Олимпия Клевская, стр. 70

— Послушайте, — вздохнул Баньер, уже готовый принять свою участь, — этот ночной костюм очень смешон?

— Как это смешон? — разгневался носитель плюмажа, хмурясь и взглядом пронзая Баньера насквозь.

— Простите, сударь, я хотел сказать «забавен».

— Забавен! Еще чего выдумали!

— Э, сударь, в таком наряде всякий станет забавным, — с некоторым раздражением заметил Баньер.

— Ах, ладно, хорошо, я понимаю ход вашей мысли, — отвечал маркиз, смягчившись.

— Он очень обидчив! — шепнул торговец на ухо Баньеру. Нашему герою это обстоятельство было довольно безразлично, однако он желал проявить обходительность.

— Не подумайте, сударь, что я хотел сказать вам что-либо неприятное! — воскликнул он.

— Ну, конечно же, конечно, — отозвалась г-жа Марион, — будьте покойны.

— Так я прикажу, чтобы вам принесли костюм, — сказал маркиз делла Торра. — Чувствую, что это будет доброе дело.

— Не беспокойтесь, господин маркиз, — вмешался торговец, — я сам поднимусь в вашу комнату.

И он вышел.

XL. КАК БАНЬЕР, НЕ БУДУЧИ СТОЛЬ ЖЕ ЗНАТНЫМ, КАК ГОСПОДИН ДЕ ГРАМОН, ИМЕЛ ЧЕСТЬ УДОСТОИТЬСЯ ТОЙ ЖЕ УЧАСТИ, ЧТО И ОН

Все эти примеры чрезвычайной учтивости господина маркиза создали у Баньера весьма высокое мнение относительно его общественного положения.

«Для того, чтобы богатый торговец так заискивал перед капитаном, — думал он про себя, — капитану надобно быть миллионером».

Затем он по чистой рассеянности — ведь его сердце и помыслы по-прежнему стремились вслед Олимпии — принялся украдкой поглядывать на г-жу Марион, безо всякого дурного намерения, просто чтобы своим вниманием, как человек воспитанный, воздать ей за ее предупредительность.

Торговец в два счета сбегал наверх и вернулся: по-видимому, он хорошо освоился в покоях маркиза. Он принес одеяние, о котором шла речь.

Куртка действительно была бархатной, на этот счет маркиз делла Торра не погрешил против истины, однако бархат настолько истрепался и залоснился, что не осталось и воспоминания о том, что некогда эта вещь могла быть новой.

Надо полагать, то был домашний халат времен г-на де Роклора (современника Таллемана… де Рео, разумеется); его полы, то ли слишком обтрепавшись, то ли пострадав при какой-то катастрофе, подверглись ампутации, что превратило этот простой наряд в подобие куртки с рукавами.

Маркиз увидел, что Баньер разглядывает принесенный предмет, вникая в подробности, которые отнюдь не делают чести этому предмету.

— Ну же, примерьте, примерьте! — сказал он, чтобы отвлечь нашего щеголя от подобного созерцания.

Баньер примерил.

Позволительно допустить, что, как он и предполагал, в этом наряде было-таки нечто слегка смешное, ибо г-жа Марион при всем благорасположении, которое она ему до сих пор выказывала, увидев его в этом тряпье, не смогла сдержаться и разразилась неистовым хохотом.

Да и сказать по правде, шлем, что носили драгуны той поры, красные кюлоты и сапоги вместе с этой курткой составляли в высшей степени шутовское сочетание.

Вот почему Баньер, примеряя куртку, вместе с тем продолжал держать свой мундир за рукав, но в конце концов ему пришлось разжать пальцы, и при падении послышался тонкий, серебристый и в то же время глуховатый звон туго набитого кошелька, удар которого о каменный пол был смягчен плотной тканью, приглушившей звяканье металла.

Тут маркиз делла Торра и торговец подскочили, словно подброшенные незримой пружиной, и обменялись оживившимися взглядами, смысл которых Баньер, несомненно, угадал бы, если бы он не испытывал неловкость, видя себя в столь потрепанной куртке, и неудобство, причиняемое ее невероятно длинными рукавами.

Госпожа Марион покраснела и, повернувшись к достославному изображению, украшавшему застекленную дверь, вновь погрузилась в его созерцание.

Маркиз, каким бы он ни был гордецом, тотчас стал чрезвычайно любезен: очевидно, тяжесть кошелька, оцененная математически по звуку его падения, доказала г-ну делла Торра, что он имеет дело далеко не с обычным драгуном.

Такое и правда было вполне возможно. В драгуны, этот привилегированный род войск, вступало немало сыновей почтенных семей, а семья сына, имеющего кошелек, набитый столь плотно, как у Баньера, заведомо почтенна в глазах всякого капитана.

Для пришельца из чужих краев кошелек — самое убедительное генеалогическое свидетельство.

Таким же образом Баньера заставили примерить белые канифасовые кюлоты; затем ему подсунули домашние туфли, весьма потрепанные, как и все прочее, или даже потрепанные еще больше. Однако в тот самый момент, когда он их получил, капитан вскричал, обращаясь к торговцу:

— Минуточку! Нет уж, черт подери, минуточку! Вы слишком увлеклись, дорогой мой! Моя куртка — это ладно, мои кюлоты — так и быть, это предметы, не отмеченные особой ценностью, и мне хочется оказать услугу такому славному юноше, — говоря так, маркиз смотрел на Баньера с отеческой любовью. — Но что до туфель, нет, нет и нет! О туфлях не может быть и речи! Я не могу расстаться с ними, ведь они вышиты рукою Марион, я дорожу ими.

При этих словах капитана Марион бросила на драгуна столь странный взгляд, что он, на миг забыв Олимпию, поглубже засунул свои ноги в туфли и, изобразив чрезвычайно любезную улыбку, воскликнул:

— Они принадлежали мне целую секунду, значит, теперь для вас, господин маркиз, они уже не имеют былой ценности, и я призываю сударыню в свидетели, что это именно так!

— Лучше не скажешь! — вскричал в свою очередь торговец шелком. — Нет, господин маркиз, нет, госпожа маркиза, у вас не хватит жестокости так обидеть этого благородного молодого человека, чтобы сорвать туфли у него с ног. Держитесь, юноша, — шепнул торговец на ухо Баньеру, — держитесь крепче, и вы получите эти туфли!

Маркиз отвесил учтивый поклон, Марион милостиво улыбнулась, и завоеванные туфли остались на Баньере.

Чтобы понять, каково было мнение Баньера о своем новом облике, достаточно было увидеть, как он разглядывает себя, облаченного в этот странный наряд, в маленьком потрескавшемся зеркальце, висящем в зале постоялого двора.

И следует заметить, что из всех более или менее странных одеяний, которые достойному ученику иезуитов случалось когда-либо надевать на себя, включая сюда и черную орденскую рясу, ни один костюм не был менее пригоден для того, чтобы выгодно оттенять его природное изящество.

Это заставляло его безутешно вздыхать.

Маркиз, оценив положение глазом искушенного политика, поспешил утешить юношу следующим рассуждением:

— Да, мой красавец-солдат, я понимаю, в этом костюме вы себе кажетесь несколько пришибленным. Но поверьте мне, молодой человек: военный мундир подчас приносит немало хлопот. У нас в кантоне полным полно офицеров, и среди них попадаются не в меру любознательные. Если кому-нибудь из этих офицеров взбредет на ум проверить ваши документы, а они, чего доброго, окажутся не совсем в порядке… э, не оберешься осложнений с этим вашим драгунским одеянием! В сущности, вам будет куда спокойнее в моей потертой бархатной куртке.

В глубине души Баньер и сам придерживался того же мнения.

К тому же, угодив самым что ни на есть наивным образом в ловушку, то есть сочтя уместным ответить молчанием на подобное предположение маркиза, наш герой окончательно уверил обоих новоявленных знакомцев в том, что они оказали этому затерявшемуся на большой дороге драгуну весьма существенную услугу.

Таким образом, с этой минуты они уже рассматривали его как свою собственность и, поскольку между тем подали суп, заставили его сесть за стол рядом с ними.

Впрочем, «рядом с ними» — выражение не вполне точное, на сей мы должны признаться, что пожертвовали истиной ради оборота речи, ибо местечко по левую сторону от вышитых туфель досталось госпоже маркизе делла Торра.

Баньер проголодался, обед был восхитителен, и четверка гурманов первые несколько минут лишь оценивала поданные блюда и хозяйские вина.