Королева Марго, стр. 16

Отойдя от растерянной жены, он положил руку на плечо флорентийца.

– Ну как идет ваша торговля, Рене? – спросил он.

– Неплохо, ваше величество, неплохо, – ответил отравитель со своей коварной улыбкой.

– Еще бы, когда состоишь поставщиком всех коронованных особ Франции и других стран, – сказал Генрих.

– Кроме короля Наваррского, – нагло ответил флорентиец.

– Вы правы, мэтр Рене, черт вас побери, – сказал Генрих, – но моя бедная мать, ваша покупательница, умирая, рекомендовала мне вас. Зайдите ко мне завтра или послезавтра и принесите ваши лучшие парфюмерные изделия.

– Это не вызовет косых взглядов, – с улыбкой заметила Екатерина, – ведь говорят, что…

– Что у меня карман тощий, – со смехом подхватил Генрих. – Кто вам сказал об этом, матушка? Марго?

– Нет, сын мой, госпожа де Сов, – отвечала Екатерина.

В эту минуту герцогиня Лотарингская, несмотря на все свои усилия, не смогла сдержаться и разрыдалась. Генрих Наваррский даже не обернулся.

– Сестра, что с вами? – воскликнула Маргарита и бросилась к Клод.

– Пустяки, пустяки, – сказала Екатерина, становясь между молодыми женщинами, – у нее бывают приступы нервного возбуждения, и врач Мазилло советует лечить ее благовониями.

Екатерина еще сильнее, чем в первый раз, сжав руку старшей дочери, обернулась к младшей.

– Марго, вы разве не слыхали, что я предложила вам идти к себе? Если этого недостаточно, я вам приказываю, – сказала она.

– Простите, – отвечала бледная, трепещущая Маргарита, – желаю вашему величеству доброй ночи.

– Надеюсь, что ваше пожелание исполнится. Спокойной ночи, спокойной ночи.

Маргарита напрасно старалась перехватить взгляд мужа – он даже не повернулся в ее сторону, и Маргарита вышла, едва держась на ногах.

Воцарилось минутное молчание; Екатерина устремила пристальный взгляд на герцогиню Лотарингскую, а та молча смотрела на мать, сжимая руки.

Генрих стоял к ним спиной, но следил за этой сценой в зеркале, делая вид, что помадит усы помадой, которую преподнес ему Рене.

– А вы, Генрих, разве не собираетесь уходить? – спросила Екатерина.

– Ах да! – воскликнул король Наваррский. – Честное слово, я совершенно забыл, что меня ждут герцог Алансонский и принц Конде! А все из-за этих изумительных духов – они одурманили меня и, сдается мне, отбили память. До свидания!

– До свидания! А завтра вы расскажете мне, как себя чувствует адмирал?

– Не премину. Ну, Фебея, что с тобой?

– Фебея! – сердито крикнула Екатерина.

– Отзовите ее, сударыня, она не хочет меня выпустить.

Королева-мать встала, взяла собачку за ошейник и держала ее, пока Генрих не вышел, а уходил он с таким спокойным и веселым лицом, как будто в глубине души не чувствовал, что над ним нависла смертельная опасность.

Собачка, отпущенная Екатериной Медичи, бросилась за ним, но дверь затворилась; тогда она просунула свою длинную мордочку под портьеру и протяжно, жалобно завыла.

– Теперь, Карлотта, – сказала Екатерина баронессе де Сов, – позовите герцога де Гиза и Таванна – они в моей молельне; вернитесь с ними и посидите с герцогиней Лотарингской: ей опять нехорошо.

Глава 7

Ночь 24 августа 1572 года

Когда Ла Моль и Коконнас закончили свой скудный ужин, – скудный, ибо в гостинице «Путеводная звезда» куры жарились только на вывеске, – Коконнас повернул на одной ножке свой стул, вытянул ноги, оперся локтем о стол и, допивая последний стакан вина, спросил:

– Господин де Ла Моль, хотите сейчас же лечь спать?

– По правде говоря, поспать мне очень хочется, сударь, – ведь ночью за мной могут прийти.

– И за мной тоже, – сказал Коконнас, – но я думаю, что лучше нам не ложиться и не заставлять ждать тех, кто пришлет за нами, а попросить карты и поиграть. Таким образом, когда за нами придут, мы будем готовы.

– Я с удовольствием принял бы ваше предложение, сударь, но для игры у меня слишком мало денег: в моем кошельке едва ли наберется сто экю золотом, и это – все мое богатство. С ним я должен теперь устраивать свою судьбу.

– Сто экю золотом! – воскликнул Коконнас. – И вы еще жалуетесь, черт побери! У меня, сударь, всего-навсего шесть.

– Да будет вам! – возразил Ла Моль. – Я видел, как вы вынимали из кармана кошелек: он был не то что полон, а, можно сказать, битком набит.

– А-а! Эти деньги пойдут в уплату давнишнего долга одному старому Другу моего отца, – сказал Коконнас, – как я подозреваю, такому же гугеноту, как и вы. Да, тут сто нобилей с розой, – продолжал Коконнас, хлопнув себя по карману, – но эти нобили принадлежат Меркандону; моя же личная собственность состоит, как я сказал, из шести экю.

– Что же это за игра?

– Вот потому-то я и хочу играть. Кроме того, мне пришла в голову мысль.

– Какая?

– Мы оба приехали в Париж с одной и той же целью.

– Да.

– У каждого из нас есть могущественный покровитель.

– Да.

– Вы рассчитываете на своего так же, как я на моего?

– Да.

– Вот мне и пришла в голову мысль сперва сыграть на деньги, а потом на первую благостыню, которую получим от двора или от возлюбленной…

– В самом деле, здорово придумано! – со смехом заметил Ла Моль. – Но, признаюсь, я не такой страстный игрок, чтобы рисковать моей судьбой, играя в карты или в кости, – ведь первая благостыня, которую мы с вами получим, вероятно, определит течение всей нашей жизни.

– Хорошо! Оставим первую благостыню от двора и будем играть на первую благостыню от возлюбленной.

– Есть одно препятствие, – возразил Ла Моль.

– А именно?

– У меня нет возлюбленной.

– У меня тоже нет, но я собираюсь скоро обзавестись ею. Слава Богу, мы с вами не так скроены, чтобы страдать от недостатка в женщинах.

– Вы-то, господин де Коконнас, конечно, не будете терпеть в них недостатка, а я не так уж твердо верю в мою звезду любви и боюсь обокрасть вас, поставив свой заклад против вашего. Давайте играть на шесть экю, а если вы, к несчастью, их проиграете и захотите продолжать игру, то ведь вы дворянин, и ваше слово ценится на вес золота.

– Отлично! Вот это разговор! – воскликнул Коконнас. – Вы совершенно правы, сударь, слово дворянина ценится на вес золота, особливо если этот дворянин пользуется доверием двора. А потому считайте, что я не слишком рискую, играя с вами на первую благостыню, которую наверняка получу.

– Да, вы-то можете проиграть ее, но я не могу ее выиграть – ведь я служу королю Наваррскому и ничего не могу получить от герцога де Гиза.

– Ага, нечестивец! Я сразу тебя почуял, – пробурчал хозяин, начищая старый шлем, и, прервав работу, перекрестился.

– Вот как, – сказал Коконнас, тасуя карты, принесенные слугой, – стало быть, вы…

– Что я?

– Протестант.

– Я?

– Да, вы.

– Ну, предположим, что это так, – усмехнувшись, сказал Ла Моль. – Вы что-нибудь имеете против нас?

– О, слава Богу – нет. Мне все равно. Я всей душой ненавижу гугенотскую мораль, но не питаю ни малейшей ненависти к гугенотам, а кроме того, они теперь в чести.

– Чему доказательством служит аркебузный выстрел в господина адмирала, – с улыбкой заметил Ла Моль. – Не доиграемся ли и мы до выстрелов?

– Как вам будет угодно, – отвечал Коконнас, – мне лишь бы играть, а на что – все равно.

– Ну что ж, давайте играть, – сказал Ла Моль, взяв и разобрав свои карты.

– Да, играйте и притом играйте смело: ведь если даже я проиграю сто экю против ста ваших, завтра же утром я найду, чем вам заплатить.

– Стало быть, счастье придет к вам во сне?

– Нет, я пойду искать его.

– Куда же это? Скажите мне, и я пойду с вами!

– В Лувр.

– Разве вы пойдете туда ночью?

– Да, ночью я получу личную аудиенцию у великого герцога де Гиза.

Когда Коконнас объявил, что пойдет за деньгами в Лувр, Ла Юрьер бросил чистить каску, встал за стулом Ла Моля так, что его мог видеть один Коконнас, и начал делать ему знаки, но пьемонтец не замечал их, поглощенный игрой и разговором.