Джузеппе Бальзамо (Записки врача). Том 1, стр. 93

– Следуйте за мной.

Глава 8.

ЛЕКАРЬ ПОНЕВОЛЕ

Жильбера неприятно задело то, что он вынужден подчиняться лакею, однако речь шла, очевидно, о переменах в его положении, и ему показалось, что любое изменение будет для него к лучшему. Вот почему он поспешил за лакеем.

Освободившись наконец от переговоров и сообщив невестке о поручении, выполненном ею у графини де Беарк, Шон со всеми удобствами расположилась позавтракать в изящном утреннем домашнем платье у окна, в которое были видны верхушки акации и каштанов ближнего парка.

Она ела с аппетитом, Жильбер отметил, что в этом не было ничего удивительного, так как ей подали рагу из фазана и галантин с трюфелями.

Философ Жильбер! Когда его ввели в комнату, где находилась Шон, он поискал глазами на столике предназначенный для него прибор: он ожидал, что его пригласят позавтракать.

Однако Шон даже не предложила ему сесть.

Она только взглянула на него, а затем, выпив рюмку вина цвета топаза, спросила:

– Ну так что же, дорогой доктор, как ваши дела с Замором?

– Как мои дела? – переспросил Жильбер.

– Ну да! Я надеюсь, вы подружились?

– Как можно познакомиться или подружиться с какой-то зверушкой, которая и разговаривать-то не умеет, а когда к ней обращаются, только и делает, что вращает глазами и показывает зубы.

– Вы меня пугаете, – ответила Шон, продолжая есть; ничто в выражении ее лица не подтверждало этих слов. – Вы, значит, неспособны к дружбе?

– Дружба предполагает равенство, сударыня.

– Какие красивые слова! – отозвалась Шон. – Так вы не считаете себя равным Замору?

– Точнее будет сказать, – ответил Жильбер, – что я не считаю его равным себе.

– Да он и впрямь очарователен! – ни к кому не обращаясь, сказала Шон.

Затем, обернувшись к Жильберу и заметив его надутый вид, добавила:

– Значит, милый доктор, вы говорите, что не так легко отдаете свое сердце?

– Совершенно верно, сударыня.

– А я ошибалась, полагая, что принадлежу к числу ваших добрых друзей.

– Я к вам очень расположен, – чопорно ответил Жильбер.

– Благодарю вас. Вы меня просто осчастливили. И как же долго, мой прекрасный гордец, нужно добиваться вашего расположения?

– Достаточно долго, сударыня. Есть люди, которые – что бы они ни делали – не добьются его никогда.

– Ага! Теперь я понимаю, почему, прожив восемнадцать лет в доме барона де Таверне, вы неожиданно покинули его: семейство Таверне не сумело завоевать вашего расположения. Разве не так?

Жильбер покраснел.

– Что же вы не отвечаете? – настаивала Шон.

– Я могу ответить вам только одно: дружбу и доверие нужно заслужить.

– Черт побери! В таком случае мне кажется, что владельцы Таверне не удостоились ни вашей дружбы, ни вашего доверия.

– Отнюдь не все.

– А что же сделали те, кто имел несчастье не понравиться вам?

– Я не собираюсь жаловаться, – гордо ответил Жильбер.

– Ну же, ну! – промолвила Шон. – Я вижу, что я тоже не достойна доверия господина Жильбера. И, однако же, я полна желания заслужить его, но не знаю, как этого добиться.

Жильбер обиженно поджал губы.

– Итак, семейство Таверне не смогло вам угодить, – добавила Шон с любопытством, не ускользнувшим от Жильбера. – Расскажите мне все-таки, чем вы занимались у них в доме?

Жильбер оказался в некотором затруднении, так как и сам не знал, что, собственно, он делал в Таверне.

– Я был, сударыня… – пробормотал он. – Я был.., доверенным лицом.

Услышав эти слова, произнесенные с характерной для Жильбера философической меланхоличностью, Шон расхохоталась так, что даже откинулась на стуле.

– Вы мне не верите? – нахмурившись, спросил Жильбер.

– Боже упаси! Знаете ли вы, друг мой, что вы совершенно невыносимы: вам ничего нельзя сказать. Я спросила, что за люди эти Таверне. И совсем не для того, чтобы досадить вам, а, наоборот, чтобы быть вам полезной и отомстить за вас.

– Я вовсе не думаю о мщении. А если понадобится – отомщу за себя сам.

– Вот и хорошо. Так как у нас есть, в чем упрекнуть членов семьи Таверне, вы тоже на них сердиты, – возможно, даже за многое, – мы, таким образом, становимся союзниками.

– Ошибаетесь, сударыня. Моя месть не имеет с вашей ничего общего, потому что вы говорите о всех Таверне, я же допускаю различные оттенки чувств, которые испытываю по отношению к ним.

– А господина Филиппа де Таверне, например, вы относите к темной или к светлой гамме оттенков?

– Я ничего не имею против господина Филиппа. Он никогда не делал мне ничего хорошего, но и ничего плохого. Не могу сказать, чтобы я его любил или ненавидел: он мне совершенно безразличен.

– Значит, вы не станете выступать свидетелем против Филиппа де Таверне перед королем или господином де Шуазелем?

– Свидетелем по какому поводу?

– По поводу его дуэли с моим братом.

– Если меня вызовут свидетелем, я скажу все, что знаю.

– А что вы знаете?

– Правду.

– Что вы называете правдой? Это ведь очень гибкое слово.

– Только не для того, кто умеет отличать добро от зла, справедливость от несправедливости.

– Понимаю: добро – это господин Филипп де Таверне, а зло – это виконт Дю Барри.

– Да, во всяком случае для меня, для моей совести.

– Вот кого я подобрала на дороге! – сказала Шон с раздражением. – Вот кто обязан мне жизнью! Вот какова его благодарность!

– Вернее будет сказать, что я не обязан вам смертью.

– Это одно и то же.

– Напротив, это совершенно разные вещи.

– Неужели?

– Я не обязан вам жизнью. Вы помешали своим лошадям отнять ее у меня, вот и все. И к тому же не вы, а кучер.

Шон пристально посмотрела на юного логика, который говорил, не выбирая выражений.

– Я могла бы ожидать, – отозвалась она с мягкой улыбкой и нежным голосом, – большей галантности от спутника, который во время путешествия столь ловко отыскивал мою руку среди подушек и мою щиколотку на своем колене.

Неожиданная нежность Шон и простота ее обращения произвели на Жильбера такое сильное впечатление, что он тут же забыл и про Замора, и про портного, и про завтрак, на который его забыли пригласить.

– Ну вот, вы снова милый, – сказала Шон, беря Жильбера да подбородок, – вы будете свидетельствовать против Филиппа де Таверне, не правда ли?

– Ну уж нет, – ответил Жильбер, – никогда!

– Отчего же, упрямец вы эдакий?

– Оттого, что виконт Жан был неправ.

– В чем же он был неправ, скажите на милость?

– Он оскорбил ее высочество, а господин Филипп де Таверне – напротив…

– Ну?

–..Был прав, защищая ее честь.

– Как видно, мы держим сторону принцессы?

– Нет, я на стороне справедливости.

– Вы сумасшедший, Жильбер, замолчите! Пусть никто в этом замке не услышит, что вы говорите.

– Тогда избавьте меня от необходимости отвечать, когда задаете вопрос.

– Давайте поговорим о чем-нибудь другом. Жильбер поклонился в знак согласия.

– Итак, малыш, что вы предполагаете делать здесь, если не желаете стать нам приятным? – спросила молодая женщина, тон которой стал довольно жестким.

– Разве можно становиться приятным, нарушая клятву?

– Господи, да где вы берете все эти красивые слова?

– Каждый человек вправе оставаться верным своей совести.

– Когда вы служите хозяину, он берет всю ответственность на себя.

– У меня нет хозяина, – простонал Жильбер.

– Если вы и дальше будете продолжать в том же духе, дурачок, – сказала Шон, поднимаясь с ленивой грацией, – у вас никогда не будет и хозяйки. А теперь я повторяю свой вопрос: что вы собираетесь у нас делать?

– Мне казалось, что можно не быть приятным, когда можешь быть полезным.

– Вы ошибались: нам и так попадаются только полезные люди, мы от них устали.

– В таком случае я уйду.

– Уйдете?

– Конечно! Я ведь не просил, чтобы меня привозили сюда, ведь так? Значит, я свободен.