Я вижу солнце, стр. 30
– Сосойя!
– Да, тетя?
– Спишь?
– Нет, тетя, какой там сон!
– Видел того немца?
– Лучше бы мне не видеть проклятого! – проворчал я, и опять под ложечкой у меня засосало.
– Конец войне, Сосойя, конец! – Тетя присела в постели.
– Кто это сказал?!
– Конец войне, Сосойя!.. Раз мы дожили до того дня, когда немецкий солдат пришел к нам и попросил кусок хлеба, – значит, войне конец! Понимаешь?
Я не ответил.
– Ты не обижайся на меня, Сосойя… Я была готова отдать ему весь дом, не то что мчади…
– Я тоже, тетя…
– Прости меня, Сосойя…
– Что ты, тетя!
– Подумай, Сосойя, что это значит! Немецкий солдат попросил у нас хлеба!
– Да, тетя!
Тетя помолчала, потом очень ласково спросила:
– Сосойя, ты голоден?
– Нет, тетя, ничуть! Мне совсем не хочется есть!
– И мне тоже…
– Ну тогда заснем, тетя…
…Сон не шел… Пропели первые петухи… Я встал, подкрался к тетиной кровати. Она спала и улыбалась во сне. Тете снился приятный сон.
Зачастили петухи. Я вышел во двор. На склонах гор, крышах домов, плетнях таял легкий, прозрачный, фиолетовый туман. Над селом занималась заря…
ПАВОДОК
Весной, когда на Суребских горах начинает таять снег, наша Супса свирепеет. Она выходит из берегов, заливает всю пойму, бушует, ревет, с корнями вырывает столетние деревья, набрасывается на мосты, уносит их, словно щепки, куда-то вниз, и не только мосты – бывает, жертвой взбесившейся реки становятся и звери, и скот, и люди.
Потом Супса постепенно остывает, угомонивается, возвращается в свое ложе, оставляя на берегах уйму дров и живительного ила. Река словно возмещает людям причиненное им зло.
Мы любим свою Супсу. Мы не боимся Супсы. Во время паводка люди наскоро сооружают земляные валы и насыпи, засыпают реку нанесенными ею же камнями и делают это с такой старательностью, словно им незнаком свирепый нрав Супсы. Или же вообще не делают ничего – стоят на берегу и наблюдают, на что еще способна эта небольшая сумасбродная река.
Паводок – лучшее время для ловли рыбы кошами.
Я, Нодар Головастик, Отия Каландадзе и Яго Антидзе поставили свой кош выше всех других кошей наших односельчан. И это не могло не вызвать общего возмущения!
– Разбойники! Это что же получается? Я должен жрать требуху вашей рыбы? Уберите отсюда кош, иначе перебью всех вас, чертей! – налетел на нас Венедикт Кутубидзе.
– А что, нам, что ли, есть требуху твоей рыбы? – спросил Венедикта довольно мирно Нодар.
– Слушай, говорю тебе, уберите отсюда кош!
– А где прикажешь ставить его? – вмешался Яго.
– Где хотите!
– Вот и прекрасно! Мы хотим именно здесь!
– Опять? Что я тебе сказал? – взвизгнул Кутубидзе.
– Чем ты недоволен, дядя Венедикт? – прикинулся я овечкой.
– Ты еще спрашиваешь? Христом-богом вас прошу – снимите ваш кош и перенесите его куда-нибудь вниз по течению! Вот и все!
– А что нам там достанется?
– Да какое мне дело? Что достанется, то и жрите!
– Э-э-э, почему так грубо, дядя Венедикт? – обиделся Нодар.
– Грубо? Ты посмотри на этого головастика!
– Не оскорбляй человека, дядя Венедикт! Хватит ему своего горя! – пожалел товарища Отия.
– А ты при чем?
– Как это при чем? Друг он мне или кто?
– Оно и видно! Все вы одним миром мазаны!.. Ну-ка соберите ваши манатки и убирайтесь отсюда!
– Товарищ Венедикт! – начал официальным тоном Яго Антидзе.
– Какой я тебе товарищ, сопляк! – взорвался Венедикт.
– Да что ты в самом деле, река эта твоя, что ли? – спросил Нодар.
– А чья же? Тебя не было и в помине, когда я здесь ставил коши.
– Ну, а теперь позволь нам! – попросил Нодар.
– Говорю вам: перенесите кош ниже или убирайтесь на тот берег!
– Послушай, дядя Венедикт, река не твоя и не наша, река принадлежит Советской власти и рыба в реке – тоже! – объяснил я.
– Ты кого учишь, болван, что мое, а что государственное?!
– В Конституции сказано, что все мы в равной мере пользуемся правом на отдых и на охоту! – уточнил Нодар.
– Не учи меня, что сказано в Конституции! Я на своем веку знал много конституций! – огрызнулся Венедикт.
– При чем тут я? Так сказано в Конституции!
– Что, что там сказано? Чтобы Нодар Головастик и Сосойя-бездельник отнимали кусок хлеба у Венедикта Кутубидзе?
– Нет, не совсем так… Чтобы ели все, вот что сказано!
– Так, да? – сощурил глаза Венедикт.
– Так! – кивнул головой Нодар.
– Значит, так? – обратился Венедикт ко мне.
– Точно! – подтвердил я.
– А разве о том там не сказано, что подобные вам сорванцы обязаны иметь честь и совесть и уважать старших?
– Видно, не читал ты Конституцию… Там нет такого указания.
– Нет?
– Нет.
– Значит, нет?
– Нет, дядя Венедикт, чего нет – того нет! – Значит, об этом не сказано, а о том, что вы должны жрать, а я глядеть вам в рот, об этом сказано? – Рыбы хватит на всех, дядя Венедикт! – Нет, ты ответь мне! – Не сказано, да? – не отставал Венедикт.
– Нет! – заупрямился я.
– И это называется Конституцией?! – Не дождавшись ответа, Венедикт выхватил из-за пояса топор и направился к нашему кошу.
– Что? Что он сказал о Конституции? – спросил вдруг Отия Каландадзе.
– А что? – обернулся Венедикт.
– Сосойя, как он сказал? «Что это за Конституция»? Не так ли? А ты чего уши развесил? – напустился Отия на Яго. – А еще член комсомольского бюро!
– Что я такого сказал? – побледнел Венедикт.
– Он еще спрашивает! «Я знал много конституций! Что это за Конституция!» Значит, наша Конституция тебе не нравится? – Голос Отии зазвучал угрожающе.
– Ты… Ты не болтай лишнего! Не говорил я этого! – струсил Венедикт.
– Как это не говорил? – повысил голос Отия. – Ого! Пришел сюда, разорался: река, мол, моя, я с вами, мол, разделаюсь, то да се!.. Да ты, оказывается, самый настоящий частный собственник и вредный пережиток капитализма к тому же!
– Ты это про меня? Да… как ты смеешь? – прошептал обескураженный вконец Венедикт.
– А что, не грозился разве? – подлил в огонь масла Яго. – Вместо того чтобы поддержать молодежь в трудное военное время, ты оскорбляешь нас, и не только нас, но и нашу Конституцию. Еще и запрещаешь ловить рыбу! Да если хочешь знать, немецкие фашисты ничего худшего и не делают!
– Вы что, с ума посходили, ребята? – застонал Венедикт.
– Не знаю, как вы, а я этого дела так не оставлю! – Нодар стал одеваться.
– Ты куда? – воскликнул Венедикт.
– Я знаю, куда…
– Что ты знаешь?
– Да, дядя Венедикт, мы все любим тебя, но… простить оскорбление Конституции и проявления пережитков капитализма, извини, не можем. Вот так! – категорически заявил Отия и тоже потянулся к одежде.
– Да постойте, сукины дети! Не сводите меня с ума! Ничего я такого не говорил!
– Это выяснится там! – произнес Нодар многозначительно.
– Где там?
– Увидишь…
– Вы что, сволочи, задумали? Бога у вас в душе нет! Клевещете на меня! – обезумел Венедикт.
– Здесь нас четыре свидетеля. Устроят тебе очную ставку, что ты тогда запоешь? – сказал Яго.
– И совесть вам позволит сделать это?
– Позволит, да еще как! – ухмыльнулся Нодар.
– Из-за паршивой рыбы губите человека? – прослезился Венедикт. – И кто? Выросшие на моих глазах мальчишки! Нате! Подавитесь и рыбой, и кошем, и Супсой! Жрите, авось лопнут ваши утробы!..
– А ты отстанешь от нас?
– Я-то отстану, но бог вас накажет!
– С богом договоримся мы сами, а ты оставь нас в покое!
– Поднимитесь хоть чуть выше, безбожники!
– Чуть выше поднимемся, так и быть! – пообещали мы.
– А я ничего такого не говорил, сукины вы дети, и прикусите ваши поганые языки!
– Опять ты за свое?
Венедикт долго укоризненно смотрел на нас, потом вскинул на плечо топор, плюнул и пошел своей дорогой. Мы прыснули. Венедикт обернулся.