Бастард де Молеон, стр. 96

Другой, более серьезной помехой, что вызывала у Мотриля глубокую озабоченность, оставалась эта надменная красавица Мария; король, над которым властвовали сила привычки и жажда наслаждений, по-прежнему всецело находился в ее власти.

С тех пор как она разгадала планы Мотриля, Мария Падилья трудилась над тем, чтобы их разрушить, пустив в ход все свои уловки, вполне достойные этой редкой и сложной натуры.

Она угадывала каждое желание дона Педро, очаровывала его, гася в нем даже крохотную искру чувства, если та вспыхивала не от ее огня.

Покорная наедине с доном Педро, властная на людях, Мария Падилья, ничего не упуская из своих рук, поддерживала тайный сговор с Аиссой, которую сделала своей подругой.

Беспрестанно напоминая о Молеоне, Мария мешала Аиссе даже думать о доне Педро; кстати, пылкая и верная девушка не нуждалась в том, чтобы укрепляли ее любовь. Любовь Аиссы – все прекрасно понимали это – умрет лишь вместе с ней.

Мотриль больше не заставал Аиссу за таинственными разговорами с Марией, недоверие его было усыплено; он видел лишь одну нить интриги, ту, что сам держал в руках; другая же от него ускользала.

При дворе Аисса больше не появлялась; она молчаливо ждала, когда сбудется обещание, данное Марией, которая должна была передать ей верные сведения о возлюбленном.

Мария, действительно, послала во Францию гонца, поручив ему разыскать Молеона, рассказать ему о том, как обстоят дела, и привезти от него весточку несчастной мавританке, томившейся в ожидании скорой встречи.

Этот гонец – ловкий горец, на кого Мария могла полностью положиться, – был не кто иной, как сын ее старой мамки, которого Молеон встречал переодетым в цыгана.

Вот так обстояли дела в Испании и во Франции; налицо был конфликт разных интересов, и яростные враги, чтобы наброситься друг на друга, ждали лишь той минуты, когда они отдохнут и точно выяснят, полностью ли они восстановили свои силы.

Итак, мы можем вернуться к бастарду де Молеону; он, окрыленный, радостный и упоенный своей свободой, летел на родину, словно воробей, как его назвал король Кастилии; только любовь к Аиссе сильно тянула его назад, в Испанию.

XXVIII. Путь на родину

Аженор понимал всю сложность своего положения.

Свобода, полученная благодаря великодушному заступничеству принца Уэльского, была тем преимуществом, которое могло вызывать зависть у многих людей. Аженор изо всех сил погонял коня, побуждаемый настойчивыми призывами Мюзарона, который, не жалея красноречия, расписывал опасности погони и прелести возвращения на родину, смешно шевеля ушами, радуясь, что ему их пока не отрезали.

Но честный Мюзарон напрасно терял время; Аженор не слушал его. У рыцаря, разлученного с Аиссой, было живым лишь тело. Встревоженная, страдающая, потерянная душа Аженора оставалась в Испании!

Однако в ту эпоху чувство долга было столь сильным, что Молеон, сердце которого возмущалось при мысли, что ему пришлось расстаться с возлюбленной, и трепетало от радости при мысли, что он снова тайно встретится с ней, смело мчался вперед, рискуя из-за миссии, порученной ему коннетаблем, навеки потерять прекрасную мавританку.

Бедного коня совсем не щадили; благородное животное, которое вынесло тяготы войны и терпело прихоти своего влюбленного хозяина, выбилось из сил в Бордо, где его оставил Мюзарон с тем, чтобы забрать на обратном пути.

После Бордо наш путешественник стал менять лошадей и тем самым придумал задолго до изобретательного Людовика XI систему езды на перекладных; [173] и очень скоро наш путешественник, обессиленный, измученный, как с небес упал к ногам доброго короля Карла, который подвязывал персиковые деревья в чудесном саду дворца Сен-Поль.

– О, Боже мой, господин де Молеон, что все это значит и что за новости вы привезли мне? – спросил король Карл, которого природа наделила даром навсегда запоминать человека, даже если он встречал его лишь единожды.

– Сир, – ответил Аженор, опустившись на одно колено, – я привез вам печальное известие: ваша армия в Испании разбита.

– Свершилась воля Божья! – побледнев, воскликнул король. – Значит, армия вернется.

– Армии больше не существует, государь!

– Боже милостивый, – еле слышно прошептал король. – Как поживает коннетабль?

– Коннетабль в плену у англичан, сир.

Король тяжко вздохнул, но ни слова не сказал, хотя чело его сразу посветлело.

– Расскажи мне о битве, – попросил он, недолго помолчав. – Прежде всего, где она развернулась?

– При Наваррете, сир.

– Слушаю тебя.

Аженор рассказал о катастрофе, гибели армии и захвате в плен коннетабля, о том, как он сам спасся почти чудом благодаря Черному принцу.

– Мне необходимо выкупить Бертрана, – сказал Карл V, – если они пожелают назначить за него выкуп.

– Сир, выкуп уже назначен.

– Каков же он?

– Семьдесят тысяч золотых флоринов.

– И кто же назначил этот выкуп? – спросил король, испугавшись размера суммы.

– Сам коннетабль.

– Коннетабль?! По-моему, он слишком щедр.

– Вы полагаете, сир, что он переоценил себя?

– Если бы он оценил себя по достоинству, за все сокровища христианского мира мы не смогли бы вернуть его.

Но, отдав должное Бертрану, король погрузился в мрачные раздумья, смысл которых Аженор отлично понимал.

– Сир, – сразу же сказал он, – ваше величество может не затруднять себя выкупом коннетабля. Господин Бертран послал меня к своей жене, мадам Тифании Рагенэль, [174] у которой хранится сто тысяч экю коннетабля и которая внесет их за своего мужа.

– Как я рад, мой дорогой шевалье, – просияв, заметил Карл, – что он не только славный воин, но и мудрый казначей. Я бы в это не поверил. Сто тысяч экю!.. Ну и ну, да он богаче меня. Так пусть он ссудит мне эти семьдесят тысяч флоринов. Я ему быстро их верну… Но ты-то веришь, что у него есть эти деньга? А если у него их не осталось?

– Почему же, сир?

– Потому, что госпожа Тифания Рагенэль очень ревниво относится к славе своего мужа и ведет себя в родных краях как щедрая и богатая дама.

– Но сир, на тот случай, если у нее больше не осталось денег, добрый коннетабль дал мне другое поручение.

– Какое именно?

– Объехать всю Бретань, возглашая: «Коннетабль – пленник Черного принца, соберите за него выкуп, мужчины Бретани! А вы, женщины Бретани, прядите!»

– Ну что ж, – оживился король, – я дам тебе один из моих стягов и троих рыцарей, чтобы ты провозглашал этот клич по всей Франции! Но, – прибавил Карл V, – делай это лишь в самом крайнем случае. Возможно, что мы и здесь сможем поправить беду под Наваррете. Какое гнусное название. Это слово «Наварра» всегда приносит горе каждому французу.

– Это невозможно, сир, вскоре вы, вероятно, увидите здесь беглеца, короля Энрике де Трастамаре. Англичане станут трубить о победе во все гасконские трубы, а потом, наконец, эти несчастные, израненные, нищие бретонцы вернутся на родину, всем рассказывая о горькой своей участи.

– Да, это верно! Поезжай же, Молеон, и если ты увидишь коннетабля…

– Я увижу его.

– Передай, что ничего не потеряно, если он снова вернется ко мне.

– Сир, он мне велел сказать вам еще кое-что.

– Что же именно?

– Передай королю, шепнул он мне, что наш план осуществляется, что много французских крыс сдохло на испанской жаре, не сумев к ней привыкнуть.

– Храбрец Бертран; значит, он еще шутил в эту жуткую минуту?

– Он по-прежнему тверд, сир, и столь же прекрасен в поражении, сколь велик в победе.

Аженор простился с королем Карлом V, пожаловавшим ему триста ливров, – роскошный дар, который Аженор потратил на покупку двух добрых боевых коней, заплатив за каждого по пятьдесят ливров. Он дал десять ливров Мюзарону, который, придя в полный восторг и спрятав их в кожаный пояс, обновил свой гардероб на Суконной улице. На улице Оружейников Аженор также купил шлем новой конструкции – забрало в нем защелкивалось на пружину – и подарил его оруженосцу, голове которого не раз доставалось от сарацин.