Княгиня Монако, стр. 79

— А как же наша прабабушка Коризанда, кем вы ее считаете, скажите на милость? Мы потомки Генриха Четвертого в той же степени, что и он. И что за разница, каким образом это произошло!

Будучи взбалмошным по природе, Гиш стал смеяться над собственной шуткой; я не поддержала брата, понимая, что его дела плохи.

— Стало быть, вы не понимаете, братец, к чему это может привести, раз вы продолжаете так упорствовать? Подвергая себя опасности, вы готовы погубить всю нашу семью. Король по многим причинам встанет на сторону Месье, и лучшее из того, что может с вами случиться, это одиночное заключение в Бастилии.

— А я говорю, что не собираюсь сдаваться! — вскричал Гиш, снова приходя в ярость и топая ногой. — Месье всего лишь дурно воспитанная женщина, разукрашенная лентами кукла; он защищает собственность, на которую не может притязать. Я клянусь всеми святыми, что не позволю себя оскорблять! Как судьба распорядится, так и будет.

— Вы сошли с ума!

— Уж лучше я увезу Мадам и убегу с ней в Америку.

— Час от часу не легче! Мадам ни за что с вами не поедет.

— Она меня любит, я это знаю, и…

И тут послышалось, как кто-то мчится по галерее; я услышала чье-то прерывистое дыхание у моей двери, которую не открыли, а скорее толкнули рывком, и на пороге появился Месье со шляпой на голове, со сбившимся воротником, что свидетельствовало о его сильном волнении; глаза принца пылали, как рубины. Гиш смотрел на него в упор, не шевелясь. Я же вся дрожала. — Выйдите, сударь! — произнес принц, указывая тростью на коридор.

— Наши предки сказали бы: «Выйдем!» — дерзко ответил Гиш, не сходя с места.

VIII

Зная обоих, я догадывалась, что сейчас произойдет. Никогда в жизни мне не приходилось быть в таком замешательстве. Я не решалась позвать на помощь, хотя и предвидела, что эта стычка приведет к ужасным последствиям. Судьба вечно сводила меня с безрассудными и безудержными людьми. Лишь два человека при дворе отважились открыто противостоять нашим владыкам (не считая полоумного г-на де Монтеспана): одним из них был мой брат, а другим — мой любовник. Как бы то ни было, я чувствовала себя крайне неловко. Я пыталась вставить хотя бы слово, но Гиш крикнул мне: «Оставьте нас, сударыня!», что могло бы обескуражить более робкую женщину. Месье живо подался вперед, отвечая на брошенный ему вызов — он был очень храбрым человеком, невзирая на свою приверженность к румянам и мушкам.

— Наглец! — вскричал принц.

— Берегитесь, сударь! — откликнулся Гиш, бледный как призрак. — Подумайте, с кем вы говорите!

— Сами подумайте, с кем вы говорите! — воскликнула я, решив вмешаться, чтобы не дать событиям зайти слишком далеко.

— Я говорю с Филиппом де Бурбоном, первым дворянином королевства после короля, мне это прекрасно известно, сударыня; обещаю, что не забуду этого, при условии, что Месье будет об этом помнить, как и я. Его предок был беарнец, подобно моему; князья Наваррского и Бидашского домов не раз делили и стол и постель. Пусть Месье изволит хранить это в памяти.

Я никогда не видела, чтобы кто-нибудь держал голову более гордо, чем граф, когда он произносил эти слова, и в глубине души гордилась братом, хотя и дрожала при этом. Подобные речи были уместны раньше, до того как кардинал де Ришелье уравнял все головы, чтобы над ними возвышалась лишь одна голова, увенчанная короной.

Месье оробел, но не из-за страха, а потому что вследствие его слабохарактерности ему было свойственно подчиняться своим фаворитам. Когда вспышка наигранного гнева проходила, он покорялся воле очередного тирана. Разве нам не доводилось видеть гораздо худшее во времена шевалье де Лоррена? Между тем воспоминание об обиде придало Месье немного смелости. Принц сделал несколько шагов вперед — до тех пор он стоял у двери — и продолжал, побагровев от досады:

— Я считал вас своим другом, господин де Гиш.

— Разумеется, сударь, я был им и полагал это за честь.

— В таком случае, зачем вы позволяете себе посягать на мою честь? Для чего давать повод к бесцеремонным упрекам в адрес Мадам? Разве моя жена не должна быть свято чтимой вами? — Сударь, я не понимаю, что вы хотите сказать.

— Вы дерзнули поднять взор на Мадам! Не отрицайте этого, я все знаю.

— Это ложь; но правда, очевидно, состоит в том, что мы с вами в расчете.

— Каким образом, скажите на милость?

— Вы изволите публично позорить мою сестру, которая стоит перед вами, сударь, и при всем моем почтении к членам королевской фамилии честь рода Гримальди и честь рода Грамонов столь же уязвима, как королевская честь.

Я пребывала в замешательстве; Месье же не колебался и, обернувшись ко мне, произнес:

— Позвольте заверить вас, госпожа герцогиня, что я ни за что не позволю вашему досточтимому брату говорить такое.

— Я вправе это говорить и пользуюсь своим правом, — заявил Гиш. — Я отнюдь не нарушил своих обязательств по отношению к Мадам и не могу допустить, чтобы на меня возводили обвинение; так что отныне, как вы понимаете, сударь, между нами все кончено. Дружба, на которую вы только что ссылались, не может существовать без доверия; вы почтете за благо, что я вас покидаю и не являюсь более вашим слугой. — Видел ли кто-нибудь подобную наглость? Он со мной порывает!

— Если ваше королевское высочество изволит понимать это так, я не возьму своих слов обратно. — Сударь… — пролепетала я, кланяясь.

— Превосходно, сударыня, чудесно, — взволнованным и дрожащим голосом прервал меня Месье. — Господин де Гиш — неблагодарный человек, мне постоянно об этом говорили, а я нисколько этому не верил; теперь я знаю, что мне предстоит сделать. Что касается вас, сударыня, вы ни в чем не виноваты и вам незачем себя упрекать. Прощайте.

Принц снял шляпу, поклонился мне так низко, что перья его головного убора коснулись пола, и вышел, не глядя на своего бывшего друга, который, да простит меня Бог за эту подробность, не соблаговолил даже опустить глаза.

— Ну и выходку вы себе позволили, братец, — тотчас же обратилась я к Гишу, — вам явно не придется сегодня ночевать в своей постели. Уезжайте скорее, а мы попытаемся уладить дело.

— Я? Да я сию же минуту отправлюсь к Мадам, на репетицию балета: она меня ждет.

— Еще раз повторяю: вы сошли с ума!

— Я отнюдь не собираюсь склонять голову, сестричка. Этот игрушечный принц меня оскорбил, и мне непонятно, почему я не швырнул перчатку ему в лицо.

— Право, я уже не знаю, в каком положении мы очутились и что вы о себе думаете. По крайней мере подождите, пока я немного осмотрюсь, наведу справки… чтобы понять, безопасно ли вам здесь оставаться. — Повторяю вам: я не позволю обращаться с собой как с лакеем; Мадам меня любит, я не могу в этом сомневаться, и я не уроню своего достоинства и докажу ей, что она сделала правильный выбор.

В течение трех четвертей часа я уговаривала и успокаивала брата, а затем утешала его; он смеялся и плакал, по своему обыкновению, и, не считая тех минут, когда он говорил с принцем, его постоянная привычка к позерству возобладала над всем остальным. В конце концов Гиш разрешил мне первой отправиться к Мадам, и это было для него большой удачей — в противном случае он столкнулся бы там с разъяренным королем и, пожалуй, заявил бы государю в лицо, как и его брату, что Людовик де Бурбон ничем не лучше графа де Гиша; возможно, он поплатился бы за это головой на эшафоте.

Мне пришла на ум история из тех, что рассказывает отец, и я не в силах удержаться, чтобы не поделиться ею с вами.

Во время Фронды один из наших родственников, некий испанский дворянин, решил поднять мятеж в городе По, сохранявшем тогда верность королю. Для этого он поставил во главе заговора какого-то добропорядочного буржуа, весьма уважаемого среди членов гильдий, который воспринял это всерьез настолько, что поставил себя в чрезвычайно неприятное положение. Мой дед, как известно, не любил шутить. Он приказал повесить буржуа, чтобы навести порядок в своем губернаторстве, и того повесили без лишних слов. Испанца стали за это сильно попрекать.