Белые и синие, стр. 16

— Ты в этом уверен, бедный мальчик?

— Разумеется, я справлялся об этом; вдобавок я вчера прочел на стене новый приказ гражданина Сен-Жюста, который запрещает приводить в исполнение всякое постановление об аресте до тех пор, пока ему не представят все документы и он не допросит обвиняемого… И все же…

— Что? — спросила г-жа Тейч.

— Подождите; принесите мне чернила, перо и бумагу. Взяв перо, Шарль написал:

«Гражданин Сен-Жюст, меня арестовали незаконно, и, надеясь на твою справедливость, я прошу разрешения предстать перед тобой».

И он поставил внизу свою подпись.

— Вот, — сказал он г-же Тейч. — В нынешние времена нужно быть готовым ко всему. Если меня арестуют, вы передадите эту записку гражданину Сен-Жюсту.

— Господи Иисусе! Бедный малыш, если случится такая беда я обещаю тебе, что сама отнесу ее и отдам ему прямо в руки, даже если мне придется просидеть в приемной целые сутки.

— Вот и все, что требуется; ну, а теперь, гражданка Тейч, поцелуйте меня и спите спокойно, я постараюсь сделать то же самое.

Госпожа Тейч поцеловала своего гостя и удалилась, бормоча:

— Поистине, Господи, настоящие дети перевелись на земле: один ребенок вызывает на дуэль гражданина Тетреля, а другой просит, чтобы его отвели к гражданину Сен-Жюсту!

Госпожа Тейч закрыла за собой дверь; Шарль задул свечу и уснул.

На следующее утро, около восьми часов, когда он привадил в порядок свои бумаги, слегка перепутанные после вчерашнего обыска, вдруг в его комнату влетела гражданка Тейч с криком:

— Они пришли! Они пришли!

— Кто? — спросил Шарль.

— Люди из полиции, которые пришли арестовать тебя, бедный малютка! Шарль живо спрятал на груди под рубашкой второе письмо своего отца, то, что было адресовано Пишегрю; он опасался, что письмо заберут и не вернут ему.

Полицейские вошли в комнату и предъявили юноше постановление об аресте; он заявил, что готов следовать за ними.

Проходя мимо гражданки Тейч, он взглянул на нее, как бы говоря: «Не забудьте».

Гражданка Тейч ответила ему кивком, означавшим «Будь спокоен!». Сбиры увели Шарля.

Путь в тюрьму пролегал мимо дома Евлогия Шнейдера. Мальчик собрался было попросить, чтобы его отвели к человеку, которому он был рекомендован и с которым они вместе обедали накануне, но, увидев у входа гильотину и рядом с ней пустой экипаж, а на крыльце метра Никола, он припомнил вчерашнюю сцену и с отвращением покачал головой, прошептав:

— Бедная мадемуазель де Брён! Да хранит ее Бог! Мальчик принадлежал к числу тех, кто еще верил в Бога; поистине, это был сущий ребенок.

X. ПРОГУЛКА ШНЕЙДЕРА

Как только Шарль и его конвойные прошли мимо дома, дверь Евлогия Шнейдера распахнулась и чрезвычайный комиссар Республики появился на пороге, любовно оглядел орудие смерти, тщательно разобранное и уложенное на повозку, подал приветственный знак метру Никола и сел в пустую карету.

Перед тем как сесть, он спросил у метра Никола:

— А как же ты?

Тот указал на кабриолет, на полной скорости подъезжавший к дому; в нем сидели двое мужчин.

Мужчины были его подручными; кабриолет — его каретой.

Все были в сборе: обвинитель, гильотина и палач.

Кортеж направился по улицам города к Кельским воротам, где начиналась дорога на Плобсем.

Повсюду, где пролегал его путь, он оставлял ощущение ужаса, леденящего кровь. Люди, сидевшие на крыльце, возвращались в дом; прохожие жались к стенам, мечтая стать невидимыми. Лишь некоторые фанатики размахивали шляпами с криком «Да здравствует гильотина!», то есть «Да здравствует смерть!», но, к чести человечества, следует уточнить, что таких было немного.

Традиционная свита Шнейдера — восемь «гусаров смерти» — поджидала его у ворот.

Шнейдер делал остановку в каждом населенном пункте, который оказывался на его пути, и сеял там страх. Как только зловещий кортеж останавливался на площади, объявлялось, что комиссар Республики готов выслушать от любого человека любые обвинения. Он слушал доносы, допрашивал дрожащих муниципальных советников и мэра, отдавал приказы об арестах и уезжал, оставляя селение столь унылым и опустошенным, как будто его только что посетила желтая лихорадка или чума.

Селение Эшо располагалось на некотором удалении по правую сторону от дороги, поэтому его жители надеялись, что опасность обойдет их стороной. Но они горько ошибались.

Комиссар свернул на проселочную дорогу, размытую дождями; его карета и экипаж метра Никола без труда проехали по ней, ибо они были легкие, но повозка, которая везла красную машину, увязла в грязи.

Шнейдер послал четверых «гусаров смерти» за подмогой — людьми и лошадьми.

Лошади и люди не спешили: желающих помочь этой похоронной процессии было немного. Шнейдер пришел в ярость; он грозился остаться в Эшо навечно и обезглавить всех его жителей.

И он сделал бы это, если бы так было нужно, ибо всемогущество подобных ему грозных диктаторов было в ту пору беспредельно.

Таким же образом можно объяснить бойню, которую Колло д'Эрбуа устроил в Лионе, а Каррье — в Нанте; жажда крови обуяла их, подобно тому как восемнадцать столетий назад та же жажда овладела Нероном, Коммодом, Домицианом и им подобными.

В конце концов, благодаря местной подмоге, застрявшую повозку вытащили из грязи, и кортеж въехал в поселок.

Мэр, его заместитель и муниципальные советники ждали комиссара Республики на краю главной улицы, чтобы обратиться к нему с приветственной речью.

Но тот приказал своим «гусарам смерти» окружить их, не пожелав выслушать ни слова из того, что они собирались ему сказать.

Это происходило в базарный день. Шнейдер остановился на главной площади и велел установить эшафот на глазах охваченных ужасом жителей селения.

Затем он приказал привязать мэра к одной из перекладин гильотины, его заместителя — к другой, а весь муниципальный совет должен был выстроиться на помосте эшафота.

Подобным образом он ставил к позорному столбу всех тех, кто, по его мнению, пока еще не заслуживал смертной казни.

Дело было в поддень, в обеденный час. Шнейдер отправился в гостиницу, которая находилась напротив эшафота, велел накрыть стол на балконе и принялся обедать под охраной четверых «гусаров смерти».

Когда подали десерт, он встал, поднял бокал над головой и вскричал: «Да здравствует Республика и смерть аристократам!» Как только собравшиеся внизу зеваки и даже те, кто с высоты эшафота со страхом смотрел на комиссара, не зная, как он решит их участь, дружно поддержали его возглас, он сказал:

— Хорошо, я вас прощаю.

Он приказал отвязать мэра с его заместителем и разрешил муниципальным советникам спуститься на землю, повелев им помочь палачу и его подручным разобрать гильотину и уложить ее на повозку, дабы показать всем пример равенства и братства, а затем позволил им торжественно проводить его на другой конец селения.

Кортеж прибыл в Плобсем около трех часов пополудни. Шнейдер спросил в первом же доме, где находится особняк графа де Брёна.

Ему указали дорогу.

Граф жил на Рейнской улице, самой красивой и широкой в городе; подъехав к дому, комиссар приказал установить перед ним гильотину, оставил четырех гусаров охранять эшафот и взял остальных четверых с собой.

Он остановился в гостинице «Фригийский колпак», бывшем «Белом кресте».

Там он написал:

«Гражданину Брёну в городскую тюрьму.

Если ты поклянешься в письменной форме, что не будешь пытаться бежать, тебя освободят.

Одно условие: ты пригласишь меня на обед завтра в полдень, ввиду того что мне надо поговорить с тобой о важных делах.

Евлогий Шнейдер».

Он послал это письмо графу де Брёну с одним из гусаров. Спустя десять минут гусар привез следующий ответ:

«Я даю слово гражданину Шнейдеру вернуться домой и не выходить оттуда, пока он не даст мне на это разрешения. Я буду счастлив принять его завтра у себя и отобедать с ним в назначенный час.