Державы Российской посол, стр. 35
Рано или поздно явится верный человек – с бумагами для доступа к трансильванскому владыке. Ныне почти все венгры под его державой. Люди из многих столиц околачиваются вокруг Ракоци. Одни с открытым титулом, другие приватно. Он – Куракин – имя и званье свое из ума выкинет. Откроет токмо князю, из уст в уста.
– С ним способнее всего по-немецки… Французского языка ведь нет у тебя.
– Малость, государь.
– А итальянский твой? Вяжешь еще?
– Не запнусь, верно…
– Унтер тоже по-итальянски умеет? Башковитый унтер. Почто квасил на дворе у себя? Отдал бы учиться. Молодец ведь. Как он цидулу иезуитскую сберег!
– Сберег, да что толку, государь? Лепятся иезуиты к Мазепе, лепятся, а ты ему веришь.
Сказал и испугался.
– И ты… И ты славного воина позоришь? – спросил Петр в упор и ухватил Бориса за волосы.
– Не позорю я…
Звездный брат подтолкнул к стене, стиснул крепче пук волос.
– Ты, что ли, днепровские крепости брал? Ты? Поносите верного рыцаря. Зависть боярская…
– Мне почто завидовать, – отчаянность небывалая понесла Бориса. – Я свою службу справляю. А он…
– Ну, что еще?
– Он королю польскому руку лизал и ушел неохотой. Европская шляхта продажная, – неужто не видишь? У них в обычае суверена менять.
Высказал-таки накипевшее.
– Зато вы хороши, старые фамилии, – и Петр рванул Бориса к себе, отчего тот едва не упал на колени. – Службы на грош, а спеси…
Не отпустил вихор, мотал Бориса, словно куклу. Стиснул больнее пук волос, двинул об стену затылком.
Стена словно рассыпается, камни сомкнутся сейчас, похоронят заживо.
О Петре ведомо – одного только Меншикова мог он, отколотивши, пожалеть.
2
Повозка царского посла выкатилась из Медницких ворот, подгоняемая ветром и косым дождем. Трогаться с места в ненастье – примета добрая.
В тот же день офицеры-католики – поляк и австриец – привели к Броджио своих невест. Обе чуть ли не на голову выше мужчин, длинноногие, стройные шведки, дочери чиновников, застигнутые войной в Курляндии. Следовали за женихами в обозе. Царь не одобрял фронтовые браки, а тут смилостивился.
В письме к ближайшему начальнику, отцу-провинциалу в Прагу, Элиас объяснил:
«Шведки желали, чтобы брак был совершен не католическим священнослужителем, и сам светлейший царь разрешил спор. „Подите, – сказал он, – позовите к нам отца Илью, иезуита, нашего полевого маршала, пусть он обвенчает“».
О поездке Куракина в Карлсбад Иоанн Миллер – провинциал – упрежден давно. Не одна пара зорких глаз встретит его и проверит, исправно ли князь принимает ванны и пьет воду. Буде отлучится куда – проследят, зорко проследят братья по ордену.
Портрет Куракина, присланный отцу-провинциалу, должен облегчить задачу. С оригинала, подаренного принцу, Броджио позаботился снять копию.
Отец Иоанн, однако, стар, рассеян. Забывает обо всем, когда разбирает свою коллекцию, перекладывает, чистит старинные подсвечники.
Броджио дал себе слово не выпускать Куракина из вида. Однако не лететь же за ним в Чехию!
В царской ставке без него, полевого маршала, не обходятся. Титул звучный, спасибо царскому величеству! Вдруг гуртом повалили женихи и невесты. Француз и немка, датчанин и литовская шляхтянка – все, как назло, разных вер.
И все нетерпеливы, небось житья не давали ксендзам. Один выход – к иезуиту. Да чтобы не где-нибудь венчаться, а во дворце, при царской особе.
Вереница свадеб растянулась на неделю. Судя по письму отца Миллера, Броджио так и не увидел в этом царскую хитрость.
А затем, не успел Броджио и заикнуться об отъезде, объявилось новое препятствие.
В коллегии, у отца-эконома опять записка от Дульской, присланная с Анджеем, верзилой-кучером, поседевшим на службе у Вишневецких. «Умоляю, сегодня в шесть!» Почерк, изломанный торопливостью или страхом.
Что-то случилось…
На этот раз карета – постоянное место конфиденциальных встреч – колесила по глухим проселкам особенно долго. Вместе с боем копыт, с гулом иссохшей земли в уши императорского доверенного колотилась ругань, которую он не привык слышать из уст женщины.
– Предатель… Окаянный предатель…
– Кто? Ради бога!
Лицо Дульской маячило в полумраке смертельно-белым пятном, чужое лицо.
– Мерзавка в его постели… Паскудная шлюха…
Новый взрыв непристойностей заставил Броджио молитвенно сложить ладони.
– Слуга божий краснеет, княгиня.
– Убежала из дома, убежала тайком, как блудливая кошка… Он выманил ее…
– Гетман?
– Нет, нет, – белое пятно металось, волосы рассыпались. – Я не назову… Проклятое имя… Пусть отсохнет язык, если я когда-нибудь…
Помолчать, приказал себе Броджио.
– Он пожалеет… О, он пожалеет… Кровью заплачет, не слезами, кровью, – и Дульская приподнялась, пальцы хватали воздух, искали горло изменника. – На эшафоте, на эшафоте! – выкрикнула она.
Спятила баба. Элиас выжидал, крепился. Сохранить ясность мысли, не поддаться безумию!
– Я виновата сама… Спуталась с врагом нашего рода… Да, да, – и Дульская рухнула на подушки. – Я гнусная тварь. Я погибну, но и он…
Что же все-таки произошло? Девчонка у Мазепы… Экая новость! Не первая победа ловеласа. И Броджио заговорил. Он не узнаёт ясновельможную княгиню. Да, не узнаёт. Терять рассудок из-за пустяка…
– Вы ничего не поняли, – оборвала Дульская. – Негодяй женится.
– Фантазия, княгиня! Мазепа и Мотря… Это смешно. Сколько у него таких пассий? Считайте, десятки… У нее есть отец, княгиня. Он уже вырвал ее из лап развратника, отхлестал, я уверен… Отхлестал и запер в чулан.
– Ошибаетесь, – Дульская злобно торжествовала. – Кочубей бражничает с Мазепой. Старый болван доволен, я слышала. Высокая честь… Куда выше! Породниться с…
– Слухи, княгиня…
– Я не прощу, клянусь вам… Я пойду к царю, сегодня же… Я расскажу все… Кладите и меня на плаху, ваше величество! – произнесла она со спокойной решимостью.
– Превосходно, княгиня! Повернем сию же минуту.
Гримаса иронии, резкий излом губ кардинала Сагрипанти, действующий так убийственно.
Однако есть ли у нее хоть одна строчка, одна буква, написанная гетманом, изобличавшая его? Он достаточно хитер, чтобы не выбалтывать тайны. Москва засыпана доносами на Мазепу.
– Не воображайте, что царь вам поверит. Речь, продиктованная ревностью…
– При чем тут моя ревность? Во-первых, о наших отношениях никто не знает.
– Вы так считаете? Я знаю, княгиня. Этого довольно. Скрывать я не стану.
Княгиня ничего не добудет, кроме позора. Постыдная связь, ложный донос… Княгиня запачкает свой славный герб. Мало того, ее накажет церковь, обманутая в своих надеждах. Княгиня хочет расстроить благочестивое начинание, срубить под корень дерево, обещающее добрые плоды… Если ей не дорога собственная честь, пусть подумает о христианском долге, о детях.
Броджио ощутил облегчение – наконец-то он нащупал, кажется, твердую почву.
– И о детях, княгиня. Ваша горячность повредит вашим сыновьям. А между тем…
Теперь – от угрозы к дружескому участию. Губить Мазепу не расчетливо. Выгоднее использовать его, поманив чинами, доходами, сделать слугой Вишневецких. А потом откинуть прочь, как ветошь… Он, Броджио, до сих пор не перечил княгине, не лишал ее иллюзий, но ведь нелепо прочить корону Мазепе. Паны ни за что не выберут казака. Казак будет воевать, будет расчищать дорогу к трону. Для кого? Для человека истинно достойного.
– Неужели вы не видите, княгиня, – заключил Броджио победно, – корона ждет Вишневецкого. Вашего сына Михала. Его войска в союзе с казаками…
Увлекшись, иезуит набросал финальную сцену войны: Карл и Петр, обескровленные, бессильные, сошли с поля. Королем избран Михал Вишневецкий, королем Польши и Украины, всей Украины. Россия теряет и левый берег Днепра.
Четверка бежала резво, экипаж трясло, фляжки и баночки на полке сопровождали речь иезуита одобряющим звоном.