Две Дианы, стр. 27

– Неужели? – воскликнул Габриэль.

Нострадамус подал виконту д’Эксмесу пергаментный свиток:

– Вот гороскоп, составленный мною когда-то для графа де Монтгомери. Я не иначе составил бы его и для вас.

– Дайте, мэтр, дайте! – рванулся к нему Габриэль. – Это и вправду бесценный подарок, и вы не можете себе представить, как он дорог мне.

– Еще одно слово, господин д’Эксмес, – продолжал Нострадамус, – последнее слово предостережения: из гороскопа Генриха Второго видно, что он умрет в поединке или на турнире.

– Но какое отношение это имеет ко мне? – спросил Габриэль.

– Прочитав пергамент, вы меня поймете, монсеньор. Теперь мне остается только откланяться и пожелать вам, чтобы предначертанная вам катастрофа произошла, по крайней мере, независимо от вашей воли.

И, простившись с Габриэлем, который еще раз пожал ему руку и проводил его до порога, Нострадамус вышел.

Вернувшись к Алоизе, Габриэль тут же развернул пергамент и, уверившись, что никто не может помешать или подслушать его, прочитал Алоизе:

– Отлично! – просияв, восторженно воскликнул Габриэль. – Теперь, дорогая моя Алоиза, ты можешь мне рассказать, как король Генрих Второй заживо похоронил моего отца, графа де Монтгомери.

– Король Генрих Второй? – поразилась Алоиза. – С чего вы взяли, монсеньор?..

– Догадываюсь. Ты можешь, не таясь, поведать мне о преступлении… Бог возвестил мне уже, что оно будет отомщено!

XVIII. Выбор кокетки

Если с помощью мемуаров и хроник того времени восполнить рассказ Алоизы, которую Перро Травиньи, ее муж, конюший и друг графа де Монтгомери, когда-то посвящал во все обстоятельства жизни графа, то мрачная биография графа Жака, отца Габриэля, предстанет перед нами в нижеследующем виде. Сыну она известна была только в общих чертах, трагического же конца ее он так же не знал, как и все.

Жак де Монтгомери, сеньор де Лорж, был, как и все его предки, мужественным и смелым человеком. При воинственном Франциске I графа всегда видели в первых рядах сражающихся. Он рано дослужился до чина полковника французской пехоты.

Однако среди сотни громких его дел было одно весьма неприятное происшествие, о котором вскользь упомянул Нострадамус.

Случилось это в 1521 году. Графу де Монтгомери только что исполнилось двадцать лет, и был он тогда еще капитаном. Зима выдалась суровая, и молодые люди во главе с молодым королем Франциском I играли однажды в снежки. Игра была эта небезопасная, хотя и довольно в ту пору распространенная. Игроки делились на две партии: одна защищала дом, другая штурмовала его снежками. Граф д’Ангиен, сеньор де Серизоль, был как-то убит в такой игре. А на этот раз граф Жак чуть было не убил короля. После игры решили согреться. Огонь в камине погас, и все молодые эти сорванцы, толкаясь и крича, хотели сами его разжечь. Жак первый подскочил к камину с горящей головешкой в руках и, столкнувшись с замешкавшимся Франциском, нечаянно сильно ударил его раскаленной головешкой по лицу. Король отделался, по счастью, только раной, впрочем довольно тяжелой, и некрасивый рубец, оставшийся от нее, послужил основанием для новой моды, введенной тогда Франциском I: длинных бород и коротких волос.

Так как граф де Монтгомери искупил затем свою злополучную неловкость целым рядом блестящих подвигов, то король на него не гневался и дал ему возможность подняться до высших ступеней в придворной и военной иерархии. В 1530 году граф Жак женился на Клодине де Лабуасьер. Это был чисто светский брак, в основе которого не было взаимного влечения. Однако муж долго оплакивал жену, когда она умерла в 1533 году, родив Габриэля. Впрочем, в основе его характера лежала грусть, присущая людям, которых коснулся злой рок. Сделавшись одиноким вдовцом, он увлекался только военным делом, бросаясь в пекло огня. Но в 1538 году, после перемирия, заключенного в Ницце, когда этот деятельный, боевой офицер вынужден был превратиться в придворного и прогуливаться по галереям Турнелля и Лувра с парадной шпагой на боку, он чуть было не умер от тоски.

Его спасла и погубила новая страсть.

Этого старого ребенка, крепкого и простодушного, очаровала царственная Цирцея: он влюбился в Диану де Пуатье.

Три месяца он вертелся около нее, хмурый и мрачный, не произнося ни слова, но глядя на нее глазами, которые говорили все. Этого ей было вполне достаточно, чтобы понять полную победу над ним, и она записала ее, как бы на всякий случай, в уголке своей памяти.

И случай представился. Франциск I стал небрежно обращаться со своей прекрасной фавориткой, предпочитая ей госпожу д’Этамп.

Когда признаки охлаждения сделались явными, Диана впервые в жизни заговорила с Жаком де Монтгомери.

Произошло это в Турнелле, на празднике, который устроил король в честь новой фаворитки.

– Господин де Монтгомери! – подозвала Диана графа.

Взволнованный и растерянный, он подошел к ней и неловко поклонился.

– Как вы грустны! – сказала она.

– Смертельно грустен, сударыня.

– О господи, отчего же?

– Оттого, что хотел бы пойти на смерть.

– Ради кого-нибудь, надо думать?

– Ради кого-нибудь – это было бы очень приятно, но и просто так, ни ради чего, было бы тоже не худо.

– Что за страшная меланхолия! Откуда она взялась у вас?

– Откуда мне это знать, сударыня?

– А я знаю это, сударь! Вы любите меня.

Жак побледнел. Затем, набравшись мужества, которого здесь понадобилось больше, чем ринуться одному на целый неприятельский батальон, он ответил хриплым и дрожащим голосом:

– Да, сударыня, я люблю вас. Тем хуже!

– Тем лучше, – засмеялась Диана.

– Как вас понять? – воскликнул ошеломленный Монтгомери. – Ах, осторожнее, герцогиня! Это не игра. Это любовь, пусть даже безнадежная, но искренняя и глубокая…

– Почему же безнадежная? – спросила Диана.

– Герцогиня, простите за откровенность, но не в моих правилах приукрашивать вещи словами. Разве вас не любит король?

– Это верно, – вздохнула Диана, – он любит меня.

– Стало быть, вы видите, что мне нельзя – если даже я смею вас любить, – нельзя говорить вам об этой неподобающей любви.

– Неподобающей вам, вы правы.

– О нет, не мне! – воскликнул граф. – И если бы когда-нибудь оказалось возможным…

Но Диана остановила его, сказав с величавой грустью и с хорошо разыгранным достоинством:

– Довольно, господин де Монтгомери. Прошу вас, прекратим этот разговор.

Холодно ему поклонившись, она удалилась, предоставив бедному графу колебаться между самыми противоречивыми чувствами: ревностью, любовью, ненавистью, страданием и радостью. Итак, Диана знает, что он ее боготворит! Но он ее, может, оскорбил! Он мог показаться ей несправедливым, неблагодарным, жестоким!

На другой день Диана де Пуатье сказала королю Франциску:

– Знаете, государь, господин де Монтгомери влюблен в меня.

– Вот как? – засмеялся король. – Ну что же, Монтгомери старинный род, и знатны они почти так же, как я. А сверх того они почти так же храбры и, как я вижу, почти так же любят женщин.

– И это все, что вы можете мне сказать? – спросила Диана.

– А что ж мне, по-вашему, сказать вам, дорогая? – прищурился король. – Неужели же я должен сердиться на графа Монтгомери только за то, что у него, как и у меня, хороший вкус?

– Если бы вопрос касался госпожи д’Этамп, вы бы этого не сказали, – пробормотала оскорбленная Диана.

Больше она не возвращалась к этому разговору, но решила продолжить испытание. Снова встретившись через несколько дней с графом Жаком, она опять окликнула его:

– Господин де Монтгомери! Вы стали еще печальнее?