Княгиня Монако, стр. 85

— Пойдемте! — сказала я г-ну де Валантинуа. — Вот мы и в обществе цыган: как бы посмеялись над этим при дворе. Из-за поручения госпожи Дюплесси-Бельер мы рискуем подхватить заразу.

Тем не менее я сохранила самообладание и расположилась на подушках, принесенных все из тех же носилок, которые я благословляла. Обведя глазами присутствующих, я обратила внимание на красивую девушку с карими глазами и смуглой кожей; мне показалось, что я уже где-то ее видела; поскольку я пристально смотрела на цыганку, она встала и поклонилась мне с едва заметным дружеским жестом, означавшим: «Это, в самом деле, я, вы не ошиблись».

И тут мои воспоминания стали более определенными: эта Хитана была одной из подданных моей подруги-королевы; я заговорила с ней на наречии моего родного края; ее глаза засверкали еще сильнее, и она тотчас же мне ответила. Мой испуг прошел: мы были спасены. Я спросила девушку, почему она покинула свое племя и что она делала так далеко от Испании и Беарна.

— О! — воскликнула она. — Я здесь ради вас, и я тут не одна.

— Из-за меня?

— Неужели вы думаете, что Хитана может позабыть дитя, вскормленное молоком ее дочери? Разве она не обещала оберегать вас повсюду? Мы уже давно вас ждем; отныне мы будем следовать за вами и раскинем свои шатры в ваших владениях.

— В Монако?

— Да.

То было не слишком заманчивое соседство — таким образом мне предстояло преподнести своим подданным странный подарок. Однако не время было вести себя манерно, и я выслушала девушку весьма благожелательно.

Встретившая нас старуха тоже поднялась с места, с интересом прислушиваясь к нашей беседе; внезапно она перебила нас, произнеся несколько слов на неведомом языке; девушка обернулась ко мне и сказала: — Матушка хочет вам что-то сказать.

Они продолжали вести непонятные речи, и девушка выглядела очень испуганной.

— Матушка видит беду, — продолжала она после недолгого раздумья, — она говорит, что вы направляетесь в место, название которого заставит вас пролить море слез на протяжении многих лет вашей жизни, и что вы увидите там одного чрезвычайно злополучного человека, не признанного своим родом, при том что вовсе не ожидаете его встретить.

Услышанное было для меня китайской грамотой. Я заулыбалась; увидев это, старуха протянула ко мне руки с угрожающим и предостерегающим жестом и разразилась потоком непонятных фраз.

— Что говорит матушка? — спросила я.

— Она говорит, что вы должны не смеяться, а верить ей.

— Ах! — воскликнула я. — Охотно верю, что мне предстоит горевать в Монако; что касается остального, то я ничего не поняла.

— Речь идет не о Монако.

— А о чем же?

— Я не знаю, она этого не говорит.

— Значит, о Пиньероле. Может быть, меня будут держать там в тюрьме! Старуха вернулась на прежнее место и села, закрыв лицо подолом своего платья — она явно не была намерена что-либо разъяснять. Помолчав примерно с четверть часа, она затем произнесла, не меняя позы, следующие слова:

— То, что вы любите больше всего на свете! То, что вы любите больше всего на свете!

Я содрогнулась, когда Хитана перевела мне эти слова; очевидно, Пюигийему грозила какая-то опасность. Я расспрашивала, просила и угрожала, но никакие вопросы, просьбы или угрозы не могли вытянуть из старухи ответ. Пока мы говорили, ничего не понимавший г-н де Валантинуа смотрел на эту сцену с недоуменным видом, переводя взгляд то на цыган, то на меня, пока не увидел моей тревоги и раздражения.

— Эти мерзавцы проявляют к вам неуважение? — спросил он, готовый взорваться от гнева.

— Нет, нет, сударь, только не волнуйтесь. Он так ничего и не узнал. Между тем нам на скорую руку готовили ужин, при этом мы все говорили тихо, испытывая неизъяснимое волнение. Цыгане же молчали, внимательно глядя на серебряную посуду, которую расставляли мои слуги: мы не везли с собой ничего другого, и надо было на чем-то есть. Это вызвало у меня некоторое беспокойство, и я поделилась им со своей юной подругой; она отвечала, что мы в безопасности по повелению матери моей кормилицы и никто не отнимет у нас ни единого кувшина. Тем не менее я вынуждена признаться, что, когда мы прибыли в Монако и дворецкий пересчитал тарелки походного сервиза, там не хватало трех штук; в пропаже не преминули обвинить цыган, но, возможно, дело было не в них.

Принесли мою постель, и я с наслаждением растянулась на ней; Блондо сидела у меня в ногах, а г-н Монако и наши слуги бодрствовали: было крайне неосмотрительно чересчур доверять нашим хозяевам. На следующий день я опустошила свой кошелек и положила деньги в фартук хитаны. Она раздала их своим товарищам, не оставив себе ничего. Я хотела дать девушке несколько монет, но она отказалась, и мне с большим трудом удалось уговорить ее взять кольцо.

После этого до самого Пиньероля с нами больше не приключилось ничего примечательного. Когда перед нами предстала крепость, мое сердце сжалось. Глядя на эти башни, на крепостные стены и на часовых, я думала о предсказании старой цыганки и гадала, кто же томится там в заточении. У ворот тюрьмы мы вступили в переговоры, чтобы нам открыли и впустили наш экипаж. В конце концов подъемный мост опустили, опускную решетку подняли, и мы оказались внутри; нас встретил какой-то мужчина с непокрытой головой; он заговорил с герцогом, и тот назвал его господином комендантом; при свете факелов я узнала г-на де Сен-Мара, надзирателя и мучителя несчастного Филиппа.

XII

Вид этого человека заставил меня содрогнуться, напомнив о бедном Филиппе. Очевидно, он находился здесь, раз его страж был тут. Я открыла было рот, чтобы спросить, что стало с моим другом, но вовремя вспомнила о том, в какой строжайшей тайне все это держали, и лишь пообещала себе прибегнуть к хитрости и ловкости, чтобы выяснить что-нибудь о судьбе Филиппа.

К счастью, г-н де Валантинуа не узнал человека, которого он видел в Авиньоне, а тот сделал вид, что тоже не узнает посетителя; ему было бы весьма затруднительно давать какие-либо объяснения. Господин де Сен-Map — крайне осторожный человек.

Нас приняли со всевозможными почестями; весь гарнизон был поставлен под ружье. Я оглядывалась вокруг в поисках бедного Филиппа, но не увидела ни его, ни малейшего признака его присутствия. Мне подумалось, что моего друга держат взаперти в наказание за его побег. Господин де Сен-Map шел впереди нас по темным мрачным коридорам; он показал лестницу, окутанную мраком, и мое сердце сжалось по неведомой мне причине — то было предчувствие будущего.

Нас ввели в огромную комнату, обтянутую кордовской кожей с поблекшей позолотой; нещадно коптившая лампа освещала лишь середину помещения. Для нас зажгли свечи канделябра с несколькими рожками, однако там было холодно, и я дрожала.

— Госпожа герцогиня, — сказал мне комендант, — эти покои недостойны вас, но я принимаю вас как могу, а не как хочу. Королевская служба вменяет мне в обязанность полное уединение. Я живу в этой крепости один, а привычки старого солдата не похожи на привычки княгини. Так что покорнейше прошу меня извинить.

— Вы живете один, сударь? — спросила я.

— Да, вместе с моими подчиненными, сударыня, они немногочисленны.

— Много ли у вас узников?

— Я точно не знаю, сколько их.

Это означало: «Не задавайте мне подобных вопросов, вы все равно ничего не узнаете».

Господин де Валантинуа, по своему обыкновению, уже попросил отвести его в отведенные ему покои; у него были все те же причуды: каждый вечер он должен был беседовать со своим камердинером в течение четверти часа. Я осталась наедине с комендантом и отважилась сказать:

— Сударь, я обязана изъявить вам благодарность и признательность, и я отнюдь не забыла об этом. Два года тому назад, в Лангедоке, вы оказали нам с матушкой большую услугу. Господин де Сен-Map молча поклонился.

— Вероятно, вы, к моей чести, меня узнаете?

— Вы в этом сомневаетесь, госпожа герцогиня?

— В ту пору с вами жил ваш досточтимый сын, как мне кажется, или один из ваших досточтимых племянников. Я его здесь не вижу, где же он?