Негоже лилиям прясть, стр. 40
Глава II
Да свершится воля божия!
Прошли уже целые сутки, а графиня Маго все еще кипела от негодования.
Когда Беатриса д'Ирсон помогала ей одеваться для королевских крестин, Маго дала волю своей ярости и досаде.
– Ну кто бы мог подумать, что такая хилая особа, как Клеменция, доносит младенца до положенного срока? И покрепче ее скидывают до времени. А ведь вот продержалась все девять месяцев! И неужели она не могла разрешиться от бремени мертворожденным? Как бы не так! Щенок жив и здоров. Могла бы родиться девочка! Так на ж тебе! Родился мальчик. Посуди сама, Беатриса, ну стоит ли так хлопотать, подвергать себя такой опасности, которая еще и сейчас не миновала, чтобы судьба сыграла с нами подобную шутку?
Ибо Маго сумела себя убедить, что отравила Людовика Сварливого лишь затем, чтобы освободить престол Франции для своего зятя и своей дочки. Она даже начинала сожалеть, что не прикончила одновременно с мужем и жену, и вся ее ненависть обратилась против новорожденного наследника престола, которого она еще и в глаза не видела, против этого младенца, будущего своего крестника, чье появление на свет стало ей помехой, спутало ее планы.
Эта женщина, знатнейшая из знатных, богачиха, тиранка, по самой своей натуре была закоренелой преступницей. Всякий раз, когда ей требовалось склонить чашу весов на свою сторону, она прибегала к излюбленному оружию – к убийству; ей нравилось вынашивать планы преступления, она жила воспоминаниями о них, в них черпала она свои радости, загораясь при мысли о мучениях жертвы, упиваясь своей изворотливостью и наслаждаясь тайными своими победами. И если одно убийство не оправдывало ее надежд, она горько сетовала на несправедливость судьбы, жалела себя чуть не до слез и сразу же переходила к новым проектам, искала и находила новую жертву – того, кто стоял у нее на пути и должен был поплатиться за это своей головой.
Беатриса д'Ирсон, уже давно научившаяся предупреждать желания своей госпожи, скромно опустила длинные ресницы.
– Я сберегла, мадам, – кротко произнесла она, – немножко того порошка, которым вы нынешней весной так удачно воспользовались для изготовления королевского драже.
– И хорошо сделала! Молодец! И хорошо сделала! – похвалила ее Маго. – Всегда полезно иметь под рукой все необходимое, ведь у нас множество врагов!
Хотя Беатриса славилась высоким ростом, но и ей пришлось приподняться на цыпочки, чтобы накинуть на плечи графине плащ и завязать под ее подбородком завязки.
– Вы будете, мадам, держать младенца на руках... Другой такой случай не скоро представится, – продолжала она. – Ведь это порошок, и на кончике пальца его не заметят.
Эти слова искусительница произнесла томным голосом, как будто речь шла о лакомстве.
– Ну уж нет! – воскликнула Маго. – Только не во время крестин! Так недолго и на себя накликать беду!
– Почему же? Ведь вы отправите на небеса еще безгрешную душу!
– А главное, один бог знает, как мой зятек посмотрит на такие дела. Думаешь, я забыла, какое у него было лицо, когда я сказала ему всю правду о кончине Людовика? С тех пор он со мной холоден... И так уж меня втихомолку обвиняют во всех смертных грехах. По королю в год – за глаза хватит, подождем-ка еще немного с этим новорожденным.
Малочисленная, чуть ли не тайком собравшаяся кавалькада отправилась в Венсенн, где Иоанну I предстояло стать христианином; напрасно знатные бароны, уже заранее раскошелившиеся на праздничную одежду, ждали приглашения на эту торжественную церемонию.
Болезнь королевы, хмурая зимняя погода, а главное, то, что король родился не в Париже и не особенно порадовал своим появлением на свет родного дядю – регента, свели высокоторжественную церемонию крестин к простой и поспешно выполненной формальности.
Филипп прибыл в Венсенн вместе со своей супругой Жанной, с графиней Маго и Гоше де Шатийоном; их сопровождали конюшие, чтобы держать лошадей. Всю остальную семью даже не потрудились известить. Впрочем, Валуа объезжал свои ленные владения, собирая аннаты, д'Эвре сидел в Артуа и распутывал дела, которые натворил там Робер. А с Карлом де ла Маршем у Филиппа накануне произошло столкновение. Карл в честь рождения короля попросил брата возвести его в пэры Франции, увеличить его удел, а следовательно, и доход.
– Но, брат мой, я ведь регент, не более того, – возразил Филипп. – Лишь один король сможет даровать вам звание пэра... когда он достигнет совершеннолетия.
Бувилль встретил кортеж на красном дворе и первым делом обратился к регенту с вопросом:
– Ни у кого нет оружия, ваше высочество? Никто не имеет при себе кинжала или стилета?
И неизвестно было, кто вызывает в Бувилле большую тревогу – свита регента или родственники короля.
– Я не имею обыкновения, Бувилль, ездить с безоружной стражей, – сухо ответил Филипп.
Бувилль робко, но настойчиво потребовал, чтобы стража осталась во дворе. Такое рвение и излишняя осторожность раздосадовали регента.
– Я весьма ценю, Бувилль, ваши заботы о королеве, – произнес он, – но отныне вы уже не хранитель чрева, и заботиться о короле поручено нам с коннетаблем. Мы оставляем вам ваши полномочия, так не злоупотребляйте же ими.
– Ваше высочество! Ваше высочество! – лепетал Бувилль. – У меня и в мыслях не было оскорбить вас. Но ведь столько разных слухов ходит по королевству... Одного я хочу, чтобы вы воочию могли убедиться, как свято я выполняю свой долг и как горжусь этим.
Толстяк Бувилль не умел скрывать своих чувств. Не удержавшись, он исподтишка кинул взгляд на графиню Маго и сразу же потупился.
«Положительно все и вся относятся ко мне с подозрением и мне не доверяют», – подумала графиня.
Жанна Пуатье сделала вид, что ничего не заметила. А Гоше де Шатийон, даже не понявший, о чем идет речь, рассеял всеобщее замешательство:
– Да вы, Бувилль, нас здесь совсем заморозите! Пустите-ка нас поскорее внутрь.
Никто не зашел взглянуть на королеву. Слишком тревожные вести о ее здоровье сообщила мадам Бувилль: горячка все еще мучает больную, она жалуется на непереносимые головные боли, и каждую минуту всю ее сводит от позывов к рвоте.
– Живот у нее снова вздулся, будто она еще не разрешилась от бремени, – пояснила мадам Бувилль. – Ни на секунду не может забыться сном, все молит нас, чтобы прекратился колокольный звон, от которого у нее в ушах гудит, и все время говорит с нами, вернее, не с нами, а обращается к своей бабке Марии Венгерской или к покойному своему супругу Людовику. Жалость берет слушать ее; она на наших глазах теряет рассудок, а заставить ее молчать мы не в силах.
Пробыв двадцать лет на посту первого камергера при короле Филиппе Красивом, граф Бувилль приобрел достаточный опыт в проведении торжественных церемоний. Он уже забыл счет крестинам, на которых был распорядителем.
Присутствующим вручили все необходимое для церемонии. Бувилль и двое дворян заткнули за воротник длинные белые полотенца и придерживали их за концы, растянув перед собой во всю длину: одним полотенцем полагалось прикрыть купель со святой водой, другим – купель пустую, третьим – чашу с солью.
Повитуха, принимавшая младенца, держала крестильный чепчик, который следовало надеть на короля после миропомазания.
Потом появилась кормилица с новорожденным на руках.
«Экая красавица!» – подумал коннетабль.
Мадам Бувилль нарядила Мари в розовое бархатное платье, скромно отделанное мехом у ворота и запястий, и не пожалела времени, чтобы обучить ее полагающемуся при обряде церемониалу. Младенец был закутан в мантию, в которую свободно мог бы завернуться взрослый, а сверх нее накинули еще лиловую шелковую вуаль, ниспадавшую как шлейф.
Процессия двинулась к дворцовой часовне. Шествие открывали конюшие с горящими свечами в руках. А позади, шатаясь, еле плелся сенешаль де Жуанвилль, хотя его поддерживали с двух сторон. Однако он вышел из состояния вечной дремоты, узнав, что будущий король, Иоанн, его тезка.