Парижане и провинциалы, стр. 82
— Черт! Ну вы и считаете, папаша Огюстен!
— Я считаю согласно тарифам. Смотрите, вот этот камень, — продолжил Огюстен, спустившись еще на четыре или пять ступенек и исследуя лезвием ножа третий пласт, — это настоящий твердый камень, который идет на строительство оборонительных сооружений. Шестьдесят франков за кубометр, ни одним су меньше.
— Вы насчитываете двадцать франков разницы между мягким и твердым камнем, папаша Огюстен?
— Я насчитываю между мягким и твердым камнем такую же разницу, какая существует между сосной и дубом. Мягкий камень режется пилой, как дерево, но твердый не поддается распиливанию, его необходимо обтесывать. Отсюда и разница в цене.
— Короче, папаша Огюстен, — сказал Мадлен, — что вы скажете обо всем этом?
— Я скажу, что вы мне сейчас показали настоящий клад, господин Мадлен, особенно если можно открыть галерею, выходящую на гору, в чем я не сомневаюсь.
— Проход в нее свободен, папаша Огюстен.
— Хорошо; если она открыта, то я взглянул бы на нее.
— Идемте, мой старый друг.
И Мадлен, положив кирку на плечо и ориентируясь по отверстию колодца, направился к галерее, ведущей на поверхность, и привел папашу Огюстена к стене из бута.
Оказавшись там, он с ожесточением принялся долбить стену; через десять минут преграда рухнула и образовался проход, через который мог пробраться человек.
Мадлен пролез внутрь первым и, увлекая вслед за собой своего спутника, радостно сказал ему:
— Посмотрите вот на это, папаша Огюстен. Огюстен в свою очередь выступил вперед, поднес руки к глазам, чтобы защитить их от слишком яркого света, и, посмеиваясь характерным беззвучным смешком, пробормотал:
— Ну-ну! Тот, кому принадлежит эта каменоломня, вполне может утверждать, что он родился в рубашке.
Мадлен поклонился папаше Огюстену.
— Как, она ваша?! — вскричал тот.
— Да, папаша Огюстен, и поскольку этим должен заниматься молодой человек, то я поручил Анри следить за ее разработкой.
— Но господин Анри в этом ничего не смыслит.
— Поэтому-то я и хотел дать ему в помощь кого-нибудь, кто разбирается в этом, и пригласил вас сюда именно с этой целью. Я положу три тысячи франков руководителю работ.
— Это хорошая плата, господин Мадлен. У господина Жибера я имел всего полторы тысячи, а я могу с полным правом сказать, что знаю толк в руководстве подобными работами.
— Так значит, вы имеете всего полторы тысячи франков у господина Жибера?
— Я сказал, что имел всего полторы тысячи франков, потому что больше не служу у него.
— И с какого времени?
— Со вчерашнего дня.
— Ну, что же, папаша Огюстен, мне известно, что вы не любите напрасно терять ваше время, поэтому считайте, что служите у меня с сегодняшнего дня: начиная с этого утра вам уже идет ваше жалованье.
— Мое жалованье… в три тысячи франков?
— В три тысячи франков… Получайте их и считайте, что мы договорились.
Мадлен протянул руку старому каменолому.
— Господин Мадлен, — сказал папаша Огюстен, пожимая протянутую руку, — когда человек ведет дела так, как это делаете вы, то он заслуживает, чтобы ему хорошо служили, и вам не придется жаловаться.
— Не сомневаюсь в этом, — заметил Мадлен. — Теперь же поведем разговор кратко, но по существу. Сколько хороший рабочий может в день добыть камня в такой каменоломне под открытым небом, как эта?
— Один метр мягкого камня и пятьдесят сантиметров твердого камня — это можно сделать нормой для сдельной платы.
— Сколько местных рабочих вы сможете нанять за две недели?
— Около шестидесяти.
— Это годится для начала, но мало для продолжения работ.
— Хорошо, мы объявим набор в других департаментах. Это всего лишь вопрос денег, и ничего больше.
— Будьте спокойны, деньги будут. Но только необходимо, чтобы ежедневно, день за днем, из этой каменоломни мне извлекали сотню метров камня.
— Имея двести пятьдесят рабочих рук, вы достигнете этого.
— А когда начнутся работы?
— Ну, это достаточно просто: сегодня у нас четверг; в следующий понедельник начнем разработку. Это вас устраивает?
— Вполне.
— Теперь замечу, что помимо этой галереи я видел еще три другие, идущие в трех совершенно противоположных направлениях.
— Их пробили, чтобы убедиться, что по всему плато камень одного и того же сорта.
— А это так?
— Именно так.
Папаша Огюстен вполне доверял словам Мадлена; но еще больше он верил своим глазам, поэтому он вернулся в каменоломню, зажег свечу и быстро осмотрел три другие галереи, изучая различные пласты камня с той же добросовестностью, что и прежде.
— Теперь, — произнес папаша Огюстен, — господин де
Рамбюто может разрушить Париж до самого основания: у нас достаточно камня, чтобы отстроить его заново.
— Пусть он его разрушит, а мы быстро сделаем на этом состояние. Мне необходимо иметь пятьсот тысяч франков в год.
— Доверьте мне вести работы, господин Мадлен, и вы получите не пятьсот тысяч франков в год, вы получите миллион.
— В тот день, когда я заработаю миллион, если это случится за один год, папаша Огюстен получит сто тысяч франков из этой суммы.
— Отлично! — воскликнул папаша Огюстен, засмеявшись. — Значит, я могу жениться, и у моих детей будет пять тысяч ливров ренты.
Мадлен и папаша Огюстен вернулись на ферму. Анри уже встал и ждал их.
— Извините, дорогой крестный, — вместо приветствия сказал Анри, — это мой последний день безделья.
Мадлен наклонил его голову и поцеловал юношу в лоб, как делал это, когда тот был ребенком, а затем произнес:
— Анри, из своих тридцати тысяч франков я открываю кредит в десять тысяч франков папаше Огюстену.
И, повернувшись к каменолому, спросил:
— Этого достаточно, чтобы дело двигалось?
— Не только двигалось, но и мчалось со всех ног.
XLII. ЧТО МАДЛЕН СОБИРАЛСЯ ДЕЛАТЬ В ПАРИЖЕ
В тот же вечер Мадлен, взяв у папаши Огюстена опись различных сортов камня, который они могли поставлять, уехал в Париж.
Первое, что он сделал, прибыв в столицу современных франков, это отправился к своему портному и заказал черный сюртук, черный редингот и такого же цвета панталоны, но уже не широкие и мешковатые, какие он носил в прошлом, отправляясь в «Три короны» или в «Сиреневый хуторок», а такие, какие соответствовали его новому положению владельца каменоломни стоимостью в несколько миллионов, прибывшего предложить мягкий камень, королевский известняк и твердый строительный камень виднейшим архитекторам Парижа.
Но Мадлен не счел уместным ждать выполнения своего заказа, чтобы нанести визит своему другу Пелюшу. Он только взял с собой внушительных размеров корзину с дичью — с двумя кроликами, двумя куропатками и двумя фазанами, а также не менее внушительных размеров корзину с рыбой — двумя карпами, угрем, уловом голавлей и полусотней превосходных раков.
И вот в одно прекрасное утро с высоты своего табурета, на котором он восседал около супруги, г-н Пелюш, как и в самом начале этой истории, когда события, описанные нами на этих страницах, еще не омрачили заботами его величественный лоб, увидел через стекло витрины «Королевы цветов» Мадлена, одетого в свой деревенский наряд, с корзинами в обеих руках.
Надо сказать, что первым порывом г-на Пелюша было закричать: «Мадлен! О, этот несчастный Мадлен!» и броситься ему навстречу.
— Держите себя в руках, господин Пелюш, — язвительным тоном заметила ему супруга. — Не забывайте о том оскорблении, которое нанес этот человек вашей дочери, а следовательно, и вам.
— Нет, — ответил г-н Пелюш, — в этом нет ничего оскорбительного. Господин Анри — прекрасный молодой человек, и если его и можно в чем-то упрекнуть, так лишь в том, что он слишком деликатно обошелся с этим разбойником-американцем, как нарочно явившимся из своего Монтевидео, чтобы разрушить наши надежды.
— И к счастью, — еще более язвительно продолжила г-жа Пелюш, — прибывшим как нельзя более кстати, чтобы расстроить эту свадьбу, которая могла бы лишить нас всего состояния.