Мадам де Шамбле, стр. 64
Внезапно я отчетливо услышал голоса Эдмеи и графа — по-видимому, кто-то открыл дверь туалетной комнаты со стороны спальни г-жи де Шамбле.
— Если вы сейчас же не уйдете, сударь, — заявила графиня, — если вы и дальше собираетесь мне угрожать, я буду вынуждена позвать на помощь, и тогда посторонний человек станет свидетелем одной из тех недостойных выходок, что вы себе позволяете.
— Что ж, — вскричал граф, — значит, такова наша судьба; вы не успеете никого позвать!
Раздался звук выстрела, и я почувствовал сильную боль в левом плече. Затем дверь распахнулась, графиня бросилась в мою комнату, и я оказался лицом к лицу с г-ном де Шамбле.
Я был вне себя от ярости, но не из-за того, что получил рану, показавшуюся мне легкой, а из-за смертельной опасности, которой подверглась Эдмея.
Я направился к графу, даже не подумав достать оружие, так как чувствовал себя достаточно сильным, чтобы задушить его голыми руками.
— Господин граф, — сказал я, продолжая двигаться к г-ну де Шамбле и заставляя его отступать назад одним лишь взглядом, — вы презренный негодяй и трус! Вы недостойны звания дворянина! Слышите? Это вам говорю я, Макс де Вилье, не только от имени графини, не только от себя лично, но также от лица всех благородных людей Франции.
Между тем пятившийся граф уперся в стену и не мог больше сделать ни шага назад.
Его лицо с плотно сжатыми губами было мертвенно-бледным; он скрежетал зубами. Не говоря ни слова, г-н де Шамбле судорожным движением поднял и направил на меня пистолет.
— Стреляйте, — сказал я, — если вам милее не шпага порядочного человека, а топор палача.
С этими словами я подставил ему свою грудь.
И тут Эдмея с быстротой молнии бросилась между мужем и мной. Граф пробормотал проклятие, грязно выругался и выстрелил почти в упор.
Каким-то чудом произошла осечка.
Я сделал шаг вперед, собираясь броситься на него.
— Ради нашей любви, Макс, — воскликнула Эдмея, — не трогайте этого человека, иначе мы не будем счастливы… К тому же, посмотрите, Бог мстит за нас!
В самом деле, лицо графа чудовищно исказилось; он разразился бессмысленным смехом, а затем закричал от боли, упал и принялся кататься по полу: это был жуткий припадок эпилепсии.
Я прижимал Эдмею к себе, ошеломленно наблюдая, как больной все сильнее корчится в судорогах. Наши предки наивно полагали, что этот ужасный недуг — дело рук дьявола и от него можно избавиться только с Божьей помощью.
Мне страстно хотелось увести Эдмею в свою комнату и осыпать поцелуями, ведь она сама обещала стать моей.
Словно прочитав эти мысли, графиня сказала мне с легким упреком:
— Нет, Макс, мы не можем бросить его одного!
— Что же делать? — спросил я.
— Позвать слуг, чтобы они перенесли графа в его комнату.
— Вы правы, он оскверняет вашу спальню.
Я собрался было позвонить, но Эдмея удержала меня.
— Друг мой, выйдите из моей комнаты: слугам не следует видеть вас здесь. Двери и окна были закрыты — значит, никто не слышал ни криков, ни выстрелов. Пусть все думают, что графу нездоровилось, он пришел ко мне за помощью и ему стало плохо. Его личный камердинер привык к подобным приступам: они случаются с господином де Шамбле два-три раза в год. Он перенесет графа в его комнату, и никто не узнает, что случилось на самом деле. Завтра же граф все забудет — после припадков ему изменяет память.
— Подождите, — сказал я Эдмее, — мы можем придумать кое-что получше. Я сам отнесу графа в его комнату и положу на кровать, а вы позовете слуг и скажете что пожелаете. В этом случае никто не будет заходить в вашу спальню, где по запаху пороха можно догадаться, что произошло.
— Вы правы, Макс. Значит, вы сможете или, точнее, вы согласны перенести графа?
— Чтобы избавить вас от этого человека, Эдмея, я готов отнести его даже в ад.
Я склонился над графом: страшный приступ у него прошел, он погрузился в сон, напоминавший обморок. Его глаза оставались открытыми, но они не видели; жилы на лбу и шее так вздулись, словно были готовы лопнуть; на губах застыла пена.
Я обхватил больного и поднял его как ребенка.
— Проводите меня, — попросил я Эдмею, — я не знаю, где комната графа. Графиня выглянула в коридор: он был пуст. Как она и предполагала, никто
ничего не слышал, поскольку двери и расстояние заглушили все звуки.
Эдмея шла впереди, и я следовал за ней.
Дойдя до противоположного конца коридора, она открыла дверь.
— Вот комната графа, — произнесла Эдмея, — положите его на кровать и ждите меня в моей спальне. Я вернусь, как только придет камердинер; он знает, что надо делать в подобных случаях.
Положив графа на кровать, я удалился.
Когда я дошел до середины коридора, раздался звук колокольчика; закрывая дверь спальни Эдмеи, я услышал шаги поднимающегося по лестнице человека.
Войдя в комнату, я быстро огляделся; две свечи освещали лежащую на полке секретера купчую на гербовой бумаге.
Имена и дата в ней не были проставлены; под документом уже стояла подпись г-на де Шамбле, но не было подписи графини.
Из-за этого и возникла размолвка.
В коридоре послышались легкие шаги и шелест платья; я подбежал к двери и отворил ее: на пороге стояла Эдмея.
Она обвила мою шею и прошептала:
— Дорогой Макс, до чего вы добры; как никто другой вы заслуживаете счастья!
Затем она испуганно воскликнула:
— О Господи! Что с вами? Вы забрызганы кровью! И тут я вспомнил о своей ране.
— Пустяки, — сказал я с улыбкой.
— Как пустяки? — воскликнула Эдмея и так побледнела, словно была готова лишиться чувств.
— Пустяки, милая Эдмея, я же сказал: это совсем не страшно. Когда граф стрелял в вас, пуля пробила дверь и влетела в мою комнату. Я стоял у самой двери, собираясь поспешить вам на помощь, и она оцарапала мне предплечье. Я сейчас пойду к себе, смою кровь, которая вас так напугала, и тотчас же вернусь.
— О нет! — вскричала графиня. — Вы мой рыцарь, Макс, и мой долг — залечить вашу рану, как это делали в старину благородные дамы. Ну же, покажите ее.
Я попытался отстраниться.
— Благодарю, Эдмея, вы слишком добры, но если сюда войдут…
— Я же сказала вам, дорогой Макс: никто никогда не заглядывает в мою комнату.
— Эдмея, вы говорили мне это за четверть часа до того, как сюда явился господин де Шамбле.
— Взгляните на эту бумагу, — сказала графиня, указывая на полку секретера, где лежала купчая, — и вы поймете, зачем он приходил.
— О да! Я уже знаю, — ответил я.
— Ну, живее, живее, и посмотрим, что у вас за рана.
Я пошел к себе, чтобы снять одежду, а Эдмея тем временем закрыла окно двойными занавесками.
XXXVI
Снимая одежду, я разбередил свою рану; кровь хлынула из нее с новой силой, так что можно было подумать, будто я ранен серьезнее, чем это было на самом деле.
В комнату Эдмеи я вернулся с улыбкой, но она испугалась, так как весь мой рукав был обагрен кровью.
Она усадила меня на ковер, разрезала рукав ножницами и оторвала его на уровне плеча, обнажив рану.
Пуля лишь слегка задела мягкие ткани, но вследствие этого вскрылась небольшая вена и я потерял много крови.
Эдмея промыла рану, положила на нее холодный компресс, перевязала ее платком, похожим на тот, который она давала мне раньше, и закрепила повязку одной из своих лент.
Самый хороший хирург вряд ли выполнил бы эту работу лучше, чем любящая женщина с врожденной способностью к сопереживанию.
Затем графиня усадила меня в кресло, села рядом, положила мою раненую руку на свои плечи, сжала мою ладонь и начала рассказывать все по порядку.
Вернувшись из Парижа, г-н де Шамбле снова стал требовать от жены подписать либо новую доверенность, либо купчую, но она наотрез отказалась.
Тогда граф, срочно нуждавшийся в деньгах, чтобы оплачивать расходы по усадьбе, а в основном чтобы потратить их на игру в течение двух дней, когда ему предстояло принимать гостей, отправился к своим арендаторам. Некоторые из них ему задолжали, и он заставил их уплатить; другие, более состоятельные, рассчитались заранее; наконец, третьи, надеясь продлить договор на более выгодных условиях, согласились внести прибавку к условленной цене.