Графиня де Шарни. Том 2, стр. 120

Король знаком дал понять, что хотел бы ненадолго задержаться.

И действительно, обсуждался вопрос, представлявший для короля определенный интерес: назначался новый кабинет министров.

Военный министр, министр внутренних дел и министр финансов были уже известны: были возвращены те, кого удалил король, то есть Ролан, Клавьер и Серван.

Оставались портфели министра юстиции, морского министра и министра иностранных дел.

Дантон был назначен министром юстиции; Монж — морским министром; Лебран возглавил министерство иностранных дел.

Когда был назначен последний министр, король поднялся со словами:

— Теперь можно идти.

За ним последовала королева; она так ничего и не съела с того времени, как покинула Тюильри; она не выпила даже стакана воды.

Принцесса Елизавета, дофин, наследная принцесса, принцесса де Ламбаль и принцесса де Турзель пошли вслед за ними.

Апартаменты, приготовленные для короля, были расположены в верхнем этаже старого монастыря фельянтинцев; там жил архивариус Камю, и состояли они из четырех комнат.

Первую комнату, бывшую скорее передней, заняли придворные и слуги, сохранившие верность королю в трудную минуту.

Это были принц де Пуа, барон д'Обье, г-н де Сен-Пардон, г-н де Гогла, г-н де Шамильи и г-н Гю.

Король остановился во второй комнате.

Третья была предложена королеве; это была единственная комната, оклеенная обоями. Войдя в комнату, Мария-Антуанетта бросилась на кровать и вцепилась зубами в подушку; ею овладело такое отчаяние, рядом с которым страдания колесованного — ничто.

Двое ее детей остались с нею.

Четвертая комната предназначалась принцессе Елизавете, принцессе де Ламбаль и принцессе де Турзель, с трудом разместившимся в крохотной комнате.

У королевы не было ничего: ни денег, так как у нее отняли кошелек и часы в толчее у входа в Собрание; ни постельного белья, — понятно, она ничего не могла унести из Тюильри.

Она одолжила двадцать пять луидоров у сестры г-жи Кампан и послала за бельем в Английское посольство.

Вечером Собрание приказало огласить на парижских улицах при свете факелов принятые днем декреты.

Глава 2. ОТ ДЕВЯТИ ЧАСОВ ВЕЧЕРА ДО ПОЛУНОЧИ

Освещенные факелами площадь Карусели, улица Сент-Оноре и набережные являли собою печальное зрелище!

Бой уже был кончен; но еще продолжали бушевать в сердцах ненависть и отчаяние.

Рассказы современников, а также роялистская легенда долго и проникновенно повествуют, — признаться, мы и сами готовы это сделать, — об августейших особах, с чьих голов этот страшный день сорвал короны; немало слов посвящено мужеству, дисциплине, преданности швейцарцев и дворян. Подсчитано, сколько капель крови было пролито защитниками трона; однако никто не считал тела простых людей, слезы матерей, сестер, вдов.

Скажем об этом несколько слов.

Для Господа, который в Своей высшей мудрости не только допускает, но и направляет события, подобные описываемому нами, кровь есть кровь, а слезы — это слезы.

Число жертв среди простого народа было гораздо значительнее, чем среди швейцарцев и дворян.

Послушайте, что говорит автор «Истории революции 10 августа», тот же Пелетье, известный как роялист:

«День 10 августа обошелся человечеству почти в семьсот солдат, в двадцать два офицера, двадцать национальных гвардейцев-роялистов, пятьсот федератов, троих командующих войсками Национальной гвардии, сорок жандармов, более ста человек из королевской прислуги, двести человек, убитых за грабеж; девять граждан, убитых в Фельянах, г-н де Клермон д'Амбуаз и около трех тысяч простых людей, убитых на площади Карусели, в Тюильрийском саду или на площади Людовика XV; всего — около четырех тысяч шестисот человек!»

И это вполне объяснимо: читатель видел, какие меры предосторожности были приняты для укрепления Тюильри; швейцарцы вели огонь главным образом из укрытий; наступавшим же нечем было прикрыться и приходилось подставлять под удары собственную грудь.

Три с половиной тысячи восставших, не считая двухсот человек, расстрелянных за грабеж, погибли! Можно предположить, что столько же было раненых; историк, описывающий 10 августа, говорит лишь о мертвых.

Многие из этих трех с половиной тысяч человек, — ну, скажем, половина, — были люди женатые, бедные отцы семейства, которых толкнула на борьбу невыносимая нищета; они вооружились тем, что подвернулось под руку, а то и вовсе без оружия бросились в бой, оставив в нищих лачугах голодных детей, отчаявшихся жен.

Они нашли смерть кто на площади Карусели, где сражение только начиналось, кто в апартаментах дворца, где оно продолжалось, кто в Тюильрийском саду, где оно завершилось.

С трех часов пополудни до девяти вечера были спешным порядком собраны и свалены на кладбище Мадлен все убитые в военной форме.

Что же до простых людей, то дело обстояло иначе: могильщики собирали тела и свозили к предполагаемому месту жительства; почти все погибшие были из Сент-Антуанского предместья или же из предместья Сен-Марсо.

Там, главным образом на площади Бастилии и на площади Арсенала, на площади Мобер или на площади Пантеона погибших раскладывали рядами, Всякий раз, как похоронные дроги, тяжело катившие и оставлявшие за собой кровавый след, въезжали в то или в другое предместье, целая толпа матерей, жен, сестер, детей окружала их в немом ужасе; потом, по мере того, как живые узнавали мертвых, раздавались крики, угрозы, рыдания; это были неслыханные и дотоле неизвестные проклятья, поднимавшиеся, подобно ночным птицам — вестникам несчастья, хлопавшим крыльями в темноте и улетавшим с жалобными криками в сторону Тюильрийского дворца. Проклятья, словно воронья стая, реяли над королем, королевой, двором, над окружавшей их австрийской камарильей, над дворянами, которые помогали им советами; разгневанные женщины клялись отомстить, — что и произойдет 2 сентября и 21 января; а некоторые хватали пику, саблю, ружье и, опьянев от крови, которую они пили глазами, возвращались в Париж, чтобы убить… Кого убить? Недобитых швейцарцев, дворян, придворных! А также чтобы убить короля, чтобы убить королеву, если только удастся их найти!

И сколько угодно можно было их увещевать: «Убив короля и королеву, вы оставите детей сиротами! Убив дворян, вы сделаете жен вдовами и обречете сестер на траур!» — жены, сестры, дети отвечали: «Да ведь мы тоже сироты, мы тоже вдовы, мы тоже обречены на траур!» И с переполненным горечью сердцем они шли к Собранию, они шли к Аббатству, они бились головой в двери с криками: «Месть! Месть!»

Тюильрийский дворец являл собою страшное зрелище: он был залит кровью, там оставались только трупы, да три или четыре патруля, следившие за тем, чтобы под предлогом поисков своих близких ночные посетители не разграбили королевскую резиденцию, двери которой были взломаны, а окна перебиты.

В каждом вестибюле, у каждой лестницы были расставлены посты.

Пост, расположившийся в павильоне Часов, то есть у парадной лестницы, возглавлял молодой капитан Национальной гвардии; судя по выражению его лица, с которым он провожал каждую повозку с мертвецами, царивший во дворце разгром внушал ему, несомненно, глубокую печаль; однако похоже было, что на его физические потребности страшные события не оказали ни малейшего влияния, как не повлияли они и на короля; к одиннадцати часам вечера юноша почувствовал голод и, удовлетворяя свой чудовищный аппетит, стал отрезать правой рукой толстые ломти хлеба от зажатой в левой руке четырехливровой булки и отправлять их в рот, разевая его достаточно широко, чтобы в него прошли огромные куски.

Привалившись к одной из колонн вестибюля он наблюдал за тем, как мимо него проходит молчаливая процессия похожих на тени матерей, жен, дочерей, освещаемых факелами, расставленными на небольшом расстоянии друг от друга; они шли, требуя у Бога вернуть им тела отцов, мужей или сыновей.

Вдруг при виде одной из теней, закутанной в вуаль, молодой капитан вздрогнул: