Белые и синие, стр. 37
— Пригласи граждан посланцев эндрского батальона. Двое солдат вошли в комнату вслед за Фаро, у которого были бумажные нашивки на рукавах.
— Что это значит? — спросил Пишегрю.
— Мой генерал, — сказал Фаро, поднося руку к киверу, — это делегаты эндрского батальона.
— А! — сказал Пишегрю, — они явились поблагодарить меня от имени батальона за денежное вознаграждение, которое я приказал им выдать…
— Наоборот, генерал, они пришли, чтобы отказаться от него!
— Отказаться! Почему? — спросил Пишегрю.
— Еще бы, мой генерал! — ответил Фаро, дергая шеей характерным, только ему присущим движением, — они говорят, что сражаются ради славы, ради величия Республики, ради защиты прав человека, вот и все! Насчет того, как сии сражались, они говорят, что сделали не больше своих товарищей и, следовательно, не должны иметь больше, чем они. Так, они слышали, — продолжал Фаро, снова дергая шеей (это движение выражало и радостные, и печальные чувства, которые он испытывал), — они слышали, что нужно лишь явиться к гражданину Эстеву, чтобы им выплатили жалованье сполна, — в это они, впрочем, не в силах поверить; если эта невероятная новость не выдумка, генерал, этого им достаточно.
— Значит, — сказал Пишегрю, — они отказываются?
— Да, наотрез, — ответил Фаро.
— А мертвые тоже отказываются? — спросил Пишегрю.
— Кто? — переспросил Фаро.
— Мертвые.
— Мы их не спрашивали, мой генерал.
— Ладно, скажи тем, кто тебя послал, что я не беру назад то, что дал; денежная награда, которую я пожаловал живым, будет отдана отцам и матерям, братьям и сестрам, сыновьям и дочерям убитых; есть ли у вас какие-нибудь возражения?
— Ни малейших, мой генерал.
— Отрадно слышать! Ну, а теперь подойди сюда.
— Я, мой генерал? — спросил Фаро, дергая шеей.
— Да, ты.
— Я здесь, мой генерал.
— Что это за нашивки? — спросил Пишегрю.
— Это мои капральские нашивки, гражданин.
— Почему из бумага?
— У нас не было шерсти.
— Кто же произвел тебя в капралы?
— Мой капитан.
— Как зовут твоего капитана?
— Рене Савари.
— Я его знаю, это мальчишка лет девятнадцати-двадцати.
— И тем не менее он отчаянный рубака, согласитесь, мой генерал.
— Почему он присвоил тебе чин капрала?
— Вы сами знаете, — сказал Фаро с тем же движением.
— Нет, я не знаю.
— Вы велели мне взять двух пленных.
— Ну и что?
— Я взял в плен двух пруссаков.
— Это правда?
— Лучше прочтите, что написано на моей нашивке. Он поднял руку, чтобы его нашивка, на которой виднелись две строчки, оказалась на уровне глаз Пишегрю.
Генерал прочел:
«Егерь Фаро из второй роты эндрского батальона взял в плен двух пруссаков, вследствие этого я произвел его в капралы при условии, что главнокомандующий утвердит этот новый чин. Рене Савари».
— Я взял даже трех, — сказал Фаро, подходя ближе к генералу.
— И где же третий?
— Третьим был красивый молодой человек из «бывших», эмигрант; генералу пришлось бы его либо расстрелять — и это огорчило бы его, либо пощадить — и это бы его скомпрометировало.
— Ну так что же?
— Ну и я его отпустил… я отпустил его, так-то!
— Молодец, — сказал Пишегрю, и в его глазах блеснула слеза, — я произвожу тебя в сержанты.
XXVI. ПОСЛАНЕЦ ПРИНЦА
Я надеюсь, что егерь Фалу и сержант Фаро не изгладили из килей памяти ни гражданина Фенуйо, разъездного торговца винами фирмы Фрессине из Шалона, ни шести бутылок шампанского, которые он преподнес Пишегрю в знак благодарности.
Одну из этих бутылок еще предстояло осушить, когда генерал вновь занял свое место за столом.
Гражданин Фенуйо откупорил ее, точнее, попытался откупорить, но так неловко, что генерал улыбнулся и, взяв бутылку из рук коммивояжера, легко срезал все веревочки и сломал проволоку большим пальцем левой руки, сохранившим свою прежнюю силу.
— Давай, гражданин, — сказал он, — поднимем еще один бокал за успехи республиканской армии.
Коммивояжер поднял свой бокал выше всех.
— Пусть же, — сказал он, — генерал доблестно вершит дело, столь доблестно начатое им!
Все офицеры шумно присоединились к тосту гражданина Фенуйо.
— А теперь, — промолвил Пишегрю, — поскольку я согласен с гражданином, только что произнесшим тост, к которому вы поспешили присоединиться, нам нельзя терять ни секунды. Вчерашнее сражение лишь прелюдия к двум более серьезным битвам, ибо нам придется дать еще два сражения, чтобы отвоевать виссамбурские линии, отданные моим предшественником; послезавтра мы пойдем в атаку на Фрошвейлер, через четыре дня — на линии; через пять дней мы будем в Виссамбуре, а через шесть снимем блокаду Ландау.
Затем он обратился к Макдональду:
— Дорогой полковник, вам известно, что вы мой правый глаз; именно вам я поручаю обойти все посты и указать каждой части позицию, которую он должен занять; вы будете командовать левым крылом, Аббатуччи — правым, я — центром; следите за тем, чтобы солдаты ни в чем не нуждались; мы должны дать им сегодня немного больше, чем требуется, хотя и без излишеств.
Затем он сказал другим офицерам:
— Граждане, всем вам известны полки, вместе с которыми вы привыкли сражаться; вы знаете, на кого можете положиться. Соберите офицеров этих полков и передайте им, что сегодня же я напишу в Комитет общественного спасения, что послезавтра мы будем ночевать во Фрошвейлере и самое позднее через неделю — в Ландау; пусть они подумают о том, что я отвечаю за свое слово головой.
Офицеры встали из-за стола, и каждый собрался, пристегнув саблю и взяв шляпу, идти выполнять приказы главнокомандующего.
— Что до тебя, Шарль, — продолжал Пишегрю, — ступай в комнату, приготовленную нам, и проследи, чтобы, как обычно, положили три матраца; ты увидишь на стуле небольшой пакет, адресованный тебе, и вскроешь его; если то, что в нем лежит, придется тебе по вкусу, ты тотчас же воспользуешься, ибо его содержимое предназначено для тебя; если из-за контузии, что ты получил, почувствуешь боль в груди, пожалуйся мне, а не полковому хирургу.
— Спасибо, генерал, — отвечал Шарль, — но мне достаточно того компресса, который остановил пулю; что касается самой пули, — продолжал юноша, вынимая ее из кармана, — я сохраню ее, чтобы подарить отцу.
— И завернешь ее в свидетельство, что я тебе выпишу; ступай, мой мальчик, ступай.
Шарль вышел; Пишегрю взглянул на гражданина Фенуйо, по-прежнему сидевшего на своем месте, запер обе двери столовой на засов и снова уселся напротив гостя, весьма удивленного поведением генерала.
— Так, — вскричал он, — теперь поговорим с глазу на глаз, гражданин!
— С глазу на глаз, генерал? — переспросил коммивояжер.
— Сыграем в открытую.
— Буду очень рад.
— Ваше имя не Фенуйо, вы отнюдь не родственник адвоката из Безансона, вы не были пленником принца де Конде, вы его агент.
— Это правда, генерал.
— Вы остались здесь по его приказу, чтобы предложить мне перейти на сторону роялистов, рискуя, что вас расстреляют.
— Это тоже правда.
— Но вы сказали себе: «Генерал Пишегрю — храбрый человек; он поймет; чтобы пойти на то, на что пошел я, требуется некоторое мужество; он отклонит мои предложения и, возможно, не расстреляет меня, а отправит обратно к принцу со своим отказом».
— И это снова правда; однако, я надеюсь, что, выслушав меня…
— После того как я вас выслушаю, я прикажу вас расстрелять лишь в одном случае, предупреждаю вас заранее.
— В каком?
— Если вы посмеете назначить цену за мою измену.
— Или за вашу преданность.
— Не будем спорить о словах, давайте говорить по существу. Вы намерены отвечать мне на все вопросы?
— Да, генерал, я намерен отвечать на все вопросы.
— Я предупреждаю вас, что это будет допрос.
— Спрашивайте.
Пишегрю достал из-за пояса пистолеты и положил их по обе стороны своей тарелки.