Струны, стр. 88

Единственная надежда, единственное светлое пятно в этой грязной истории — крепкий, как стальной трос, парень должен справиться со своим чувством вины.

Но пока что Багшо тащил этого стального парня из щели между колесами, а тот равнодушно ехал на заднице, не желая принимать никакого участия в собственном спасении.

— Шпрот! Седрик! Да очнись ты, и пошли! Я отведу тебя к Элии. Ты можешь уйти с ней на Тибр! Она тебя ждет!

Седрик пробормотал нечто неразборчивое, по всей видимости — отказ.

Ледяной ветер крутил вихри. Стало заметно светлее — наверху, под крышей, сквозь пелену дыма проступали расплывчатые пятна прожекторов. Орали мегафоны — не один, как прежде, а два или даже три.

Багшо нагнулся, чтобы снова перекинуть двухметровое, раскисшее, как кисель, тело через плечо, получил прямой в голову и чуть не упал. Противно хрустнул сломанный зуб, во рту появился вкус крови. Это ж надо — схлопотать такое от полубессознательного фраера, прилипшего задницей к полу!

— Ты что, хочешь попасть к луковским ребятам в лапы? Да они же с тебя живьем шкуру сдерут! Пошли!

— Иди ты на хрен. А меня оставь в покое. Для убедительности Седрик перекатился на живот. Парень был в шоке: отравленный дым, антидот и чувство вины — все эти радости начисто лишили его способности думать.

— Трус! — сказал Багшо, осторожно трогая расшибленные губы. От дыма не осталось уже почти ничего.

— Чего?

— Да из тебя разведчик, как из говна — повидло. А эта косоглазая пигалица, шлюшка черножопая, которую ты натягивал…

Седрик громко выругался, снова перекатился на спину, подтянул колени к груди, вскочил на ноги, но тут же заорал не своим голосом, покачнулся и упал в заботливые объятия Багшо. При сильной головной боли лучше особенно не прыгать.

— Вот так и стойте, — сказал чей-то голос.

Багшо повернул голову. Сперва он увидел шесть дульных линз шести бластеров и только потом — шестерых мужиков в синем.

Колени Седрика подломились, Багшо сжал его покрепче и быстро оценил обстановку — крайне безрадостную обстановку. Выломанные ворота ангара, прямо за ними, в свете занимающегося дня, — транспортный самолет. Из распахнутых люков так и сыплются фигурки в синем; сбиваясь в небольшие группы, они бегом направляются к воротам. Весь ангар усыпан телами — красными и синими, зелеными и золотыми. В вертикальном положении считай одни синие, а если не синие — есть и такие, хотя очень, очень немного, — то с поднятыми руками.

Так это что же, полный провал? И добро бы взял верх кто порядочный, а то эта мелкая шпана… У них и формы-то толком нет, вон все в чем — в старых джинсах да латаных комбинезонах, покрасили в темно-синий и считают, что вроде формы. Ну точно как уличная шпана. А шлемы — грубый, грошовый непальский хлам…

Но тут кто-то подошел к Багшо сзади и всадил ему в спину зомбер.

Глава 25

Кейнсвилл, 11 апреля

Вселенная Седрика состояла по преимуществу из страданий. В центре ее находилось огромное, красное, медленно пульсирующее солнце — головная боль; люди, вещи — все это вращалось где-то на периферии. Когда Багшо вырубился и упал, Седрик упал тоже, сверху. Ударившись о стальное покрытие ангара, сломанная кисть послала красному солнцу сигнал, и то взорвалось. Седрик на время ослеп, он лежал не шевелясь и старался не думать о хруп!

Хруп! — с таким звуком сломалась шея. Громкое, сочное, раскатистое хруп.

Затем кто-то (двое мужчин?) поднял Седрика на ноги, красное солнце засверкало еще ярче; от солнца в направлении желудка катились мощные, почти штормовые волны — позывы к рвоте. Какой-то голос что-то кричал, Седрик вслушался, и оказалось, что кто-то хочет знать его имя. Он попытался заглянуть за красное солнце боли, рассмотреть лицо спрашивающего, но не смог.

Не смог, так не смог. Он попытался назвать свое имя и тоже не смог — плохо двигались язык и губы. А вот все остальное — все остальное его тело — двигалось. Его била дрожь. Пальцы и запястья, и локти, и колени, и ступни, и подбородок — все это дергалось в каких попало направлениях, и Седрику было стыдно. А еще было холодно, очень холодно.

— Так что, — спросил голос, — зомбируем этого?

— Разве что малость… Не, не стоит. Загнется еще, видишь, в каком он виде?

— А вы не боитесь, сэр? На вид этот человек очень опасен.

Они громко расхохотались, звук отозвался в голове частыми, режущими ударами боли.

Почему синие? Это не ооновский синий цвет, дедушкины охранники были одеты в светло-синюю, пожалуй, даже в голубую форму, а здесь — темная, как у моряков. И серебряная эмблема, только не разглядеть какая, глаза чего-то плохо видят…

Кто-то задал ему вопрос, но он не разобрал слова и не ответил, а только выпустил изо рта немножко скопившейся слюны.

Потом человек — очень низенький и широкий, как комод — ударил Седрика по лицу. Красное солнце взорвалось, послало в желудок уже не волну, а всесокрушающий девятый вал, и Седрика вырвало еще сильнее, чем раньше. Низенький человек отскочил и разразился ругательствами, кто-то сдавленно хохотнул. Было холодно, весь мир превратился в лед. Ладони и ступни превратились в лед. Седрик дрожал.

— Что это у вас тут такое?

Новый голос. Подошел еще один человек — крупный, с резкими манерами. А за ним — чуть не целый полк синих.

— Это — внук старой карги, сэр. Тот самый парень, который убил Гранди.

— А на вид — так ему и комара не прихлопнуть. Ладно, прихватите его с собой. Пока что — заложником, а потом — вместе с остальными, под суд.

Мучительная попытка понять эти слова кончилась безрезультатно. Затем Седрик услышал, как Багшо скомандовали встать, а потом сказали, чтобы он шел туда, куда указывала темно-синяя рука, и Багшо поплелся в этом направлении без малейшего протеста — и без непременного своего бластера. Очень на него не похоже. Смысл происходящего был настолько страшен, что сумел даже просочиться через красный сверкающий шар боли. Зомби, вот что это такое. Багшо превратился в покорную, лишенную воли и разума марионетку на много дней — или месяцев — или навсегда, все зависит от впрыснутой дозы.

А эмблемы на плечах вроде двойного кольца.

Затем Седрика погнали к целому становищу тележек. Каждый шаг вызывал новый всплеск боли. Седрику хотелось умереть; из головы не шел этот звук: хруп. Теперь он — убийца. Возможно, эти люди отвезут его куда-нибудь и повесят. Хорошо, если бы повесили, уж всяко лучше, чем просидеть остаток жизни за решеткой, или куда уж там сажают заключенных. А почему двойное кольцо?

Элию он больше не увидит. Он бы и сам не посмел взглянуть ей в лицо. Ну что может быть общего у принцессы — с убийцей?

Кто-то приказал ему сесть в тележку справа. Сидеть было хорошо, лучше, чем шагать. Что-то холодное обхватило его запястье и громко щелкнуло. Седрик сделал усилие, отозвавшееся новой вспышкой боли, и сфокусировал глаза. Левую — здоровую — его руку приковали к поручню.

— Ну и вонища от тебя! — Темно-синий, севший на свободное место, брезгливо отодвинулся к самому борту тележки.

— Да вот, — смущенно пробормотал Седрик, — траванул я тут.

— Это я знаю!

— Ну и вроде бы штаны намочил.

— Хорошо, если только намочил.

Голос звучал совсем молодо. Превозмогая боль, Седрик сощурил глаза и кое-как получил мутное, но все же разборчивое изображение. Тощий, совсем молодой парень. А как же иначе, кому же еще поручат охрану абсолютно бессильного и безмерно вонючего пленника, как не самому младшему в отряде? Тележка рванулась вперед, а голова Седрика мотнулась назад, взрыв красной боли грозил взломать черепную коробку, в клочья разнести мозг, расшвырять его ошметки по сторонам. Хруп?

Да нет, шея вроде цела. А жаль, пусть бы сломалась — и дело с концом. Колонна тележек проскочила сквозь ворота и помчалась по тускло освещенному тоннелю. На повороте двухтонную голову снова занесло — с теми же, что и в первый раз, последствиями. Седрик проглотил подступившую к горлу рвоту.