Гаугразский пленник, стр. 73
Она всегда знала, что он поступает неправильно. Всегда пыталась как-то повлиять на него, заставить изменить хоть одно звено из цепочки изначально губительных решений… Но он никогда ее не слушал. С чего бы он стал слушать ее теперь?
— Ты слышишь меня? — без надежды, на всякий случай.
Молчание.
Тем более что уже поздно. Она не сможет больше говорить с ним, заглядывать ему в глаза, класть руки на его плечи… Зная о нем — такое. Никогда.
Человек по имени Сам не лгал; но кто знает, какие цели преследует его правда? Что произойдет, если она, Мильям, переступив через отвращение и боль, собрав всю себя в зажатый кулак, в точности выполнит его указания? Если Робни поверит ей, последует ее совету — единственный раз в жизни, — не окажется ли он в конце концов преданным ею? И не станет ли это предательство — расплатой…
Расплатой будет гибель великого Гау-Граза.
Его уже не спасти.
Бледные тени на потолке. Почти так же отражалась в лунные ночи морская рябь на потолке спальни во дворце Растуллы-тенга. Юная Мильям, похищенная из круглого жилища с Небесным глазом, довольно быстро привыкла жить во дворце… за свою жизнь она убедилась, что привыкнуть можно ко всему. И к ненастоящему миру под названием «Глобальный социум» — наверное, тоже можно…
Рано утром, сказал Сам, за ней придут, чтобы провести по Коридору в обратном направлении… о Коридоре он, оказывается, тоже знал. Но ему известно далеко не все. Ему неоткуда знать, что может женщина, рожденная на Гау-Гразе, даже если она не первая дочь в семье. Он совершенно уверен, что если на блоке стоит… как он сказал?… «многоуровневая защита»… просто смешно. Особенно если человек столько времени и сил посвятил изучению «технологии дестрактов», как он это называет. В глобальих представлениях о мире нет места волшебству.
Она — не пленница. Она может уйти отсюда в любой момент. Затеряться в необозримом Глобальном социуме. Привыкнуть к нему. Жить.
А Юстаб и Валар?!!
Мильям рывком села в кровати, взметнув теплые снежные хлопья. Надо что-то придумать. До утра. Это — самое главное, единственное, что имеет значение в мире, который вот-вот разрушится до основания. Валар, наверное, уже на границе… может быть, он даже успел пройти посвящение оружием… а Юстаб…
«Мама».
Что?!.
Стиснула пальцами виски, прислушиваясь к тишине внутри себя, которая уже не была тишиной. Частое девичье дыхание… всхлип. Мильям успела вспомнить обещание Робни: никогда не использовать Юстаб как передатчицу… солгал. Он всю жизнь ей лгал…
«Мама… Ты меня слышишь?»
— Да. Что у вас случилось? Почему ты?..
«Хорошо… Я боялась, что у меня не выйдет. Я же никогда не пробовала. А отец…»
О Матерь, да при чем тут ее отец, его ложь, его преступления, его великие цели… Юстаб говорит с ней! Нужно немедленно объяснить ей, как пройти по Коридору, договориться, где они встретятся… затем — как это называется? — запрограммировать капсулу… потом…
Она, Мильям, уже достаточно освоилась в глобальем мире. Она сумеет сделать все, что нужно.
— Юстаб! Слушай меня…
«Он вдруг упал… Газюль меня позвала… у него половина лица — мертвая… и ничего не может сказать! Я пыталась… Знак исцеления… я хотела… У меня не получается, мама!!!»
В немыслимой дали, в горной стране, которой осталось жить считанные дни, — неудержимые слезы девочки, умеющей ткать живые покрывала. Первая дочь в семье… в их семье… в семье человека, предавшего разрушению все, к чему прикоснулся. То, что случилось с ним там, вдали, — тоже расплата?..
Юстаб, конечно, не оставит отца; сама мысль об этом показалась бы ей страшной и кощунственной, и так должно быть. Дочь никогда не узнает о том, что узнала сегодня она, Мильям. Нельзя допустить, чтобы рухнул и ее мир, сотканный, словно тончайшее покрывало, из волшебства и красоты. Ни за что. Все остальное как-нибудь решится.
Робни. Может быть, он все-таки ее слышит…
Потерпи. Я сейчас.
— Я скоро вернусь, Юстаб. Я уже возвращаюсь.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Руки Нури-тенга проворно мелькали над костром. Вроде бы на его ладонях опять краснели свежие мозоли, но разглядеть как следует я не успевала. Среди белого дня пламя костра казалось слабым, полупрозрачным, словно в эконом-режиме. Нури-тенг то ли поджаривал, то ли разогревал лепешки, раскладывая их на плоские камни вокруг костра. Непостижимое занятие, в котором я при всем желании не могла принять ни малейшего участия, почти сродни…
Кстати, самое время попробовать его расспросить. Аккуратно, чтобы не спугнуть.
— Устал? — Вот так, достаточно издали и ненавязчиво.
Но юноша все равно вздрогнул и едва не уронил лепешку в огонь. Затем пожал плечами, помотал головой и вернулся к своим… да, почти магическим действиям.
— Как твоя рука? Снова стер?
Кивнул и после паузы все-таки выдавил:
— Немножко.
— Жаль. Айве-тену так здорово тебя вылечила.
Опять кивнул, но уже без слов; несчастье в серой конусили поверх черной. Но я таки узнаю от него все, что хочу. Он ничуть не удивился тому, что произошло с ним в жилище той… колдуньи? Почему? Значит, здесь, на Гаугразе, совершенно обычное дело, когда от женского шепота и наложения рук затягиваются раны до мяса — с такой же скоростью, как в учебном цифрофильме на тему регенерации? Почему же об этом ничего не известно специалистам Внешнего департамента ГБ, программировавшим те учебные виртуалки, которых я в свое время прошла великое множество? И вообще никому во всем Глобальном социуме?…
Далекое— далекое, как сон.
«Значит, ты не веришь в магию? Абсолютно?» — «Абсолютно. Лжеученый».
Вот именно, Ингар. Я — тем более. И тем более я должна разобраться.
— Можно уже брать? — Я протянулась к ближайшей лепешке. Обожглась, отдернула руку. Нури-тенг подался навстречу, как будто постфактум пытался меня остановить. Вместо этого подцепил лепешку и принялся остужать ее, перекидывая туда-сюда на свежестертых ладонях. Мальчишеское лицо скривилось то ли от боли, то ли от досады за неумение ее скрыть. Я ободряюще улыбнулась и самым нейтральным тоном поинтересовалась:
— Как она это сделала?
Разумеется, лепешку он чуть было не выронил. Поспешил протянуть ее мне:
— Возьми.
— Спасибо. — Я откусила кусочек; вкусно, готовить они у себя в Обители умеют. — А ты знаешь других женщин, которые могут вот так заживлять раны?
Нури-тенг вспыхнул:
— Я служитель. Я вообще не знаю женщин.
— Здрасьте. А я?
Конечно же, не стоило вот так над ним смеяться. Юноша впился зубами в лепешку, словно прогрызая себе в ней защитную траншею. Его щеки и даже лоб приняли примерно тот же цвет, как тогда, когда они были освещены в ночи отблесками костра.
Дневной костер не отбрасывал никаких бликов. Дым полупрозрачным столбом поднимался в небо, и сквозь него все очертания колебались, будто выскочил легкий глюк на интерьерном мониторе с экосистемой. В той стороне, откуда мы пришли, размывались в дыму горные вершины, чересчур высокие, даже не верилось: Нури-тенг провел меня по удобному и пологому перевалу в седле Ненны (около пятисот метров над уровнем моря) — не сравнить с тем жутким переходом в отряде смертовиков, мы даже замерзнуть по-настоящему не успели. Северный склон на этом участке Южного хребта вообще спускался вниз плавно, как изогнутый бортик артефактного блюда, и почти белые под солнцем валуны постепенно уступали позиции яркой изумрудной зелени. Внизу, в долине, можно было разглядеть селение, похожее на тесно сбившееся стадо животных овец.
В этом селении Нури-тенгу предстояло начать исполнять свою миссию: нести в народ слово Могучего. Бедняга отчаянно боялся. Надо бы подбодрить его, а не, наоборот, вгонять в краску…
Но он по крайней мере точно знал, что должен делать. В отличие от меня.
То есть моя магистральная задача вроде бы ясна: найти центр, давший толчок дестабилизации Гауграза — вернее, его взаимоотношений с Глобальным социумом. Другое дело, что я более чем смутно представляю себе, каким образом нащупать его. А если попробовать зайти с другой стороны?