Княгиня Монако, стр. 74

Мы молча спустились по черной лестнице, вышли в парк и стали гулять по грабовым аллеям, которые король любил больше всего. Там же находилась небольшая роща, где мы присели отдохнуть. Король был необычайно весел и предавался всевозможным шалостям; он даже поцеловал Мадам! Мне до сих пор в это не верится, особенно при мысли о том, каким он стал теперь.

— До чего же я люблю свою сестру! — воскликнул король.

— Государь, вы не всегда так думали.

— Я был тогда слепцом.

— А теперь вы маленький мальчик, который боится порки, как писал некий фаворит о Месье.

— Сударыня, я боюсь огорчить матушку, которой, возможно, Господь не позволит долго оставаться со мной.

Мадам говорила кисло-сладким тоном, а король принялся отвечать ей серьезно. Я чувствовала, что они скоро поссорятся, и подала знак Пюигийему, самообладание и дерзость которого были мне хорошо знакомы. Кузен, сидевший на ковре из мха, резко поднялся:

— Ваше величество, у меня есть идея.

— По-моему, у вас их предостаточно; но расскажите все же об этой.

— Если король позволит мне отчасти остановиться на подробностях, которые… которым… которые… на первый взгляд…

— Говорите все, что вам угодно.

— Итак, государь, ее величество королева-мать, да хранит ее Бог…

— Господи, до чего вы медлительны! — с раздражением перебила его Мадам. — Я бы изложила суть дела за две минуты. Ее величество королева-мать полагает по доброте душевной, что я оказываю влияние на разум и сердце ее августейшего сына, хотя этого нет и в помине; ее доброта даже граничит с ревностью. Благодаря ее стараниям этот недуг передался Месье и молодой королеве; в итоге жизнь каждого из нас стала невыносимой; необходимо положить этому конец, и я умоляю короля соблаговолить впредь не заговаривать со мной и никогда больше не искать со мной встречи.

— Ах, сударыня!

— Да, ваше величество, я так решила. Раз королева, раз Месье…

Мадам отвернулась, не закончив фразы. Испытывала ли она волнение? Притворялась ли она взволнованной? Я не знаю: принцесса была слишком искусной актрисой и говорила лишь то, что хотела. — Вы желаете привести меня в отчаяние? — спросил король.

— Ваше величество, я еще не изложил вам свою идею, — отозвался Лозен.

— А каково ваше мнение, госпожа де Валантинуа?

— Ваше величество, по-видимому, я пришла к той же мысли, что и господин де Пюигийем.

— Пусть же этот мучитель, наконец, ее выскажет!

— Государь, вы не желаете расставаться с Мадам?

— Ни за что на свете.

— Вы хотите отвести подозрения обеих королев и Месье?

— Совершенно дурацкие и мнимые подозрения, которые тем не менее беспрестанно омрачают жизнь.

— В таком случае, государь, я знаю, как помочь вашему величеству: вам остается лишь с этим согласиться.

— По-моему, существует только один способ отвести такого рода подозрения, — продолжал Лозен.

— Какой? Как это сделать?

— Ваше величество обвиняют в любви к Мадам, а Мадам обвиняют в любви к королю; докажите тем, кто вас обвиняет, что они ошибаются.

— Разумеется, они ошибаются, — живо перебила графа принцесса, — мы лишь питаем друг к другу чувства брата и сестры,

— Я нисколько в этом не сомневаюсь, Мадам, — промолвил Лозен, и его губы искривились в лукавой улыбке, — но другие сильно в этом сомневаются. Это отнюдь не почтительно, это безосновательно, это неслыханная дерзость, но это так.

— Увы! Да, матушка не оставляет меня в покое ни на минуту.

— Что ж, ваше величество, кто вам мешает ввести в заблуждение королеву-мать, королеву и всех остальных? Найдите какую-нибудь куколку, мнимую любовницу, от которой, как все считают, вы без ума, и она отвлечет внимание одних и вызовет гнев других.

Король не сводил с меня глаз, в то же время сосредоточенно слушая Пюигийема. Мадам покраснела, и ее ноздри стали раздуваться, придавая ей воинственный вид. Нос на некоторых лицах свидетельствует об опасности, и нос Мадам относился к их числу. Я так хорошо знала принцессу, что не могла ошибиться.

— А ведь это мысль, — неспешно произнес король, продолжая смотреть на меня, — в Фонтенбло немало хорошеньких куколок.

— Нет, только не она! — живо вмешалась принцесса, догадавшаяся о том, что подумал король, и неспособная справиться с охватившим ее волнением. — Только не она, из нее не получится куколки, и вы ее полюбите.

Лозен в свою очередь покраснел, и в его глазах сверкнули молнии — подобные взгляды убивают, когда это взгляд Бога или короля.

— Я могу назвать вашему величеству несколько имен, вполне пригодных на роль темных лошадок; эти девицы будут несказанно счастливы привлечь к себе взоры и заставить о себе говорить. — Ну-ка, ну-ка.

— Во-первых, мадемуазель де Понс. Ее кузен маршал д'Альбре помог бы ей исправить ее несколько провинциальные манеры, и все устроилось бы как нельзя лучше. — Кто еще? — У нас есть Шемро…

— Самая отъявленная кокетка из всех фрейлин королевы! — перебила Мадам.

— Это невозможно.

— Наконец, я назову Лавальер; Мадам превосходно ее знает, ибо это одна из ее фрейлин.

— Лавальер? — переспросил король. — Кто это? С кем она состоит в родстве? Какова она собой? Он даже не замечал этой особы!

— Государь, — продолжала принцесса, — я полагаю, что господин де Пюигийем нашел то, что нужно. Это довольно привлекательная, хотя и немного хромоногая девочка, кроткая и простодушная, неспособная на тщеславные и честолюбивые помыслы. Она ничего собой не представляет; она ни от кого не зависит, и я не думаю, чтобы, за исключением страстно влюбленного в нее графа де Гиша, кто-нибудь еще при дворе на нее заглядывался.

Король нахмурился; он не мог допустить даже намека на соперничество. Понимая это лучше принцессы, я поспешила прибавить:

— На самом деле, мой брат обратил внимание на Лавальер как на милое дитя, государь, только и всего. Мне доподлинно известно, что он не строит в отношении нее серьезных намерений; он метит в другую цель.

— Граф де Гиш — один из тех мужчин, над которыми нелегко одержать верх, будь ты самим королем, сударыня, — весьма многозначительно заявил наш государь.

— Впрочем, не все ли равно! — заметила Мадам. — Ведь речь идет о какой-то куколке.

— Я не потерплю шуток на этот счет, сударыня; если уж какую-либо женщину считают моей, она должна быть вне всяких подозрений. Я обдумаю наш сегодняшний разговор: ваш способ мне вообще-то по душе, господин Пюигийем; возможно, я им воспользуюсь.

— Ах, ваше величество, только не…

Мадам осеклась, покраснев. Ей хотелось сохранить брата мужа как брата, но не допустить, чтобы этот брат стал чьим-то любовником. Прежде всего принцесса была одержима тщеславным желанием быть любимой и противостоять самому великому королю на свете; это означало властвовать над двором и видеть придворных у своих ног. Что касается ее сердца, оно больше тяготело к Гишу, если оно вообще к кому-либо тяготело, о чем мне трудно судить и сейчас. Мадам была настоящей ветреницей, лишенной сколь-нибудь значительного коварства, но и неспособной на сколь-нибудь значительную привязанность; Месье, которого она не уважала, ей надоел; она была одной из тех женщин, на которых можно положиться лишь тогда, когда они в вашей власти.

Лозен не любил принцессу; его совет был, как говорится, палкой о двух концах: он стремился найти королю любовницу и разлучить его с г-жой Генриеттой. Всю остальную часть прогулки граф беседовал с государем; тот слушал его задумчиво и украдкой поглядывал на меня. Я это видела, и другие тоже. Это вызвало у Мадам досаду; когда мы вернулись, она отпустила язвительную шутку по поводу моей небрежной походки и едва не закрыла дверь своей комнаты перед моим носом в ту минуту, когда я спрашивала, какие у нее будут распоряжения.

На следующий день, будучи у королевы-матери, мы увидели, как замысел Лозена начал воплощаться в жизнь. Король остановился, подойдя к трем куколкам, и заговорил с ними. Они отвечали ему сообразно своему нраву: мадемуазель де Понс — неловко (став г-жой д'Эдикур, она не раз вспоминала об этом!), Шемро — смело, со сверкающими, как два солнца, глазами; что касается Лавальер, то она ничего не говорила и стояла с опущенными глазами, готовая заплакать от того, что на нее обратили внимание. Волнение девушки не ускользнуло ни от кого из присутствующих, и прежде всего от короля.