всегда бывают серьезными, мы используем разные удары, и бой саблями называется игрой в стежки.

— Да нет же! Нет! — сказал прусский майор. — Пользуйтесь своей саблей как хотите, сударь.

Бенедикт поклонился.

XI. САБЕЛЬНЫЙ УДАР ПО РУКЕ

Немцы не пользуются острием шпаги, и дуэли у них безопасные — обычай этот пошел от студентов. Их удары обычно направлены в голову, всегда покрытую фетровой шляпой, прочной и непроницаемой для лезвия, а еще чаще — в лицо. В университетских дуэлях локтевой сгиб и запястья обычно бывают неуязвимы благодаря плотным шейным платкам (ими обвязывают эти места).

Но руки — это мишень для порезов и шрамов.

Принесенное секундантами оружие было того рода, что военные используют в драке со студентами — единственными штатскими, от дуэли с которыми они не могут отказаться.

Впрочем, повсеместно благородный человек вправе отказаться от дуэли, если ему ее предлагает простой горожанин.

Такие сабли называются рапирами и у нас. Кисть руки на них полностью окружена металлической сеткой, ироде сетки шотландских палашей. Лезвие у них тоже прямое, но гораздо тоньше и чуть длиннее, слегка гибкое и наточенное как бритва.

У студентов есть два дуэльных положения к бою. Одно: сабля острием вниз, постановка в первой позиции — таким образом парировать можно и в первой, и во второй позициях, а лицо защищено железной сеткой рукояти. Удары наносятся либо снизу, из-под руки противника, либо тогда, когда шпага совершает попорот из второй в первую позицию.