Я, бабушка, Илико и Илларион, стр. 15
– За наш поезд!
– Да здравствует поезд!
– Мда… Действительно, странно… За поезд! – сказал чисто одетый пассажир с билетом и передал стакан мне.
– Я, товарищи, первый раз еду в поезде, – начал я.
– Счастливый ты человек! – сказал «индюшиное яйцо».
Перед отъездом Илико и Илларион предупреждали меня – в поезде, мол, много жуликов и проходимцев, нужно держать ухо востро. Выходит, ошибались они. Вот этот, например…
– Как вас зовут, дядя? – обратился я к «топору».
– Амбако!
– Да, Амбако. Когда я впервые увидел его, подумал: «Куда этого типа черт несет?» А вас как звать? – спросил я «индюшиное яйцо».
– Меня зовут Антипо, а тебе хватит болтать! Выпей и садись!
– Да. А Антипо мне сначала показался сумасшедшим.
– А теперь?
– Теперь что, теперь поезд нас сдружил! Да здравствует поезд! – закончил я и выпил.
Тамада снова наполнил стакан. Второй тост он хотел провозгласить стоя, но, больно стукнувшись головой о полку, тотчас же сел и начал:
– Когда бог научил обезьян говорить, то первое слово, которым они обменялись друг с другом, было «здравствуй»! Потом вырубили леса, возвели дома, построили железную дорогу, пустили по ней поезд, в этот поезд сели мы, сказали друг другу «здравствуй», и…
– Я никому не говорил «здравствуй»!
– Это вопрос вежливости…
– Так пусть всегда живет это теплое слово «здравствуй»! – закончил Амбако.
– Хороший тост!.. Подумать только, что такое доброе приветствие? Пустяк! А вот находятся люди, которые не хотят сказать человеку этого доброго слова! Вот есть у меня товарищ, вместе в университете учились…
– Вы из какого села, уважаемый?
– Из Нигоити!
– Хорошее село, а какой нынче урожай?
– Благодарю, неплохой… Так вот, есть у меня товарищ…
– Который с тобой не здоровается? Знаем мы про это!.. А ты-то знаешь, что у нас всего один стакан? Выпей, ради бога, поскорей!
…Очередь снова дошла до меня. Я держал в руках стакан с водкой, смотрел на живительную жидкость, наполняющую тело теплом, и мне хотелось рассказать этим незнакомым людям про бабушку, про Илико и Иллариона, про Мери, хотелось петь и кричать. Но я стыдился чего-то, стыдился так, как стыдится каждый деревенский мальчик своих залатанных брюк и дырявых чувяков.
– Будьте здоровы, друзья, – сказал я, прослезившись, и быстро сел.
– Э-э-э… наш герой, никак, плачет! – обратился «топор» к «яйцу». – Сколько же в водке градусов?
– Все восемьдесят!
– Двадцать, готов биться об заклад! – сказал я и вытер слезы. – И плачу я вовсе не от водки, просто в глаз что-то попало!
– Ладно, не беда… Я продолжаю, товарищи! – повысил голос тамада. – Вот мы говорили, что бог создал обезьян, потом от обезьян произошли мы. Ерунда это… Большинство людей произошло от собственных родителей! Не будь наших родителей, мы и этой водки бы не выпили. А не имей мы водки, не смогли бы выпить за родителей. Я не видел еще пьяного человека, который не вспомнил бы своих родителей!
– Когда я напиваюсь, я ничего не помню, – сказал молодой блондин.
– Хорошо еще, что ты хоть об этом помнишь! – сказал «индюшиное яйцо».
После тоста за родителей мы осторожно подняли блондина и уложили на третьей полке, рядом с его бочонком.
– Поверните его лицом к стенке, что-то он подозрительно икает! – предупредил нас «топор», но было уже поздно.
Блондин взорвался, словно вулкан. Не успели мы опомниться, как башлык нашего тамады окрасился в пурпурный цвет, «Индюшиное яйцо» и чисто одетый пассажир с билетом в ужасе глядели друг на друга. Один лишь я, чудом спасенный от неожиданного извержения, стоял, словно Христос среди грешников, и дико хохотал.
– Ах ты, мерзавец! – взвизгнул «топор» и, сорвав с плеч свой поруганный башлык, вышвырнул его в окно.
– Стащите его вниз, свинью этакую! – зарычал «индюшиное яйцо».
– Представляете, какой ужас! Что же мне теперь делать? Главное – не моя! – стонал пассажир с билетом, вытирая платком сорочку.
– Завяжите ему рот полотенцем, – посоветовал кто-то из соседнего купе.
– В чем дело, товарищи? Неужели лопнул бочонок? – раздался вдруг тихий голос блондина. С верхней полки, из полумрака, выглянуло его сконфуженное, бледное, словно мел, лицо.
– Ты еще издеваешься над нами, подлец?! «Лопнул бочонок»! У тебя что, винегрет в бочонке?! А?! Вот я тебе!.. – Разъяренный Амбако ринулся на полумертвого от страха блондина. Его с трудом удержали.
…Спустя полчаса тосты возобновились. Вскоре за трапезой остались лишь я и Амбако.
– Я хочу, чтобы ты, дядя Амбако, познакомился со мной ближе, – попросил я.
– Кто ты такой?
– Я – Зурикела Вашаломидзе!
– Что ж, фамилия у тебя хорошая, и выпить ты, видать, не дурак. А чей ты сын?
– Я сын моей бабушки, Иллариона и Илико.
Амбако вытаращил глаза.
– Может, еще чей-нибудь? – спросил он наконец.
– Больше ничей. Только троих. Я петь хочу.
– И потому едешь в Тбилиси?
– Нет, в Тбилиси я еду учиться. Ведь у меня есть аттестат зрелости. А у тебя есть? Нету? Ты и знать не знаешь, что такое аттестат зрелости. Да здравствует учение! – сказал я и опорожнил стакан.
– Я вот что тебе скажу… Ты, видать, неплохой парень… Ты слушаешь меня? Да перестань же смеяться как дурак! Слушай! Я – Амбако Горделадзе и тоже еду учиться. «Куда тебе, старый хрыч, учиться!» – скажешь ты. Вот и напрасно. Учиться, брат, никогда не поздно… Вот когда царя Николая с престола свергли… Да ты держись, не падай!.. Когда Николая, говорю, свергли с престола, я был таким же, как ты, молокососом. И думал я, что сидел царь на большой тахте, а потом пришли к нему рабочие и крестьяне, взяли его за ноги и стащили с той тахты… Так я тогда думал. А почему я так думал, знаешь? Неучем был, вот почему! Зато сыновья у меня ученые. Понял? Да здравствует учение!..
– Да здравствует дядя Илларион!
– Амбако мое имя!
– Нет, Илико!
– Амбако!
– Говорю тебе – Илико! Но когда у тебя вырос второй глаз?
– Слышь, сынок, меня зовут Амбако!
– Дядя Илларион, дай-ка я тебя поцелую!
– Черт с тобой, Илларион – так Илларион, но если, бог даст, протрезвишься, зови меня Амбако!
– Не хочешь меня поцеловать?
– Чудак ты! Отчего не поцеловать хорошего парня?
Амбако вытер губы рукавом и громко чмокнул меня. Я положил голову на плечо Амбако и закрыл глаза.
– Помнишь, Илларион, как ты подстрелил бедного Мураду?
– Помню, сынок, как же не помнить!
– А помнишь, что ты тогда сказал?
– А ну-ка напомни!
– Утешал меня: не плачь, мол, Зурикела!
– Да, да, вспомнил!
– А ты? Ты ведь тоже плакал!
– Я плакал? Ну да, конечно, плакал!
– А табак помнишь? Тот, которым нас угощал Илико?
– Как же, отличный был табак!
– Да нет, я спрашиваю про наперченный табак!
– Помню и про наперченный.
– Ты ведь знаешь: ты и Илико для меня дороже всех на свете!
– Знаю, знаю, сынок… А теперь засни!
– Бабушка уже спит… Нет, не спит… Думает обо мне…
– Конечно, думает, а как же? Ведь любит тебя…
Мчится поезд, плавно покачиваются вагоны, качается земля и все вокруг… Как бы поезд не сошел с рельсов… Впрочем, мне бояться нечего – я сплю на груди Иллариона… Мозолистая шершавая рука его нежно гладит меня по влажному лбу… Постукивают на стыках колеса… Поезд мчится, гудит.
– Аа-у-у, Зурикела, куда ты, ау-у-у!
– Иду, иду, бабушка! – кричу я и бегу сквозь легкий туман.
– Спи, сынок… – успокаивает меня кто-то.
Что такое дом
Я уже студент экономического факультета. Богатство мое по-прежнему состоит из одной пары брюк и одного «хвоста» – по политической экономии. Пока я учился на первом курсе, мою стипендию аккуратно получала моя домохозяйка, причем при каждой получке она упрекала меня:
– Мог бы, лентяй, стать отличником…
Теперь в связи с «хвостом» домохозяйку лишили стипендии, и поэтому к политэкономии мы готовимся вместе.