Предводитель волков, стр. 5
— Сейчас узнаете.
Охотники, окружавшие рощу, присоединились к нам; по пути полевой сторож объяснил им, что произошло. Мы с Моке шли по волчьим следам, глубоко отпечатавшимся на снегу.
На том месте, где волка застал мой выстрел, я сказал:
— Видишь, Моке, я промахнулся.
— Почему вы так думаете?
— Да потому что крови нет.
— Тогда поищите в снегу вашу пулю.
Я направился туда, где, по моим расчетам, должна была лежать пуля, если она не задела волка.
Пройдя напрасно с полкилометра, я решил вернуться к Моке.
Он знаком подозвал охотников.
— Ну что, — спросил он у меня, — где пуля?
— Я ее не нашел.
— Значит, мне повезло больше, чем вам: я нашел ее.
— Как! Ты ее отыскал?
— Идите за мной.
Я послушался. Охотники подошли ближе. Но Моке указал им черту, которую нельзя переступать. Мойна с Мильде тоже приблизились к нам.
— Ну как? — спросил у них Моке.
— Мимо, — ответили оба лесника.
— Я видел, что вы промахнулись на равнине, ну а в лесу?
— То же самое.
— Вы уверены в этом?
— Мы нашли обе пули, они застряли в стволах деревьев.
— Не может быть, — сказал Ватрен.
— Да, это невероятно, — согласился Моке, — и тем не менее, я покажу вам кое-что еще более удивительное.
— Покажи.
— Смотрите, что это здесь на снегу?
— Волчий след, черт возьми!
— А вот здесь, около правой передней лапы, что это?
— Маленькая ямка.
— До сих пор не поняли? Охотники удивленно переглянулись.
— Что, теперь догадались? — продолжал Моке.
— Это невозможно! — ответили они ему.
— Но это так, и сейчас я вам это докажу.
Моке сунул руку в снег, немного поискал и с победным криком извлек сплющенную пулю.
— Смотрите-ка! — сказал я. — Моя пуля.
— Вы ее узнаете?
— По-моему, ты ее пометил.
— Каким знаком?
— Крестом.
— Вот видите, господа, — сказал Моке.
— Теперь объясни нам, в чем дело.
— Так вот: он отвел от себя обычные пули, но у него нет власти над пулей этого мальчика, помеченной крестом. Она ударила его в плечо, я видел, как он укусил себя.
— Но, если пуля попала ему в плечо, — спросил я, удивленный молчанием и испугом охотников, — почему она его не убила?
— Потому что она не из золота и не из серебра, малыш, а только золотые и серебряные пули могут пробить шкуру дьявола и убить того, кто продал ему душу.
— Что же, Моке, — вздрогнув, спросили охотники, — ты думаешь…
— Да, черт возьми! Готов поклясться, что это был волк башмачника Тибо.
Охотники переглянулись. Двое или трое перекрестились.
Казалось, все разделяли мнение Моке и знали, кто такой волк башмачника Тибо. Один я ничего не понимал.
— Но, в конце концов, — потребовал я, — объясните мне, что это за волк башмачника Тибо!
Моке не решался ответить.
— Ах да! — воскликнул он наконец. — Генерал сказал, что вам можно будет узнать это, когда вам исполнится пятнадцать лет. Вам ведь уже больше, не так ли?
— Мне шестнадцать, — гордо ответил я.
— Так вот, мой дорогой господин Александр, волк башмачника Тибо — это дьявол. Вы ведь просили меня вчера рассказать вам какую-нибудь историю?
— Да.
— Пойдемте сейчас ко мне, и я вам ее расскажу — да какую!
Лесники и охотники расходились, молча обмениваясь рукопожатиями; каждый двинулся в свою сторону; мы вернулись к Моке, и тогда он рассказал мне ту историю, которую вы сейчас прочтете.
Может быть, вы спросите, отчего я так долго не рассказывал вам ее. Она была скрыта в одной из ячеек моей памяти. Я мог бы сообщить вам, по какому случаю извлек ее оттуда три дня назад, но боюсь, что это не слишком интересно и лучше немедленно начать мой рассказ.
Я говорю «мой рассказ», хотя, наверное, следовало сказать «историю Моке». Но, право же, когда высиживаешь яйцо тридцать восемь лет, начинаешь думать, что сам его снес.
I. НАЧАЛЬНИК ВОЛЧЬЕЙ ОХОТЫ ЕГО ВЫСОЧЕСТВА
Сеньор Жан, барон де Вез, был страстным охотником.
Когда вы идете прекрасной долиной из Берваля в Лонпре, слева от себя вы видите старую башню; она стоит уединенно и кажется от этого еще более высокой и грозной, чем она есть на самом деле.
Сегодня владелец этой башни — старый друг пишущего эти строки, а к ее виду все так привыкли, хотя он и страшен, что летом крестьяне садятся отдохнуть в ее тени так же беззаботно, как пронзительно кричащие стрижи, что носятся на своих больших черных крыльях, или нежно щебечущие ласточки, которые каждый год вьют там свои гнезда.
Но в те времена, о коих пойдет речь, около 1780 года, замок сеньора де Веза выглядел совсем не так, как сейчас, и приближаться к нему было не вполне безопасно. Время не смягчило облик этой мрачной и суровой постройки двенадцатого или тринадцатого века. Конечно, часовой в сверкающем шлеме уже не расхаживал взад и вперед по стене, во дворе не было звонко трубящего в рог лучника и у потерны не стояли два вооруженных стражника, готовые по первому сигналу тревоги опустить решетку и поднять мост. Но само уединенное положение замка, где жизнь, казалось, замерла, придавало, особенно по ночам, этому сумрачному гранитному великану устрашающее величие, присущее безмолвным и неподвижным предметам.
Впрочем, владелец старого замка не был злым человеком и, как говорили те, кто достаточно хорошо его знал и судил о нем не поверхностно, мог скорее испугать, чем причинить вред.
Разумеется, это касалось только людей. Для обитавших в лесах зверей это был смертельный враг, жестокий и беспощадный.
Сеньор Жан был начальником волчьей охоты у монсеньера Луи Филиппа, герцога Орлеанского, четвертого по счету из носивших это имя; эта должность давала ему возможность удовлетворить свою необузданную страсть к охоте.
Если речь шла о любом другом предмете, барона Жана, хоть и не без труда, все-таки можно было переубедить; но во всем, что касалось охоты — если только благородный сеньор забивал себе что-либо в голову, — он должен был высказаться до конца и добиться своего.
Как рассказывали, он был женат на незаконнорожденной дочери принца; это родство вместе со званием начальника волчьей охоты давало ему почти неограниченную власть во владениях его прославленного тестя — власть, которую никто не решался оспорить, особенно с тех пор, как его высочество герцог Орлеанский в 1773 году женился вторым браком на г-же де Монтессон и почти перестал появляться в своем замке в Виллер-Котре, а жил в прелестном доме в Баньоле, принимал там самых остроумных людей того времени и играл в комедиях.
Ни одного Божьего дня — радовалась ли земля солнцу, грустила ли под дождем, укрывала ли зима поля белым саваном, разворачивала ли весна на лугах свой зеленый ковер, — ни одного дня не проходило без того, чтобы от восьми до девяти часов утра ворота замка не распахивались настежь и в них не появился бы сеньор Жан. За ним шел главный доезжачий Маркотт, за Маркоттом — охотники, следом слуги вели на сворах собак под присмотром метра Ангулевана, помощника доезжачего, который, подобно палачу в Германии, шествующему после знати и впереди мещанства как последний из дворян и первый мещанин, шел позади охотников и впереди псарей.
Вся эта охота была богато снаряжена: английские лошади, французские собаки; лошадей было двенадцать, собак — сорок.
С этими двенадцатью лошадьми и сорока собаками барон Жан шел на любого зверя.
Чаще всего он охотился на волка, что соответствовало его званию. Настоящий охотник поймет, насколько барон был уверен в чутье и выносливости своих собак: после волка приходил черед кабана, за кабаном следовал олень, за оленем — лань, за ланью — косуля. Если же слуги, ведущие поиск, возвращались ни с чем, барон спускал собак и кидался на первого попавшегося зайца. Мы уже говорили, что достойный сеньор охотился каждый день: ему легче было сутки не есть и не пить — хотя он часто испытывал жажду, — чем двадцать четыре часа не видеть, как собаки травят зверя.