Белые и синие, стр. 69

— Если бы я им был, — ответил Фуше, — в Париже было бы спокойнее, чем сейчас. Я спрашиваю вас: разве не в высшей степени нелепо отступать перед секциями? Мену следовало бы расстрелять.

— Гражданин, — сказала г-жа де Крюденер, любившая прибегать к республиканским формам обращения, — к нам пришел гражданин Гара; возможно, он что-то знает. Тара, что вам известно?

Она втолкнула в круг мужчину чуть старше тридцати лет, одетого с безупречным вкусом.

— Ему известно, что половина ноты равна двум четвертям, — насмешливо произнес Бенжамен Констан.

Гара поднялся на цыпочки, чтобы разглядеть автора недоброй шутки.

Гара был силен в музыкальной грамоте; это был самый удивительный их всех когда-либо живших певцов и, к тому же один из наиболее законченных типов «невероятных», которых запечатлела остроумная кисть Ораса Берне. Он был племянником члена Конвента Гара, со слезами на глазах зачитавшего Людовику XVI смертный приговор.

Его отец, видный адвокат, хотел, чтобы сын тоже стал адвокатом, но природа и образование сделали из него певца.

Природа наградила его изумительным тенором.

Итальянец по имени Ламберти давал ему уроки совместно с Франсуа Беком, директором театра в Бордо, и эти уроки внушили Гара-сыну такую страсть к музыке, что, приехав в Париж учиться праву, он стал учиться пению. Узнав об этом, отец лишил его содержания.

В то же время граф д'Артуа назначил его своим личным секретарем и устроил ему прослушивание у королевы Марии Антуанетты, и та немедленно пригласила его участвовать в своих частных концертах.

Гара совершенно рассорился с отцом, ибо ничто так не портит отношения отцов и детей, как лишение последних содержания. Граф д'Артуа собирался в Бордо и предложил Гара ехать вместе. Тот немного поколебался, но желание предстать перед отцом в новом качестве возобладало.

В Бордо он встретил своего бывшего учителя Бека, который сильно бедствовал, и решил дать концерт в его пользу.

Любопытство и желание послушать земляка, что уже приобрел некоторую известность в качестве певца, привело жителей Бордо в театр.

Концерт принес огромный сбор, и Гара имел такой успех, что отец, присутствовавший на представлении, вскочил со своего места и заключил сына в объятия.

За это покаяние coram populo note 18 Гара простил отцу все.

До Революции Гара оставался любителем, но, лишившись состояния, сделался настоящим артистом. В 1793 году он решил уехать в Англию; его корабль был унесен ветром и пристал к берегу в Гамбурге. Семь-восемь концертов, что певец дал с величайшим успехом, позволили ему вернуться во Францию с тысячей луидоров, каждый из которых стоил в ассигнатах семь-восемь тысяч франков. По возвращении он встретил г-жу де Крюденер и сошелся с ней.

Термидорианская реакция приняла его в свой круг, и в тот период не было ни одного большого концерта и представления, ни одного модного салона, где бы Гара не фигурировал в первых рядах артистов или гостей.

Это высокое положение делало Гара, как уже было сказано, весьма чувствительным. Поэтому не было ничего удивительного в том, что он приподнялся на цыпочки, желая узнать, кто свел его искусство к бесспорному в музыке принципу: половина ноты равняется двум четвертям.

Читатель помнит, что это был другой «невероятный» — Бенжамен Констан, не менее чувствительный в вопросах чести, чем Гара.

— Не ищи понапрасну, гражданин, — сказал он, протягивая ему руку, — это я выдвинул столь легкомысленное предположение. Если ты знаешь что-нибудь, скажи нам!

Гара от души пожал протянутую ему руку.

— Признаться, нет, — сказал он. — Я только что был в зале Клери; моя карета не смогла следовать через Новый мост, так как он охраняется, — пришлось объезжать вдоль набережных, где стоит адский грохот барабанов, и проехать через мост Равенства. Дождь льет как из ведра. Госпожа Тоди и госпожа Мара дивно спели две-три пьесы Глюка и Чимарозы.

— Что я вам говорил! — перебил его Бенжамен Констан.

— Не бой ли барабанов мы слышали? — спросил чей-то голос.

— Ну да, — продолжал Гара, — но из-за дождя он звучит слабее; нет ничего более мрачного, чем бой мокрого барабана.

— Ах, вот и Буасси д'Англа! — вскричала г-жа де Сталь, — вероятно, он пришел из Конвента, если только не сложил с себя полномочия председателя.

— Да, баронесса, — промолвил Буасси д'Англа с печальной улыбкой, — я пришел из Конвента, но мне бы хотелось принести вам более приятные известия.

— Что ж! — воскликнул Барбе-Марбуа, — снова прериаль?

— Если бы только это! — продолжал Буасси д'Англа.

— В чем же дело?

— Либо я сильно ошибаюсь, либо завтра весь Париж будет охвачен огнем. На сей раз это настоящая гражданская война. На последние предупреждения секция Лепелетье ответила: «У Конвента — пять тысяч человек, а у секций — шестьдесят тысяч; до рассвета члены Конвента должны покинуть зал заседании. В противном случае мы беремся прогнать их оттуда».

— Что же вы собираетесь делать, господа? — спросила г-жа Рекамье своим прелестным нежным голосом.

— Сударыня, — сказал Буасси д'Англа, — мы собираемся сделать то же, что сделали римские сенаторы, когда галлы захватили Капитолий, — умереть на своих местах.

— Как бы на это посмотреть? — спросил г-н Рекамье с величайшим хладнокровием. — Я видел убийство депутатов поодиночке, и мне было бы интересно посмотреть на массовое избиение Конвента.

— Приходите завтра от двенадцати до часа дня, — отвечал Буасси д'Англа с не меньшим хладнокровием, — вероятно, тогда-то все и начнется.

— Ну, вовсе нет, — сказал новый гость, входя в салон, — вас не ждет ореол мучеников, и все вы спасены.

— Полноте! Не надо шуток, Сен-Виктор, — сказала г-жа де Сталь.

— Сударыня, я никогда не шучу, — возразил Костер, склоняя голову и приветствуя одновременно баронессу де Сталь, баронессу де Крюденер, г-жу Рекамье и других женщин, находившихся в салоне.

— Да что же случилось, в конце концов? Что вас заставило поверить во всеобщее спасение? — спросил Бенжамен Констан.

— Дело в том, дамы и господа, — я оговорился: граждане и гражданки, — дело в том, что по предложению гражданина Мерлена (из Дуэ) Национальный Конвент только что постановил: бригадный генерал Баррас в память о термидоре назначается командующим вооруженными силами. У него высокий рост, сильный голос; он не может дол-то разглагольствовать, это правда, но он превосходно может сказать без подготовки несколько энергичных и яростных фраз. Вы прекрасно понимаете, что, раз уж генерал Баррас будет защищать Конвент, тот спасен.

А теперь, когда я выполнил свой долг, госпожа баронесса, успокоив вас и этих дам, я возвращаюсь домой и буду готовиться.

— К чему? — спросила г-жа де Сталь.

— Сражаться с ним завтра, госпожа баронесса, сражаться от всей души, за это я вам ручаюсь.

— Ах так! Значит, вы роялист, Костер?

— Ну да, — отвечал молодой человек, — я полагаю, что в этой партии больше всего хорошеньких женщин. И потом… потом… у меня есть другие причины — о них знаю я один.

Еще раз поклонившись со своим неизменным изяществом, он вышел, а все принялись обсуждать принесенную им новость, которая, признаться, никого не успокоила, что бы ни говорил Костер де Сен-Виктор.

Однако, поскольку звон колоколов усиливался, барабаны не прекращали грохотать, а дождь не переставал лить, поскольку после этого сообщения ни у кого уже не оставалось надежды получить новые известия и, наконец, поскольку бронзовые часы с изображением Мария на развалинах Карфагена пробили четыре часа, — каждый из гостей подозвал свою карету и все уехали, скрывая под напускным спокойствием настоящую тревогу.

XVII. ГОСТИНИЦА «ПРАВА ЧЕЛОВЕКА»

По словам Костера де Сен-Виктора, около часа ночи Бар-рас был назначен командующим вооруженными силами Парижа и внутренними войсками.

Гражданские и военные власти были обязаны ему подчиняться.