Той победной весной, стр. 8
– Не понимаю ее слов, товарищ лейтенант. Ну да что обращать на нее внимание, пусть себе кричит сколько влезет. Может, ей нравится собственный голос.
Я открыл дверь спальни и заглянул в нее. Возле окна рядом с кроватями лежала на ручной тележке старая, дряхлая женщина. Лицо у нее было худое, бледное, все в морщинах, волосы совершенно седые. Она столько кричала, что охрипла.
Не обращая внимания на вопли, я подошел к ней. На вид старухе можно было дать все девяносто. Годы высушили ее до предела, лишили возможности двигаться, превратили в высохший живой комок, приковали к постели. Тележка длиной немногим больше метра, шириной и того меньше стала последним ее пристанищем. Оставшиеся до кончины дни старухе предстояло провести на ней. Мы не знали, кто из потомков старухи жил в этом доме – сын ли, дочь, внуки, – но удивляло, почему, когда они бежали, оставили ее здесь. Хоть и доживала она свои последние дни, она ведь была матерью или бабушкой, и кому известно, сколько детей родила и вырастила…
Рядом с тележкой я увидел тумбочку. На ней лежали три сухарика, стояла банка компота, ^стакан воды. При желании старуха могла дотянуться до них.
Задыхаясь от кашля, старуха как безумная замахала высохшими, костлявыми рукам! словно силясь оттолкнуть нас от себя; что-то снова хотела закричать, но уже, видно, не могла, не было сил.
– Вот как бывает, когда не знаешь языка. – Я наклонился, чтобы хоть по глазам понять, что она хочет сказать нам.
Старуха, задыхаясь, хрипя, показала на ноги, закутанные в одеяло, и закрыла глаза. На лице ее было выражение ужаса. "Там что-то есть!" – догадался я и потянулся к одеялу.
Сарыджалы опередил меня:
– Я посмотрю, товарищ лейтенант. Он поднял уголок одеяла, но, кроме подагрических ног старухи, ничего там не увидел.
– Эта ведьма издевается над нами! – не выдержал сержант. – Почему она показывает на ноги и закрывает глаза? Что у нее, ноги болят?
– Если б у нее болели ноги, она не стала бы кричать, увидев, как мы входим, – резонно рассудил я. – Здесь что-то другое.
– Вас ист хир? – попытался снова явить свое знание немецкого Папков.
Старуха сделала знак: мол, посмотрите внутрь тележки, и снова закрыла глаза руками. Али поднял край тюфяка, и мы увидели небольшой узелок. Сержант взял этот узелок, развернул его.
– Да это же бомба, товарищ лейтенант!
– Бомба?..
Али осторожно поднес находку к уху, заволновался.
– Тикает, товарищ лейтенант! Часовой механизм внутри! Наверное, в определенное время грохнет…
– А ну подальше ее отсюда! – распорядился я.
Сарыджалы поспешил с бомбой к выходу; подбежав к речке, которая текла недалеко от дома, что было сил швырнул свою находку в воду. И в тот же момент раздался взрыв. От грохота вздрогнул дом, зазвенели стекла в окнах.
– А ведь старуха-то оказалась хорошим человеком, – вернувшись в дом, улыбнулся сержант. – Не вопи она, не дай нам знать, плохо могло кончиться. – Он вытащил платок и вытер со лба пот.
Увидев Али, старуха дрожащей рукой осенила себя: крестом. Теперь всем нам стало ясно, почему она никого не пускала в дом: она с минуты на минуту ожидала взрыва. Было ясно и то, что бомбу под старуху подложили отступающие гитлеровцы. Они хорошо знали, что в тех местах, которые мы занимаем, мы всегда приходим на помощь беспомощным, калекам, старикам, детям. Для нас и была приготовлена эта бомба…
СРЕДИ ВРАГОВ
– Товарищ лейтенант, куда мы попали? Здесь же кругом немцы!..
– Ерунду говоришь, – успокоил я связиста, который шел за мной.
– Не верите, послушайте.
Я остановился. Мы были в лесу. Связист спрятался за толстым деревом и прошептал мне:
– Идите сюда, а то нас увидят.
Я зашел за ствол соседней сосны и стал слушать. Справа и слева от нас раздавались голоса. Разговаривали – в том уже не было сомнения – по-немецки. Я был поражен: откуда тут взяться немцам?
– Что же теперь делать будем?..– волновался связист.
Что будем делать? Если б я знал, что делается в таких случаях…
Стояла полночь, и в темноте непросто было что-нибудь различить, не то немцы давно бы обнаружили нас и открыли огонь или попытались взять в плен.
Я не переставал удивляться: как мы попали к немцам?
Откуда они тут взялись? Час назад начальник штаба полка майор Атаманов вызвал меня и, разложив передо мной карту, ткнул пальцем в квадратики населенного пункта: "Вот это село занято сегодня утром. Возьмите с собой связиста и сейчас же идите туда! Пехоте нужна наша поддержка. Будете корректировать огонь…" Я тут же вернулся из штаба в батарею и, оставив вместо себя 'Сашу Коневского, отправился вместе со связистом в названное майором село. Здесь должен был располагаться наш наблюдательный пункт, откуда мне надлежало передавать по телефону команды своей батарее.
То, что мы оказались в расположении врага, не укладывалось в сознании. Что это значит? Почему начальник штаба послал нас в еще не занятое нашими село? Ошибся? Странная ошибка!
Положение было, прямо скажем, идиотским. Сдвинься мы с места, нас тут же могли обнаружить… А возможно даже, что немцы нас уже видели, но в темноте принимали за своих и потому ничего не предпринимали. А двинься мы назад – это могло вызвать у них подозрение. Ничего не оставалось, как стоять и ждать. Но до каких пор? До рассвета? А что принесет рассвет? Ведь когда рассветет, нас обнаружат наверняка! И что тогда?.. Вступить в бой?.. Что ж, наверное, так и придется сделать!
Держа автомат наготове, связист осторожно выглянул из-за сосны. Я тоже снял свой пистолет с предохранителя.
– Товарищ лейтенант, посмотрите туда!.. Там, кажется, есть траншея, – вдруг обрадовано зашептал связист и показал на углубление, которое темнело невдалеке. – Разрешите, пойду посмотрю.
Я пригляделся: действительно, траншея. До утра можно было бы затаиться там.
– Давай, только поосторожней, – шепнул я в ответ.
Солдат опустился на землю и пополз к траншее. Я, еще крепче сжав рукоятку пистолета, следил за ним.
Связист скользнул в траншею. Я подождал. Никакого шума /оттуда не послышалось. Минуты три спустя он высунулся и махнул мне рукой. Я тоже пополз в сторону траншеи.
– Сюда, товарищ лейтенант, там вода, – поймал мою руку над бруствером связист и потянул меня в правый угол траншеи.
Видно, вырытая давно, она остро пахла сыростью, плесенью, стены были мокрыми. Что и говорить, убежище оказалось не очень уютным и конечно же не таким уж и надежным. Но выбирать нам не приходилось, приходилось думать, что будем делать, когда рассветет. В том, что без схватки не обойтись, я уже не сомневался. Конечно, можно было попытаться пробиться сейчас, в темноте, но мы со связистом просто не понимали, в какую сторону податься, где наши, где немцев больше, где меньше. Сдвинешься – и, как в трясине, увязнешь еще глубже, угодишь прямо в лапы или погибнешь ни за грош. Рассвет же давал нам шанс продать свои жизни подороже.
Прижавшись друг к другу в углу траншеи, мы ждали утра. У меня все не выходило из головы: как мы могли попасть в такую западню? Если начальник штаба знал, что в лесу у села немцы, зачем он послал нас сюда? Какой был смысл в этом? Не хотел же он нашей гибели… Эта мысль, словно вспышка молнии, прямо-таки ослепила меня.
Я вспомнил случай, который произошел месяц назад.
Наш полк на несколько дней отвели на отдых. По вечерам офицеры и служившие в полку девушки-связистки ходили на танцы, которые организовывались в расположившемся неподалеку медсанбате. Танцевать я научился еще в военном училище. Не хочу хвастать, но танцевал я неплохо. У нас служила телефонисткой красивая девушка с простым русским именем Маша. Она хорошо чувствовала музыку, в танце была как пушинка, водить ее было легко, и поэтому несколько вечеров я с удовольствием танцевал только с ней. Но продолжалось это недолго. Почему-то начальник штаба полка майор Атаманов вскоре запретил нам ходить на танцы. А однажды даже позволил себе отпустить по поводу танцев колкость. Произошло это на тактических занятиях. Я сидел в заднем ряду и записывал то, что говорил майор. Но вдруг у меня сломался карандаш. Я попросил у товарища ножик и стал затачивать поломанный стержень. Тут майор поднял меня и спросил: