Лашарела, стр. 34

Но и теперь, когда он уже возмужал и стал владыкой царства, когда держит в руках скипетр страны, когда сердце стремится к ратным подвигам, его опять стараются держать на положении несмышленого отрока, которому победу даруют лишь тогда, когда это угодно другим.

Его все еще считают ребенком, не мешают играть и развлекаться, но и не спрашивают совета, не повинуются его воле…

— До каких пор это будет продолжаться? Что им от меня нужно? — шептал Лаша. Рыдания душили его, он зарылся лицом в подушки.

Он чувствовал себя созревшим для управления страной, чувствовал, что может сам вести в поход войска. Но князья и эристави не признавали за ним этого права и мешали ему. Да разве один только Мхаргрдзели? Многим, очень многим пришлось бы не по душе, если бы царь проявил свою волю и силу. Они под Гандзой доказали это, отступились от него и, хотя он и выиграл сражение, грозились покинуть его.

А разве Георгий совершил такой уж постыдный поступок? Он с небольшой дружиной подошел к стенам Гандзийской крепости. Осажденные неожиданно вступили с ним в схватку. В этом сражении царь одержал блестящую победу, он преследовал убегающего врага до самых ворот и чуть было не ворвался в крепость. Он вызвал ужас у осажденных, перебил и взял в плен много врагов.

Разве амирспасалар Иванэ Мхаргрдзели, гневно обличавший царя, сам не совершил худшего поступка? И как дорого обошлось его своеволие Грузинскому царству! Как много пришлось заплатить хлатскому мелику, чтобы выкупить пленного Иванэ!

Наверно, и сам Иванэ не забыл о своей опрометчивости. Как он мог забыть, ведь его собственная дочь послужила выкупом за его свободу. Он-то уж наверно помнит все это очень хорошо! Так в чем же тогда он обвиняет царя? Упрекает его, что он подорвал славу грузинского войска.

Все это только для того, чтобы унизить царя, ославить на всю страну, как легкомысленного и своевольного мальчишку, чтобы и впредь обеспечить себе управление царством без вмешательства Лаши.

Другим вельможам тоже не очень нравится усиление царской власти. Они стремятся не столь к единству, как к тому, чтобы сохранить за собой полную свободу. Все они лицемерят, прикидываются, будто озабочены делами государства.

Разве мало огорчений причиняли они царице Тамар? В начале ее царствования они не раз отступались от нее, навязывали ей вредные для страны решения. Разве не потребовал обнаглевший от неисчислимых богатств и избытка власти Кутлу Арслан, чтобы для него поставили шатер в самом Исани, рядом с царским дворцом? Если бы царица согласилась на это, ей бы только и оставалось потом, что скреплять своей печатью распоряжения, исходившие из этого шатра.

Но Тамар не позволила так унижать царскую власть, она велела заковать в цепи дерзкого князя. Влиятельные вельможи вступились за него и настояли на его освобождении. Этим они добивались ограничения власти царицы.

Так начиналось царствование Тамар, которое и впоследствии не избегло измен и предательств со стороны феодалов. Только необычайным обаянием своим и мудростью сумела государыня обуздать эристави, удержать их от пагубных для страны распрей.

Могущественные грузинские князья изменой и заговорами, своеволием и коварством не раз омрачали правление отца Тамар, Георгия III. Да и царю Деметре за его недолгое царствование приходилось не раз сталкиваться с междоусобицей и распрями. А Давид Строитель всю жизнь свою посвятил борьбе с непокорными феодалами и добился наконец повиновения: обуздал самых могущественных, расправился с чересчур возгордившимися, слабых поставил на колени.

А ныне родовитая знать опять не желает подчиняться царю. Заметив законное стремление Георгия к власти, князья поспешили оказать сопротивление.

Когда Лаша всерьез задумывался над положением в стране, он видел, что необходимо покончить с самоуправством эристави. Для этого он завел свою дружину под начальством Эгарслана, призвал в Грузию кипчаков. И когда он был почти у цели, произошла эта история с красавицей Хатуной, повлекшая за собой столько бедствий.

Кипчакское войско упущено. Им завладел враг. Сам Лаша был вынужден воевать с теми, кто призван был помочь ему в борьбе против внешних и внутренних врагов. Вину за испытания, выпавшие на долю Грузии, атабек и эристави возложили на Георгия, с этой целью они подняли такой шум вокруг неудачи под стенами Гандзы.

Да, смутьяны хитры и коварны. Но и ему следует вести себя благоразумнее. Впредь он будет подчиняться лишь голосу разума. Жаль только, что единственный разумный соратник царя, Шалва Ахалцихели, тяжело ранен, а Библа Гуркели, Бека Джакели и Мемни Боцосдзе не имеют никакого влияния и власти.

Что же теперь делать? На кого опереться? Как все же обуздать дерзких вельмож, как вырвать у них кормило власти?

Царь был растерян. Чувство одиночества и беспомощности, сознание собственного бессилия овладели им.

Вдруг знакомый звонкий голос донесся до его слуха.

Песня приближалась. И вот дверь распахнулась, и на пороге появились Турман Торели, Бека Джакели, Библа Гуркели и Мемни Боцосдзе. Торели держал свой неразлучный чанги. Остальные в высоко поднятых руках несли роги, чаши с вином и шашлыки на шампурах. Улыбка озаряла их лица.

— Да здравствует царь!

— Многие лета царю!

Молодые люди шумной гурьбой ворвались в царскую опочивальню.

Георгий, только что готовый расплакаться, широко улыбнулся друзьям. Он принял протянутую ему полную чашу, без слов опорожнил ее и отбросил в сторону.

И снова беспечная гульба и кутежи заполнили дни оскорбленного и униженного вельможами царя, потерявшего веру в свои силы.

В городе и за городом, на реке и на лугах, в тени лесов и при свете факелов, днем и ночью развлекался Георгий со своими сверстниками. Множество веселых красоток и кутил-бездельников появилось при дворе.

Это было на руку атабеку и его приспешникам, — они могли без помех управлять царством.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Лаша был потрясен, увидев своего телохранителя, оправившегося от ран. От лба Лухуми к подбородку через всю щеку пролегала багрово-сизая борозда. Вместо правого глаза зиял провал. Это придавало и без того суровому лицу Мигриаули какое-то таинственное и мрачное выражение.

Царь с трудом заставил себя улыбнуться своему телохранителю, спасшему ему жизнь и так нещадно обезображенному. Георгий хотел сказать что-нибудь ободряющее, теплое, однако язык не повиновался: смешанное чувство жалости, стыда, чуть ли не страха охватило его. Он снова взглянул на Лухуми и тотчас отвел глаза, не в силах выдержать вида этой страшной маски.

Стояло лето. Царский двор находился в местности Кола. Царь охотился в дремучих лесах этого благодатного края и время от времени принимал правителей зависимых княжеств и царств, являвшихся к нему с дарами. Гостил у него и хлатский мелик, прибывший с данью и подношениями. После него приехал Тогрулшах, сельджукский правитель Арзрума.

Потомок могущественных когда-то султанов, а ныне данник грузинского царя, магометанин Тогрулшах ехал под знаменем, древко которого украшал святой крест господний, а сам он, сын Килы и Арслана, был одет в халат, пожалованный ему грузинским царем.

Долгие старания Тогрулшаха высвободить свою страну из-под зависимости Грузии остались тщетными: и тогда он решил совсем покориться, чтобы с помощью сильной Грузии сохранить за собой престол и защитить Арзрум от многочисленных вражеских нашествий.