Бастард де Молеон, стр. 105

– Значит, замок недалеко, – сказала Аисса.

– В семи льё от города, откуда мы выехали, но чуть влево. Он стоит на горе, которую мы увидели бы вон там, на горизонте, если бы показалась луна.

Вдруг луна, словно подслушав донью Марию, выскользнула из-за темной тучи, посеребрив ее края. И мягкий, чистый свет полился на поля и леса, озарив путников.

Хафиз обернулся к своим попутчицам, потом огляделся вокруг; дорога сменилась большой песчаной равниной, ограниченной высокой горой, на которой высились голубоватые, круглые башни замка.

– Замок! – воскликнула донья Мария. – Мы сбились с дороги.

Хафиз вздрогнул; ему показался знакомым этот голос.

– Ты заблудился? – спросила Аисса. – Отвечай!

– Увы! Это правда, – простодушно ответил Хафиз. Едва он произнес эти слова, как из глубокого оврага, окаймленного молодыми дубами и оливами, выскочили четыре всадника; их вынесли на равнину горячие кони с раздутыми ноздрями и развевающимися гривами.

– Что все это значит? – тихо прошептала Мария. – Нас узнали?

И она, не прибавив ни слова, завернулась в широкий плащ.

Хафиз громко, словно он испугался, закричал, но один из всадников заткнул ему рот платком и потащил за собой его мула.

Два других похитителя так больно стегнули мулов обеих женщин, что животные бешеным галопом понеслись к замку.

Аисса хотела было кричать, отбиваться.

– Молчи! – приказала донья Мария. – Со мной тебе не страшен ни дон Педро, ни Мотриль. Молчи!

Четыре всадника, словно стадо в хлев, гнали вперед, к замку, свою добычу. «Похоже, они нас ждали, – подумала донья Мария. – Ворота распахнуты, хотя рог не трубит».

Четыре коня и три мула с шумом въехали во двор замка…

У одного окна, ярко освещенного, стоял человек.

Он радостно вскрикнул, увидев во дворе мулов.

«Это дон Педро, который ждал нас! – пробормотала донья Мария, узнавшая голос короля. – Что все это значит?»

Всадники велели женщинам спешиться и провели их в зал замка.

Донья Мария поддерживала дрожавшую от страха Аиссу.

В зал вошел дон Педро, опираясь на руку Мотриля, глаза которого горели от радости.

– Дорогая Аисса, – сказал король, бросаясь к девушке, которая, дрожа от негодования, с пылающими глазами и дрожащими губами смотрела на свою попутчицу и, казалось, обвиняла ее в измене.

– Дорогая Аисса, – повторил король, – простите меня, что я так сильно напугал вас и эту добрую женщину. Позвольте мне поздравить вас с благополучным приездом.

– А меня, сеньор, вы не хотите поздравить? – спросила донья Мария, откидывая капюшон плаща.

Дон Педро громко вскрикнул, в испуге отпрянув назад.

Мотриль, бледный и перепуганный, чувствовал, как его оставляют последние силы под убийственным взглядом противницы.

– Ну что ж, хозяин, предоставьте нам комнаты, – сказала донья Мария. – Ведь вы же, дон Педро, здесь хозяин.

Король, поникший, ошеломленный, опустил голову и ушел на галерею.

Мотриль убежал; страх у него уже сменился яростью.

Обе женщины прижались друг к другу и замерли в ожидании. Через несколько минут они услышали, как закрылись ворота.

Дворецкий, до пола согнувшись в поклоне, попросил донью Марию соизволить подняться в ее покои.

– Не покидайте меня! – воскликнула Аисса.

– Ничего не бойся, дитя, ты сама все видишь! Я назвала себя, и моего взгляда хватило, чтобы укротить этих диких зверей … Ладно, иди со мной… я не оставлю тебя… успокойся.

– А как же вы? О, вам также должно быть страшно!

– Мне? Страшно? – надменно улыбнувшись, спросила Мария Падилья. – И кто же посмеет меня оскорбить? В этом замке не мне надлежит испытывать страх.

V. Патио [181] летнего дворца

Комната, куда провели Марию, была ей хорошо знакома. В ней она жила во времена своей власти и своего благоденствия. Тогда весь двор знал дорогу на эти галереи с расписными и позолоченными деревянными колоннами; они окружали патио – садик с апельсинными деревьями и мраморным фонтаном. Тогда на ярко освещенных галереях, у богатых парчовых портьер, можно было видеть множество пажей и угодливо суетившуюся прислугу.

В патио, укрытом густыми ветвями цветущих деревьев, тогда слышались мавританские мелодии, такие нежные и сладостно-печальные, словно густые, струящиеся в небо ароматы.

Сегодня здесь царила тишина. Отделенная от других помещений дворца, галерея выглядела мрачной и заброшенной. Деревья по-прежнему покрывала листва, но была она темной и зловещей; из мраморного фонтана извергались пенистые потоки, но шум воды был подобен рокоту рассерженного моря.

В конце самой длинной стороны этого параллелограмма маленькая со стрельчатой аркой дверь вела из галереи Марии на галерею короля.

Этот длинный узкий проход напоминал каменный желоб. В былые времена дон Педро пожелал, чтобы его обтянули драгоценными тканями, а каменный пол всегда усыпали цветами. Но за долгое отсутствие короля обивка выцвела и порвалась, высохшие цветы шуршали под ногами.

Все, что способствует любви, увядает, когда любовь мертва. Так, сладострастные лианы, цветущие и пышные, обвиваются вокруг дерева, в которое они влюблены, но усыхают и безжизненно никнут, когда перестают впитывать соки и вбирать жизненные силы от своего возлюбленного.

Едва войдя в комнату, донья Мария сразу же потребовала прислугу.

– Сеньора, король остановился в замке ждать начала охоты, – ответил дворецкий. – Он не привез прислуги.

– Хорошо. Однако королевское гостеприимство не допускает, чтобы у гостей отсутствовало самое необходимое.

– Сеньора, я к вашим услугам, и все, что пожелает ваша светлость…

– Тогда принесите напитки и пергамент для письма. Дворецкий поклонился и ушел.

Наступила ночь; в небе замигали звезды. В самом отдаленном уголке патио жалобно ухала сова, заглушая соловья, который пел на ветке под окнами доньи Марии.

Аисса, испуганная зловещими событиями и молчаливой яростью своей попутчицы, трепеща от страха, забилась в глубину темной комнаты.

Она смотрела, как перед ней, словно призрачная тень, расхаживает взад-вперед донья Мария, обхватив рукой подбородок и устремив глаза в пустоту; но по их блеску было видно, что она что-то замышляет.

Аисса не смела заговорить, боясь вызвать гнев доньи Марии и помешать ей предаваться горю.

Снова появился дворецкий, который принес восковые факелы и положил их на стол.

За ним шел раб с позолоченным подносом, на котором лежали цукаты и стояли два чеканных серебряных кубка и пузатая бутылка хереса.

– Сеньора, желание вашей светлости исполнено, – сказал дворецкий.

– Я не вижу чернил и пергамента, которые просила, – возразила донья Мария.

– Сеньора, мы долго искали, – ответил смущенный дворецкий, – но королевского канцлера в замке нет, а пергаменты хранятся в ларце у короля.

Донья Мария нахмурилась.

– Я понимаю, – ответила она. – Хорошо, благодарю вас, ступайте. Дворецкий ушел.

– Меня терзает жажда, – сказала донья Мария. – Дорогое дитя, налейте мне, пожалуйста, вина.

Аисса быстро наполнила вином один из кубков и подала своей попутчице, которая жадно его выпила.

– Он не дал мне воды, – заметила Мария. – Вино лишь усиливает жажду, но не утоляет ее.

Аисса осмотрелась и увидела большой, разрисованный цветами глиняный кувшин, в которых на Востоке вода сохраняется холодной даже на солнце.

Она зачерпнула своим кубком чистой воды, в которую донья Мария вылила остатки вина из своего кубка.

Но ее ум больше не занимали потребности тела; мысль доньи Марии полностью поглощенная другим, уже блуждала в каких-то зловещих далях.

«Что я здесь делаю? – спрашивала она себя. – Почему теряю время? Должна ли я уличить предателя в измене или мне следует попытаться снова приблизить его?»

Она резко повернулась к Аиссе, с тревогой следившей за каждым ее движением.