Язычники, стр. 90

Эвдианем понял, что станции лишь увеличивают процент кислорода в атмосфере Эколы, главное же — воздушные фильтры, не обогащающие атмосферу, а делающие ее чище, здоровей. Фильтр — это цилиндрический резервуар диаметром десять и высотой пятьдесят метров, наполненный дистиллированной водой с растворенными в ней смолами. В нижнюю часть резервуара по трубам от заборника поступает воздух и, пройдя, распыленный, через столб воды, уже сравнительно чистый собирается в верхней части. Отсюда компрессоры гонят его в следующий резервуар, и так далее. После пятой очистки это уже вполне пригодный для дыхания воздух. Каждый из десятка смонтированных нами фильтров представлял собой комплекс сооружений, работающих в полностью автоматическом режиме. Мы почему-то были уверены, что такие комплексы, разбросанные по самым пустынным местам планеты, останутся вне внимания Эвдианема. И, — как уже было сказано, ошиблись.

Вскоре после визита Эвдианема ночью нас по тревоге поднял диспетчер из незаконников: разом половина фильтров вышла из строя. Технически этого быть не могло, система обладала максимальной надежностью…

До сих пор у меня перед глазами стоит эта картина разрушения и смерти.

Судя по всему, взорваны были перегонные устройства. И когда тысячи кубометров кипятка, находившегося под давлением, разом были выпущены наружу, они испарились почти мгновенно. Не берусь оценивать силу этого пароводяного взрыва, скажу только, что от сооружений практически ничего не осталось. По периметру зоны разрушения мы находили обваренных диверсантов. Спасти никого не удалось…

А потом мы приземлились на знакомой лужайке у дворца и пошли в покои Эвдианема, чтобы раз и навсегда покончить с диверсиями и убийствами. Нас пытались не пустить, и я помню остановившийся взгляд капитана, когда мы прокладывали себе дорогу через беспорядочную толпу солдат и слуг. Они не поднимали упавших… Ударом ноги капитан вышиб двери в парадный зал, где царил разгром и хаос. Повсюду валялись свитские, и, ушибленный дверьми, стонал на полу Битый. Увидев Васю, он слабо задергался. Посередине зала, вытянувшись в струнку, стоял Эвдианем. Руки его были привязаны к туловищу, а шею опоясывала удавка из тонкого троса, перекинутого через крюк сорванной люстры. Другой конец троса был закручен вокруг талии Льва Матюшина, который, чернея от злости, сидел на узкой банкетке, поставленной на обеденный стол. Трос был натянут. Дико оглядевшись, Лев прохрипел:

— Я не могу утверждать, что не хотел этого скандала. В глубине души я его хотел и был рад, когда они скопом навалились на меня, едва я предложил Эвдианему подождать вас. Он надумал сбежать. А теперь, если я раненый или убитый свалюсь со стола, этот миробль повиснет. Но он ценит свою жизнь и потому запретил стрелять в меня. — Лев слегка наклонился назад и посмотрел, как Эвдианем встал на цыпочки. — Я болен ненавистью, капитан. Я заразился здесь, во дворце, от общения с ним и с Битым. Как же я теперь буду жить? Мне ж еще на Землю надо!

Он отвязал от пояса тросик, и Эвдианем плашмя свалился у наших ног. Лев слез, поднял с пола сумку, достал из нее сплющенную колючку и стал разглаживать.

И вовсе они не хранители, — бормотал он. — Их самих охранять надо, кто ж это на нее наступил…

— Это не болезнь. — Капитан смотрел на колючку, оживающую под пальцами Льва. — Доброта к живому и ненависть к тому, что мешает жить, неразделимы. — Он перевернул ногой Эвдианема, тот приоткрыл налитые кровью глаза. — Поди ж ты, какой невзрачный поганец, а готов всю планету задушить, только б власть не потерять. Я шел сюда, чтоб его убить. — Капитан посмотрел на нас, и никто не опустил глаз. — Но мы поступим по-другому.

И мы погнали перед собой Эвдианема и Битого, и слышали, как шарахались в закоулки дворца слуги и солдаты. Больше никто не пытался остановить нас. После часа лета мы высадили их у взорванной станции-фильтра, дали в руки лопаты и заставили похоронить погибших. Пусть осудят меня потомки за то, что я такой, какой есть, но скажу, что с незнакомым чувством злорадства я прислушивался к хриплому дыханию Эвдианема, неумело работающего лопатой.

— Великие и могучие пусть будут милостивы ко мне. На Эколе мало людей, зачем вам рубить мое дерево, — бормотал он. — Будут милостивы…

— Будут, еще как будут. Мы не станем рубить твое дерево. Но ты разделишь судьбу незаконно живущих. — Капитан поднялся на трап дисколета, он непривычно для нас сутулился. — Отсюда до столицы десять дней пути пешком. Воды здесь с избытком, а дышать будете, чем все дышат. Тебе ведь не нужны люди, Эвдианем, так мы позаботились, чтобы никто вам не встретился.

А Вася, оглядев мускулистого Битого и рыхлую, с пузом фигуру диктатора, молвил:

— Пустыня не дворец. Полагаю, Битый его в два счета наизнанку вывернет.

И мы отправились к себе в лагерь. Мы больше никого из них не видели и, что сталось с диктатором и его главным прихлебателем, понятия не имеем. Да и не до них нам было. Приближалось время отлета, а дел оставалось невпроворот. Мы восстановили регенераторы воздуха, бросив на сварочные работы и киберов, и доставленные со звездолета специальные автоматы. Потом накрыли их защитным полем, а кислородные станции защищать не стали, поскольку именно возле них и располагались наши главные центры и поселки незаконников.

— Мы сделали что смогли. Для этого поколения фильтры будут недоступны, а следующее умнее будет… — так говорил Вася, когда мы с ним делали последние облеты планеты и разбрасывали над городами маленькие елки, готовые к посадке. Для этого нам пришлось почти опустошить питомник. Мы разбрасывали саженцы, сотрясая окрестности призывом:

— Люди! Пусть каждый посадит дерево! И да не будет больше незаконно живущих!

Это, наверно, было здорово, когда с неба сыпались тысячи маленьких елок и у каждой в мешочке с землей корни…

Потом мы всем коллективом переключились на реализацию Васиного предложения. Помните, я говорил, что после покушения на Васю мы скорректировали, вернее, дополнили программу. Пожалуй, это была для нас самая приятная работа на Эколе, хотя мы и израсходовали все корабельные запасы стимуляторов роста растений, весь семенной фонд, все яйца, взятые с Земли, и всех насекомых, обитающих в корабельной оранжерее. Не на подарках же экономить, в самом деле…

Это была небольшая, километра в два, долина, расположенная среди гор. А в долину в тумане и радугах спадал водопад, и текла из него извилистая речка, омывая замшелые валуны, разливаясь широкими и тихими заводями. Ивы смотрелись в воду, и под их ветвями плавали утки с выводками утят. Холмистые берега были зелены, а там, где подальше на скалах почвенный слой был тонок, тянулись к небу красные сосны в серебряных иголках, а у подножий холмов были высажены вишни, и Вася так устроил, чтобы они зацвели в день отлета.

— Хочу успеть посозерцать, а то еще когда придется.

Мы их подняли в конце ночи, своих незаконников. Мы просили тех, кто захочет, поехать с нами или пойти пешком. И почти все захотели, и, когда пришли на холмы, взошло раннее солнце и осветило долину, и речку в прозрачном тумане утра, и вишни, которые цвели.

Мы тоже смотрели со всеми вместе, а потом тихо, не привлекая внимания, отошли в сторону, где лежал наш с вечера доставленный дисколет.

ЧУЖИЕ ОБЫЧАИ

— Пути эволюции неисповедимы. Вот так. А хочешь выполнить программу, уважай чужие обычаи. — Сказав это, Вася выпил стакан соку, хрупнул огурцом и ретроспективно передернулся. Вообще, после нашего возвращения с Нимзы Вася часто говорил об уважении чужих обычаев, это у него конек такой появился, у нашего коренастого Васи. Надо сказать, у него были основания, Еще бы, каждый будет рад, если его недостаток, скажу сильнее, порок вдруг обернется достоинством. Но мало ли что может случиться в дальнем космосе… Мы, конечно, знали, что если Вася в конце концов помрет, то не от скромности. Однако и полагать не могли, что в экипаже взрастет — с чего бы? — столь нескромный член. Мы терпели, а куда денешься? И до сих пор терпим.