Анж Питу, стр. 67

– Если вы не согласны со мной, государыня, прикажите – и этой же ночью мы двинемся на Париж. Вам стоит сказать одно-единственное слово.

В голосе графа звучало такое самоотвержение, что королева испугалась сильнее, чем если бы он проявил строптивость; в отчаянии, не в силах совладать с собственным надменным нравом, она бросилась на софу.

Наконец, подняв голову, она спросила:

– Граф, вам угодно, чтобы я ничего не предпринимала?

– Я имею честь дать вашему величеству именно такой совет.

– Я послушаюсь вас. Возвращайтесь на свой пост.

– Увы, государыня, вы гневаетесь на меня? – спросил граф, глядя на королеву печальными глазами, в которых светилась неизъяснимая любовь.

– Нет. Дайте руку.

Граф с поклоном протянул королеве руку.

– А я забыла вас побранить, – сказала Мария-Антуанетта, пытаясь улыбнуться.

– За что, государыня?

– Как же: ваш брат служит мне, а я ничего об этом не знала.

– Я вас не понимаю.

– Нынче вечером молодой офицер гусарского полка Бершени…

– Это мой брат Жорж!

– Отчего же вы никогда ни словом не обмолвились об этом юноше? Отчего он имеет такой низкий чин?

– Оттого, что он еще совсем юн и неопытен, оттого, что он не заслужил права командовать, оттого, наконец, что если вашему величеству было угодно снизойти до меня, носящего имя де Шарни, и почтить меня своей дружбой, это отнюдь не означает, что мои родственники должны делать карьеру в ущерб множеству отважных молодых людей, куда более достойных, нежели мои братья.

– Значит, у вас есть и другие братья?

– Да, нас три брата, и все готовы умереть за ваше величество.

– А третий брат ни в чем не нуждается?

– Ни в чем, государыня; мы имеем счастливую возможность принести в жертву вашему величеству не только жизнь, но и состояние.

В тот самый миг, когда граф, с трепетом взирая на свою изящную и величавую покровительницу, произносил эти слова, а королева внимала ему, потрясенная его предупредительностью и бескорыстием, из соседней комнаты донесся стон, заставивший их обоих вздрогнуть.

Королева поднялась, подбежала к двери, открыла ее и громко вскрикнула.

На ковре корчилась в ужасных судорогах какая-то женщина.

– Ах! Это графиня! – прошептала Мария Антуанетта на ухо графу. – Неужели она слышала наш разговор?

– Нет, ваше величество, – отвечал граф. – Иначе она дала бы вам знать о своем присутствии.

И, бросившись к Андре, он поднял ее с ковра и прижал к себе.

Королева, бледная, снедаемая тревогой, холодно смотрела на них, не двигаясь с места.

Глава 29.

ТРОЕ

Андре постепенно оживала; она не знала, откуда пришла помощь, но чутье подсказывало ей, что рядом кто-то есть, Ухватившись за нежданную опору, она встала.

Да, телесные силы возвращались к ней, но не сознание; еще несколько минут все качалось и плыло у нее перед глазами, словно в полусне.

Пробудив ее к жизни физической, Шарни старался пробудить ее к жизни духовной.

Наконец широко раскрытые, блуждающие глаза остановились на нем и, в полубреду, не узнавая поддерживающего ее человека, Андре вскрикнула и резко оттолкнула его.

Все это время королева старательно отводила глаза; она, женщина, она, которой подобало утешить, ободрить страдалицу, отвернулась от нее.

Шарни подхватил отчаянно отбивавшуюся Андре на руки и обернувшись к королеве, чопорно и безучастно стоявшей в стороне, сказал:

– Простите, ваше величество; без сомнения, произошло нечто чрезвычайное. Госпожа да Шарни не склонна к обморокам, и сегодня я впервые вижу ее без чувств.

– Неужели ей так дурно? – спросила королева, смутно подозревая, что Андре слышала весь разговор.

– Да, ей, верно, сделалось дурно, – ответил граф, – поэтому я прошу у вашего величества позволения отвезти ее домой. Там о ней позаботятся.

– Ступайте, – сказала королева и дернула за шнурок звонка.

Но, услыхав колокольчик, Андре встрепенулась и воскликнула в бреду:

– О, Жильбер! О, этот Жильбер! При звуке этого имени королева вздрогнула, а изумленный граф опустил жену на софу. Дверь открылась, вошел слуга.

– Ты уже не нужен, – сказала королева и знаком отослала его.

Когда слуга вышел, королева и граф внимательно поглядели на Андре. Глаза ее были закрыты, казалось, она вновь погрузилась в беспамятство.

Господин де Шарни, стоя на коленях перед софой, поддерживал жену, чтобы она не упала.

– Жильбер! – повторила королева. – Кто это?

– Хорошо бы выяснить.

– Я уже слышала это имя, – сказала Мария-Антуанетта, – и, кажется, как раз от графини.

Андре, даже в полуобмороке почувствовав, что королева может вспомнить нечто для нее опасное, открыла глаза, воздела руки горе и с трудом встала.

Ее взгляд, уже осмысленный, упал на г-на де Шарни. Она узнала мужа, и глаза ее засветились лаской.

Но, словно считая это невольное проявление чувств недостойным ее спартанской души, Андре отвела глаза и заметила королеву.

Она поклонилась Марии-Антуанетте.

– О Боже! Что с вами, сударыня? – спросил г-н де Шарни. – Вы так меня испугали: вы, такая сильная, такая храбрая, и вдруг упали в обморок?

– Ах, сударь, – отвечала она, – в Париже творятся такие страшные дела; уж если даже мужчины трепещут, то женщине простительно лишиться чувств. Вы уехали из Парижа! О, вы поступили правильно.

– Великий Боже! Графиня, – сказал Шарни с сомнением в голосе, – неужели все это из-за меня?

Андре снова взглянула на мужа и королеву, но ничего не ответила.

– Разумеется, граф. Какие могут быть сомнения? – заметила Мария-Антуанетта. – Графиня ведь не королева; она вправе тревожиться за мужа.

Шарни уловил в этой фразе затаенную ревность.

– Но, ваше величество, – возразил он, – я совершенно уверен, что графиня больше испугалась за вас, чем за меня.

– Но скажите наконец, – потребовала Мария-Антуанетта, – как вы сюда попали и почему потеряли сознание?

– Этого я не могу вам объяснить, ваше величество. Я и сана этого не знаю; но за последние три дня мы так устали, так измучились, что, мне кажется, нет ничего менее странного, чем женщина, упавшая в обморок.

– Вы правы, – тихо сказала королева, видя, что Андре никак не хочет открывать свою тайну.

– Ведь у вашего величества тоже слезы на глазах, – продолжала Андре с удивительным спокойствием, не покидавшим ее с той минуты, как она пришла в себя, и тем более неуместным в ее щекотливом положении, ибо было сразу заметно, что оно притворное и скрывает совершенно естественные человеческие чувства.

На сей раз графу послышалась в словах жены ирония, та самая, что мгновение назад звучала в словах королевы.

– Сударыня, – обратился он к Андре с необычной строгостью в голосе, – неудивительно, что на глаза королевы навернулись слезы, королева любит свой народ, а народ пролил кровь.

– По счастью, Бог вас уберег и ваша кровь не пролилась, сударь, – сказала Андре так же холодно и бесстрастно.

– Впрочем, мы говорим не о ее величестве, сударыня, мы говорим о вас; вернемся к вашим делам, ее величество извинит нас.

Мария-Антуанетта едва заметно кивнула.

– Вы испугались, не так ли?

– Я?

– Вам сделалось дурно, не отпирайтесь; с вами что-то случилось? Что? Расскажите же нам.

– Вы ошибаетесь, сударь.

– Вас кто-то обидел? Это был мужчина? Андре побледнела.

– Меня никто не обижал, сударь. Я иду от короля.

– Прямо от него?

– Прямо от него. Ее величество может проверить.

– Если это так, – сказала Мария-Антуанетта, – то графиня говорит правду. Король слишком любит ее и знает, что я тоже весьма привязана к ней, поэтому он не мог сделать ей ничего плохого.

– Но, – настаивал Шарни, – вы произнесли чье-то имя.

– Имя?

– Да, едва очнувшись, вы назвали имя какого-то человека.

Андре взглянула на королеву, словно ища защиты; но королева то ли не поняла, то ли не пожелала понять: