Инженю, стр. 88
— Хорошо! Отлично! Я дам о себе знать, и ты увидишь, как я исправляю свои ошибки!
— Признавать ошибки, ваша светлость, — уже большое дело! — назидательным тоном заметил стоящий у фиакра мужчина.
— Пустяки! Этим ты не удовольствуешься в обмен на твою брачную ночь и будешь прав… Прощай, Оже!
Кристиан слышал весь этот разговор, и ему казалось, что он в бреду, ибо ничего не понимал и не мог поверить, что оказался замешан в эту комедию, которая разыгрывалась между мужчиной, именуемым «ваша светлость», человеком по имени Оже и той новобрачной, которую ее муж так бесстыдно продавал богатому сеньору в первую брачную ночь.
Кристиан, наблюдая за этим торгом, дрожал всем телом; голос мужчины, прятавшегося в фиакре, казался ему знакомым; имя Оже он уже слышал.
Кристиан снова прислушался, но разговор закончился; человек по имени Оже вернулся обратно в дом, откуда довольно скоро снова вышел в сопровождении трех особ, о ком он уже говорил, то есть Сантера, его жены и сына.
— Прощайте, господин Сантер! — громко сказал он, закрывая дверцу фиакра, в который тот уселся. — Прощайте, госпожа Сантер! До завтра!
Грубый раскатистый смех послышался в ответ.
Фиакр уехал.
После этого Оже помахал рукой: дверца второго фиакра открылась, и на землю спрыгнул закутанный в плащ человек; он осторожно приблизился к двери, где его ожидал Оже; последний что-то вложил ему в ладонь (как понял Кристиан, это и был обещанный ключ), и, словно боясь, что тот человек, кого он называл «ваша светлость», еще в чем-то ему не доверяет, новобрачный свернул за угол и исчез.
Кристиан, охваченный ужасом, застыл на месте: чем меньше он понимал, что происходит, тем больше был страх, испытываемый им.
Как только Оже скрылся, незнакомец вошел в дом и закрыл за собой дверь; все было кончено.
И тут из неприкрытого окна до Кристиана донесся хорошо знакомый голос и, подобно пуле, попавшей ему в бедро, не менее смертельно поразил его прямо в сердце.
Это был голос Ретифа.
— Ну, зять мой, крепко запирайте ваши двери, и спокойной ночи! — говорил он. — О Гименей! Тебе отдаю я мою Инженю!
И окно закрылось.
Потрясенный Кристиан обессилено присел на каменную тумбу у ворот.
— Да! Сомнений больше нет, нет! — бормотал он. — Инженю вышла замуж!.. Но кто такой этот Оже, который называет ее «моя жена», а сам убегает из дома, куда вместо себя впустил чужого мужчину?.. Кто этот человек, кого он называет «ваша светлость»? Кому из них Ретиф отдает Инженю?.. О проклятый дом! — воскликнул он. — Почему не распахнешь ты свои стены, чтобы взгляд мой смог проникнуть в твои самые темные тайники?
И Кристиан протянул к дому судорожно сжатые руки, как будто желая разодрать его ногтями.
Но вскоре он опустил затекшие руки и, опьянев от гнева, отдался на волю всемогущему потоку горя.
«Завтра я все узнаю об этой тайне, — подумал он. — Завтра вошедший в дом мужчина выйдет, а я буду здесь и увижу его лицо».
Кристиан прислонился к стене, чтобы не упасть.
Потом, заметив, что в гостиной на втором этаже свет погас, а в окне на четвертом горит лишь ночник — роковой свидетель чужого счастья, — Кристиан со стоном сел в свой фиакр (кучеру он велел встать прямо перед дверью) и, бессильно раскинувшись на подушках, стал считать, дрожа от холода и плача, долгие часы этой жуткой ночи, ожидая, когда из дома выйдет человек, укравший его счастье.
XLV. СПАЛЬНЯ НОВОБРАЧНОЙ
Так прошло более часа; для Кристиана это был час невыразимой тоски и неописуемой душевной муки.
Все это время он без конца вылезал из фиакра и опять садился в него. Много раз глаза Кристиана задерживались на ночнике, неподвижное пламя которого просвечивало сквозь занавеси.
Но вот его напряженный слух уловил какой-то шум в проходе к дому; дверь в проход, которую долго и напрасно трясли, все-таки открылась в результате усилий неумелой руки.
Через приоткрытую дверь на улицу проскользнул закутанный в плащ человек.
Но Кристиан, предупрежденный шумом, успел выбраться из фиакра и преградил ему дорогу.
Незнакомец остановился; Кристиан понял, что под складками плаща он нащупывает рукоятку шпаги.
Однако незнакомец, прежде чем выхватить шпагу, отступил на шаг назад и голосом, явно указывающим на привычку командовать, спросил:
— Что вам угодно, сударь? Кто вы такой, чтобы преграждать мне дорогу, и, скажите на милость, что вам от меня нужно?
— Но я тоже желаю знать, кто вы, сударь, и почему вы в такой поздний час выходите из этого дома?
— Прекрасно! — ответил насмешливый голос. — Похоже, я имею дело с командиром стражников? Вот уж не думал, что полиция Парижа так хорошо работает!
— Я не командир стражников, сударь, и вы это отлично понимаете, — возразил Кристиан.
— Прекрасно, — сказал незнакомец. — Если вы не командир стражников, то дайте мне пройти.
И, вытянув руку, он попытался оттолкнуть Кристиана.
Но Кристиан левой рукой схватил его за ворот плаща и, пока незнакомец правой рукой вытаскивал из ножен шпагу, сумел сдернуть с его головы капюшон.
И в ту же секунду он с ужасом отпрянул.
— Ваша светлость граф д'Артуа! — вскричал он. — Ваша светлость, это вы?
— Мой паж Кристиан! — в свою очередь изумился граф д'Артуа, делая шаг вперед, тогда как молодой человек отступил на три шага назад.
— Ваша светлость, я три часа слышу ваш голос, — с волнением продолжал Кристиан, — я узнал вашу походку, ваша светлость… Но все-таки — о нет, нет! — не хочется верить…
— Во что же вы не хотите поверить, сударь?
— В то, что ваше королевское высочество могло бы решиться сделать…
— Что именно?
— То, что вы сделали здесь! Совершить самое гнусное из всех преступлений!
— Довольно! — вскричал принц. — И почему, господин Кристиан, вы разговариваете со мной в таком тоне?
— Неужели ваше королевское высочество не знает, что происходит нечто чудовищное?
— Что именно?
— Что вы занимаете место человека, который сегодня женился?
— … и который продал мне свою жену… Да, господин Кристиан, я знаю это.
— И ваше королевское высочество в этом признается? Это постыдно!
Принц пожал плечами.
— Подумать только! — воскликнул он. — Неужели мои пажи впали в добродетель? Что же за вздор несут тогда парижане, которые вопят о безнравственности, едва завидев меня?
— Ваша светлость, нравственен я или нет, парижан это не касается, меня же волнует только одно: как подсказывает мне моя совесть и велит моя честь, я не могу служить принцу, которого позорят такими услугами! Следовательно, я с сожалением повергаю к стопам вашего королевского высочества просьбу о моей отставке.
— Прямо здесь! Вот так, на улице! — воскликнул принц, пытаясь все обратить в шутку.
— Да, ваша светлость, — серьезным тоном ответил Кристиан. — И не моя вина, если моя просьба, припадая к вашим стопам, упадет в грязь.
— О право же, какой забавный плут! — с раздражением воскликнул граф д'Артуа.
— Ваша светлость, я благородный дворянин, — ответил Кристиан. — Я уже не служу у вас и…
— Что?
— И считаю, что вы меня оскорбляете!
— Ну, это сущий пустяк, господин Кристиан; к тому же, этой ночью я в скверном настроении, и меня вполне устроит, если я в самом деле кого-нибудь накажу.
— Ваша светлость…
— Поймите меня, сударь; ведь я тоже говорю с вами как дворянин. Вы считаете себя оскорбленным, не так ли?
— Ваша светлость…
— Да ответьте же, черт возьми!
— Вы, ваша светлость, произнесли слово «плут»?
— Пусть так! Я готов дать вам сатисфакцию, и тогда вы сравняетесь с его светлостью герцогом Бурбоном; надеюсь, этим пренебрегать не стоит.
Кристиан колебался, не понимая, на что намекает принц; но граф д'Артуа продолжал выводить юношу из себя.
— Ну, мой милый друг, обнажайте шпагу, смелее, пока мы одни! Ведь если кто-нибудь появится и меня узнают, вас схватят и вы просто-напросто поплатитесь своей головой.