Марсианка Подкейн, стр. 47
13
Теперь я не могу пожаловаться, что не видела фей. Они и в самом деле очень симпатичны, но я не буду горевать, если никогда больше их не увижу.
Отважно ринувшись в гущу событий, я преодолела огромные трудности и смело…
Все было совсем не так. Я вляпалась. По самые уши. Сижу неизвестно в какой глуши, а в моей комнате нет ни одного окна, только дверь. Но от двери мало толку: над ней на жердочке сидит фея. Она довольно красива, ее зеленый мех сильно напоминает балетную пачку. Она не совсем похожа на миниатюрного человека с крыльями, но говорят, что чем дольше они живут с людьми, тем больше походят на людей. Уголки глаз у нее приподняты кверху, как у кошки, время от времени она улыбается.
Я назвала ее Титанией: произнести ее настоящее имя выше моих сил. Она знает несколько слов на орто. Совсем немного, но ее маленький мозг просто не может вместить больше. Мозга у нее, кстати сказать, лишь вдвое больше, чем у кошки. Другими словами, она – идиот, пытающийся сдать экзамен на кретина, но без особого успеха.
Почти все время она просто сидит на своей жердочке и нянчит детеныша – он величиной с котенка, но гораздо симпатичнее. Я зову его Ариэлем, хотя не знаю, какого он пола.
Насчет Титании я тоже не уверена: говорят, что выкармливанием у фей занимаются и самки и самцы. Они не млекопитающие, так что назвать это выкармливанием можно лишь условно. Ариэль еще не умеет летать, и Титания учит его: швыряет в воздух. Он кое-как планирует на пол, лежит и пищит, пока она не спустится с жердочки и не заберет его.
А вот что делаю я:
а) думаю;
б) надиктовываю свой дневник;
в) налаживаю отношения с Титанией (она уже позволяет мне поднимать Ариэля с пола и передавать ей, малыш ничуть не боится меня);
г) постепенно прихожу к выводу, что мое вынужденное безделье затянулось.
Я могу ходить по комнате и делать все, что мне угодно, но к двери подходить не решаюсь. Как вы думаете, почему?
Сдаетесь? Потому что феи – плотоядные существа, и у них очень острые зубы и когти. Я уже заработала укус и две глубокие царапины на левой руке. Они саднят и заживать не собираются. Стоит мне приблизиться к двери, Титания мигом спикирует на меня. Во всех прочих случаях она довольно дружелюбна.
В чисто физическом смысле мне не на что жаловаться.
Несколько раз в «день» приходит абориген и приносит полный поднос весьма недурной еды. Я при этом отворачиваюсь: во-первых, венерианцы слишком похожи на людей, а во-вторых, чем больше на них смотришь, тем хуже для желудка. Вы, конечно, видели их на фотографиях, но они не могут передать запаха из вялого слюнявого рта. Здорово похоже, что это создание долго лежало мертвым, а потом его оживили при помощи какого-то грязного колдовства.
Я называю его Булавоголовым, и это еще комплимент.
Кстати, насчет его пола не может быть никаких сомнений. От такого красавчика любая… бегом бы убежала в монастырь.
Я ем, то что мне приносят, потому что совершенно уверена, что готовит не он. А та, на кого я думаю, должна быть отличной поварихой.
Здесь мне придется вернуться немного назад.
– Лучше дайте мне сразу две, – сказала я продавцу. – Там, куда я собираюсь, очень темно.
Он удивленно посмотрел на меня, и я повторила пароль.
Через несколько минут я уже летела в аэромобиле куда-то за город. Машина петляла, – закладывала широкие виражи, вокруг был сплошной туман, и я совершенно потеряла ориентацию.
Знаю только, что место это в двух часах полета от Венусбурга, и что рядом расположена небольшая колония фей. Перед самой посадкой я увидела, как они летают, и так засмотрелась, что даже не заметила никаких ориентиров. Впрочем, это бы не помогло…
Я вышла из аэромобиля, и он тут же улетел. А я оказалась перед домом с распахнутой дверью.
– Подди! – донесся знакомый голос. – Входи, милочка, входи!
Я почувствовала такое облегчение, что бросилась к ней в объятья. Это была миссис Грю, толстая и добрая.
Потом я осмотрелась и увидела Кларка! Он совершенно спокойно взглянул на меня и удостоил лишь одним словом:
– Дура!
Тут я увидела в другом кресле дядю Тома и хотела броситься к нему, но объятия миссис Грю вдруг превратились в железные обручи.
– Нет-нет, милая, не так быстро, – сказала она, а Булавоголовый приложил что-то к моей шее.
Потом меня усадили в большое удобное кресло. С тем же успехом они могли просто посадить меня на пол: оказалось, что шевелить я могу только головой. При этом я чувствовала себя отлично, если не считать слабого покалывания по всему телу.
Дядя Том напоминал президента Линкольна, горюющего по убитым при Геттисберге, Он ничего мне не сказал.
– Итак, все семейство в сборе, – весело произнесла миссис Грю. – Что скажете, сенатор? Мы договоримся?
Дядя Том едва наклонил голову.
– Вот и хорошо, – продолжала она. – Мы ведь не хотим, чтобы вы опоздали на конференцию. Нам только хочется… несколько ориентировать вас. Если же мы не договоримся, я постараюсь, чтобы никого из вас больше не увидели. По-моему, это естественно. Жалко, но ничего не поделаешь. Особенно жаль детишек.
– Вы не посмеете! – сказал дядя Том.
– Еще как посмеет, сучка каторжная! – крикнул Кларк, и я поняла, что он по-настоящему взвинчен. Он презирает вульгарные словечки, говорит, что они изобличают низость характера.
Миссис Грю спокойно, даже, пожалуй, с нежностью посмотрела на него и кликнула Булавоголового.
– Унеси его и не давай ему спать, пока не подохнет, – велела она.
Абориген унес Кларка, но последнее слово все-таки осталось за моим братцем.
– А еще ты жульничаешь в солитер! Я заметил!
На долю секунды миссис Грю разозлилась по-настоящему, но тут же вернула на лицо обычное участливое выражение и снова обратилась к дяде Тому:
– Теперь, когда оба ребенка у меня, я могу пожертвовать одним. Кажется, вы особенно любите Подди? Даже слишком любите, как сказали бы психиатры.
Я обмозговала это… и решила при первой же возможности сделать из ее шкуры коврик и подарить дяде Тому.
А сам дядя Том пропустил это мимо ушей. Тут откуда-то послышался ужасный грохот – лупили металлом о металл.