Свободное владение Фарнхэма, стр. 28
– В общем… да.
– Потому что это моя обязанность. Богослужения должны быть доступны тем, кто в них нуждается. Если в мире нет добра и нет бога, эти ритуалы безвредны. Если же бог есть, они подобающи – и по-прежнему безвредны. Ведь мы не какие-нибудь темные пахари, приносящие кровавые жертвы и тешащие свое тщеславие, вознося молитвы небу, именем религии. По крайней мере, я так считаю, Барбара.
Вот и все, что мне удалось вытянуть из него. В прошлой моей жизни религия всегда была для меня чем-то красивым, теплым и удобным, чему я отдавалась по воскресеньям. Не могу сказать, что я была ревностной служительницей веры. Но безбожное служение Хью богу стало вдруг чем-то важным.
Воскресенья важны для нас и во многом другом. Хью не разрешает нам работать по воскресеньям. Мы только ухаживаем за собой, моемся, предаемся своим любимым занятиям, играем или забавляемся как-нибудь еще. Шахматы, бридж, лепка, пение хором и все такое прочее… или просто болтовня. Игры очень важны: они не позволяют нам постепенно превращаться в животных, единственная цель которых – выжить во что бы то ни стало, а дают нам возможность оставаться людьми, наслаждающимися жизнью и знающими ей цену. Поэтому мы никогда не пропускаем наш ежевечерний роббер. Он как бы служит символом того, что наша жизнь не заключается только в рытье канав и разделке туш.
Мы следим и за собой. Я, например, довольно сносно научилась стричь. Дьюк отрастил было бороду, но затем, увидев, что Хью каждое утро тщательно бреется, последовал его примеру. Не знаю уж, что они будут делать, когда кончатся лезвия. Я заметила, что Дьюк уже подправляет лезвие на точильном камне.
Рождество еще не прошло и сейчас мы как раз играем в бридж. Праздничный обед был просто роскошен: Грейс и Карен убили на него целых два дня. Мы отведали: речную форель с растительным гарниром, свежие отварные креветки, жареное мясо в соусе из грибов, копченые языки, медвежий бульон, крекеры (довольно удачные), редис, салат-латук, зеленые огурцы и лук, салат из свеклы а ля Грейс и, что самое главное: целую кастрюльку домашней тянучки, так как сгущенное молоко, шоколад и сахар невосстановимы. Обед завершился растворимым кофе с сигаретами – на долю каждому пришлось по две чашки и по две сигареты.
Все получили подарки… Все, что у меня сохранилось кроме одежды, это сумочка. На мне были нейлоновые чулки, но вскоре я их сняла и, поэтому, они сохранились почти новыми. Я подарила их Карен. У меня была помада – она досталась Грейс. Из кожи я сплела ремень, его получил Джо. В сумочке был вышитый носовой платок. Я выстирала его, выгладила, прижимая к гладкому бетону, и он достался Дьюку.
И только сегодня утром я придумала, что подарить Хью. Много лет я таскала в сумочке маленький блокнотик. На обложке золотом вытиснено мое имя и цело еще более половины листков. Хью он может пригодиться – но самое главное – это мое имя на обложке.
Ну, мне пора бежать. Сейчас мы с Грейс должны попытаться оставить с носом Хью и Джо; карты сданы.
Никогда в жизни у меня не бывало такого счастливого рождества.
*
Глава седьмая.
Карен и Барбара мылись сами, мыли посуду и стирали белье. Над ними бдительно нес вахту Джо. Вокруг места, где они обычно купались, кусты и деревья были вырублены так, чтобы хищник, если он появится, не ускользнул от внимания Джо. Он непрерывно оглядывал окрестности, чтобы не пропустить приближение какой-либо опасности. Он не мог позволить себе отвлечься, наблюдая пикантное зрелище, которое должен был охранять.
– Барби, эта простыня не выдержит еще одной стирки. Она совсем обветшала, – сказала Карен.
– Ничего, ветошь нам тоже пригодится.
– Да, но что же мы будем использовать вместо простыней? А все это мыло, – Карен зачерпнула ладонью массу из миски, стоявшей на берегу. Масса была серой, мягкой, неприятной на ощупь и больше всего напоминала овсяную кашу. – Эта дрянь прямо-таки проедает белье насквозь.
– Простыня – это еще полбеды, а вот что будет, когда не останется ни одного полотенца.
– Да, притом последнее из них, непременно окажется мамочкиным, – с иронией добавила Карен, – наш хранитель обязательно выдумает причину для этого.
– Вот это ты зря, Карен. Не забывай, что Дьюк проделал колоссальную работу.
– Я знаю, знаю. Дьюк не виноват, что так получается. Это все его приятель Эдди.
– Какой еще Эдди?
– Эдипов комплекс, дорогуша.
Барбара отвернулась и стала полоскать пару заношенных голубых джинсов.
– Ты согласна со мной? – спросила Карен. – У каждого могут быть недостатки.
– Только не у меня. Даже у папчоки есть дефект. Его все еще беспокоит шея.
Барбара выпрямилась.
– Разве она еще не прошла. Может быть ему помог бы массаж?
Карен хихикнула.
– Ты знаешь, сестричка, в чем твоя слабость? Ты ни за что не заметишь шутки, если она касается тебя. Просто у отца несгибаемая шея упрямца и этого ничем не вылечишь. Его слабость в том, что у него нет слабостей. Не надо хмуриться. Я люблю папочку. Я просто восхищаюсь им. Но я рада, что не похожа на него. Я сейчас отнесу белье к кустам шиповника и развешу его там. Проклятье, почему отец не запасся вешалками для одежды. Эти шипы еще хуже, чем мыло.
– Без вешалок мы можем обойтись. Хью и так запасся невероятно большим количеством необходимого. Буквально всем, начиная с будильника с восьмидневным заводом…
– Который, к слову сказать, сразу же разбился.
– …и кончая инструментами, семенами и книгами и еще бог знает чем. Карен, сначала оденься.
Карен остановилась. Одна ее нога уже стояла на берегу.
– Чепуха. Старина Каменное Лицо не будет подглядывать. Издевательство, самое настоящее издевательство – вот что это такое. Мне кажется, что я сама когда-нибудь наброшусь на него.
– Чем ты недовольна? Просто Джо в экстремальной ситуации показал себя настоящим джентльменом. Так что не надо выходить из себя. Подожди, сейчас я закончу полоскать свое белье и мы отнесем сушить сразу все.
– Хорошо, хорошо. Но я все время спрашиваю себя: есть в нем что-нибудь человеческое или нет?
– Конечно есть. Готова поклясться в этом. Он настоящий мужчина.
– Хмм… Барби, уж не хочешь ли ты сказать, что наш святой Иосиф подкатывался к тебе?
– Господи, ну конечно же нет! Но он краснеет каждый раз, когда я прохожу мимо него.
– Откуда ты знаешь?
– Он немного розовеет. Карен, Джо очень хороший человек. Жаль, что ты не слышала, как он объяснял мне насчет Дока.
– Что объяснял?
– Ну, понимаешь, Док начинает признавать меня, и вчера сидел у меня на руках и я кое-что заметила и сказала Джо: "Джо, Док что-то очень уж сильно растолстел. Или он всегда был такой?". Вот тут-то Джо и покраснел. Но ответил мне с очаровательной серьезностью: "Барбара, Док Ливингстон в сущности не такой уж кот, каким он себя считает, старина Док скорее относится к кошкам. Это вовсе не ожирение. Э-э-э… видишь ли, у Дока скоро родятся детки." Он буквально выдавил это из себя. Наверное, ему показалось, что меня этим можно смутить. Смутить ему меня не удалось, но удивлена я была чрезвычайно.
– То есть, ты хочешь сказать, Барбара, что ТЫ НЕ ЗНАЛА, что Док Ливингстон – кошка?
– Откуда бы мне знать? Все называют его "он", да и имя у него… у нее… мужское.
– Но ведь доктор может быть и женщиной. Ты что же, не можешь отличить кота от кошки?
– Просто я никогда над этим не задумывалась. У Дока такая густая шерсть!
– Ммм. Да, у персидских кошек действительно сразу трудно разобрать кто есть кто. Но коты всегда отличаются весьма величественным поведением, да и прочие признаки у них довольно внушительны.
– Даже если бы я и обратила на это внимание, я просто подумала бы, что он кастрирован.
Карен, казалось, была потрясена.
– Смотри, чтобы отец этого не услышал! Он никогда в жизни не позволил бы кастрировать кота. Папа считает, что коты являются равноправными гражданами. Но ты все-таки удивила меня. Котята, надо же!