Александр Великий или Книга о Боге, стр. 47

Вдруг перед греческими пехотинцами Александр поднял правую руку и воскликнул: «Боги, докажите сегодня, что я действительно сын Зевса-Амона: подарите победу Элладе!». И он велел всем командирам распорядиться, чтобы их люди молчали, пока мы будем идти, и не заглушали его приказы.

Бесконечная полоса пыли обозначала перед нами фронт персидской армии. Как при Гранике и при Иссе, Александр встал на правом фланге с гетайрами; но линия персидской армии была настолько длиннее, что этот правый фланг Александровых войск едва достигал центра вражеского фронта, где находился сам Дарий. Александр должен был быть готов к тому, что персидский фланг непременно обойдет его. Чтобы предотвратить такое развитие событий, он поставил позади себя пеонских всадников, критских стрелков из лука и некоторые другие отряды, чтобы по ходу атаки развернуть их в глубину. Он сделал сходные распоряжения касательно левого крыла, где командовали Кратер и Парменион. Таким образом, греческая армия, развернувшись, должна была представлять собой не прямолинейный фронт, а скорее клин, врезающийся в неприятельские ряды.

Построение произошло в полной тишине, среди которой раздавались приказы Александра. По мере приближения к персам, отряды прикрытия переходили один за другим на правый фланг царя, шедший прямо на Дария и его слонов.

Бой начался, как было предусмотрено, несколькими налетами сбоку, предпринятыми бактрийскими всадниками Бесса; они были отбиты. Тогда Дарий бросил вперед свои серпоносные колесницы, которые обрушились на нашу пехоту с ужасающим грохотом; но македонцы были обучены быстрым ответным действиям; они расступились, чтобы пропустить колесницы, испуская крики и ударяя копьями по щитам, чтобы напугать лошадей. И они вставали на дыбы, ломали дышла, обезумев и опрокидывая повозки; возничие, сброшенные на землю, скатывались под собственные колесницы, и серпы разрывали их; затем македоняне, перестроившись в два ряда, лицом к лицу, заключили людей и лошадей в два частокола копий. Вскоре двести колесниц, которые должны были принести победу Дарию, превратились в кучу железа, красного от крови, откуда свешивались клочья человеческих и конских тел.

Чтобы поправить эту беду, персидский царь ввел свои конные резервы; но это движение открыло в его рядах брешь, в которую не замедлил ворваться Александр с всадниками Черного Клита. И снова два царя оказались лицом к лицу. Снова Александр увидел перед собой колосса с кудрявой бородой, увешанного драгоценностями и стоявшего на серебряной колеснице; за Дарием высились, как серая крепостная стена, пятнадцать боевых слонов с цепями на ногах; они ревели и яростно махали хоботами. Но Александра не могло испугать ничто, даже эти гигантские животные, которые раскрывали свою розовую глотку и издавали душераздирающие крики. Он смотрел только на потомка великого Кира, на живого идола, воплощавшего пространства Азии. Все люди, разделявшие их, были заведомыми мертвецами. Разрубая черепа, пронзая грудные клетки, пробивая себе путь среди предсмертного хрипа, Александр продвигался вперед, зачарованный этим взглядом, в котором нельзя было прочесть ни ненависти, ни страха; его неудержимо притягивал к себе этот гигант, одетый в пурпур и осыпанный сверкающими камнями, который возвышался над битвой, но не сражался сам. Дарий был уже на расстоянии полета дротика; похоже было, что он даст себя поразить, даже не пошевелившись… «И вдруг я заметил, что он улыбается, – рассказывал потом Александр. – Я увидел, как по его лицу скользнула странная печальная улыбка».

Внезапно, так же как это случилось при Иссе, идол в тиаре исчез с колесницы. В мгновение ока Дарий оказался на коне и растаял в слепящей пыли сражения. И так же, как при Иссе, Александр поклялся, что Дарий не скроется от него, и ни телохранители, ни десять тысяч бессмертных, ни слоны не смогут его спасти. Но в эту минуту прискакал гонец от Пармениона. Сатрап Мазей во главе индийской конницы прорвал центр греческой пехоты и домчался до той части лагеря, где стоял обоз; там уже шло побоище и полыхал пожар. Если Александр не придет на помощь, все крыло Пармениона и Кратера может быть уничтожено. Таким образом, обе армии находились в равном положении, каждая отчасти одерживала победу и отчасти терпела поражение. Суматоха была величайшая; на всех лицах была маска войны, вылепленная из пота, пыли и крови. С гневным воплем Александр увлек отряд гетайров на помощь Пармениону. В яростном наступлении был ранен Гефестион. Но там, где проносился Александр, летела и победа. Вскоре поражение персов стало полным.

Смерть поработала целый день на Гавгамельском поле боя, и кровь всех народов Азии, хлынувшая из тысяч перерезанных глоток, перемешалась и ушла в песок.

Как только его пехота оказалась вне опасности, Александр снова кинулся на поиски Дария с теми из воинов, кто еще был в силах следовать за ним; он мчался, пока было светло, потом остановился, чтобы подождать свежих лошадей, в полночь снова пустился в дорогу и, проскакав пятьсот стадиев, утром прибыл в Арбелы, где стоял персидский лагерь. Там его ждали еще сокровища, еще слуги, еще женщины; но Дарий со своим двоюродным братом Бессом и бактрийскими всадниками бежал другой дорогой на восток, в Экбатаны.

XIX. Вавилон

Вавилон – Амонова земля. Династия ее древних царей начинается с эры Овна. Бог-покровитель Вавилона Бел-Мардук – это другой лик Амона. Персы нанесли Вавилонии глубокие раны и осквернили ее святилища. Дарий I частично разрушил город; Ксеркс похитил золотую статую Бела-Мардука и снес его храм.

И потому Александр, пройдя всю Ассирию с севера на юг и вторично переправившись через Тигр, пошел в Вавилон не как завоеватель, а как освободитель. Щедро раздав своим солдатам добычу, захваченную в лагере Дария, он запретил им грабежи. Сатрап Мазей, подвергший Пармениона опасности на Гавгамельской равнине, изъявил покорность Александру и сдал ему город без боя. Жрецы, маги, прорицатели, музыканты Бела и все жители вышли, размахивая гирляндами, навстречу царю и фараону Александру.

И мы вошли в Вавилон, где улицы были усеяны цветами, а насыщенный фимиамом воздух звенел от гимнов. Армия прошла торжественным маршем по крепостным стенам из розового кирпича, таким широким, что по ним могли ехать рядом две колесницы, запряженные четверкой лошадей. Александр пожелал, чтобы ему показали все чудеса легендарного города, чьим господином он стал. Он посетил знаменитые висячие сады, о которых путешественники рассказывали на другом конце земли: это огромные ступенчатые террасы, которые покоятся на колоннах и засажены редкими породами деревьев; когда-то давно вавилонский царь повелел устроить их из любви к одной из своих наложниц, тосковавшей по лесам. Александра проводили к мосту, одному из самых больших в мире, перекинутому через Евфрат, затем по дворец Навуходоносора на берегу реки. Тяжелые двери из черного дерева, кедра и кипариса, обшитые тонкими листами серебра и золота, инкрустированные слоновой костью, меж косяков, сплошь покрытых лазуритом, открылись перед ним. Под конец он направился в разрушенный храм Бела – гигантскую башню, которую евреи во время своего пленения видели стоящей; ее грандиозные развалины были и сейчас высотой с самые большие пирамиды. И Александр вложил свою руку в руку статуи Бела.

После шести месяцев испытаний Вавилон стал для войска местом блаженства. Солдаты, у которых завелось золото, бражничали в многочисленных тавернах. Военачальники, командиры высокого ранга, военные строители, знаменитые ученые и люди искусства, сопровождавшие Александра, тоже были отнюдь не обделены удовольствиями. Богатые вавилоняне были гостеприимны, щедры на угощения, и их пиры были обязаны своей славой не только редким винам, которые текли там рекой. В самом деле, на эти трапезы женщины являлись сначала в роскошных одеждах, но через некоторое время снимали свои покрывала и верхние одеяния, а затем, с каждой переменой блюд, сбрасывали постепенно остальные покровы, чтобы предстать совершенно обнаженными к тому моменту, когда присутствующих обносили сластями. И это были не публичные женщины, даже не гетеры и не наемные танцовщицы; это были самые почтенные супруги и их дочери, считавшие – в чем их поощряли их отцы или мужья – такую манеру предлагать себя величайшей любезностью по отношению к гостям.