Язычники, стр. 40

ЯЗЫЧНИКИ

Городок Института реставрации природы имел свою гавань в бухте, узкой горловиной соединенной с океаном. В бухту заходили иногда парусные сухогрузы, и тогда два портальных крана на причале начинали неторопливую работу, заглядывая в трюмы. Была еще малая пристань, к ней лепились прогулочные яхты сотрудников ИРП, и была пристань малышковая с надувными катамаранами для плавания внутри бухты. На дощатом настиле этой пристани, глядя сквозь щели в прозрачную воду, лежал вундеркинд и акселерат Алешка. Неподалеку под присмотром Нури возились в песке голыши-малыши, их визги и смех подчеркивали тишину утра. Решетчатая тень на песчаном дне шевелилась, рождая солнечных зайцев. Алешка опустил руку в воду. К растопыренным пальцам приплыли мелкие рыбешки, тыкались носами. А потом черная лента подползла по дну к самым пальцам, волоча на себе мертвых рыбок и рыбью чешую. Алешка вытащил руку — ладонь была в черной слизи, — поднес к лицу. Пахло нефтью.

— Нури, — позвал он. — Нури, смотри, что это?

Посетитель держался скромно, но скрытая наглость читалась в его глазах. Обычный, сильно помятый костюм, незапоминающееся лицо, покрытое сизым румянцем и множеством складок. Посетитель сдвинул на ухо дешевую маску-фильтр, опустил взор, сложил руки на груди и, просветлев, возгласил:

— Бытие Божие — факт доказанный!

Пастор Джонс отложил эспандер, вздохнул. Проходимец — пробежала вялая мысль.

— Так чем могу служить?

— Пять минут вашего внимания, преподобный отец, хоть, видит Бог, вы мне в сыновья годитесь. Мы поймем друг друга, как люди современные, деловые и имеющие одинаковые склонности, хотя, к моему сожалению, не равные возможности…

— Говорите.

— Как я уже отметил, доказать бытие Божие на данном этапе развития науки можно с легкостью. Правда, вы мне не поверили. Очевидно, потому, что более компетентны в этом вопросе… — Посетитель не спускал глаз с могучих дланей пастора, руки лежали спокойно.

Пастор Джонс хмыкнул, начало ему понравилось. Не банально, с подтекстом. Пройдоха, конечно, но, похоже, пройдоха квалифицированный, а с профессионалом всегда приятней иметь дело, чем с дилетантом. Сейчас будет клянчить деньги, интересно, под каким соусом?

— Точно! Я аферист и вымогатель — это вы правильно подумали. Такова моя профессия уже много лет. В общем, не жалуюсь, но сейчас стало тяжелее, возраст сказывается.

— А кому легко? Каждый несет свой крест, — вздохнул пастор Джонс.

— Н-да, так вот, зовут меня, допустим, Тимоти Слэнг. Можно проще — Тим. Но это не важно, чек вы все равно будете выписывать на предъявителя.

Пастор Джонс поднял бровь: чек. Смешно. Он уже забыл, когда расплачивался чеками. Нет, жить можно, ничего не скажешь, но в этом Богом забытом городке три прихода…

— Чек будет, — продолжал Тим. — Объясню как на исповеди, на чем основана моя уверенность.

…В доме с мезонином, с решетчатой террасой, увитой пластмассовой пахучей зеленью, не виднелось ни огонька. В окнах торчали многодырчатые сферы фильтров — верный признак зажиточности. Тим сидел на корточках у низкого заборчика, слушал, как что-то стучит и трепыхается внутри него. Преодолевая дрожь, он лег на живот и пополз. Пыль через маску забивалась в ноздри, было очень нехорошо. Тим испытывал страх и стыд.

Это ужасно, думал он. Еще недавно сравнительно преуспевающий делец, и вот, вынужден ползти на брюхе к чужому незнакомому дому, чтобы ограбить. Он, так уважающий собственность. Грубо и глупо, а главное, примитивно. Это особенно удручает — примитив.

Тим привык получать деньги изящно. Он проходил в кабинет легким шагом уверенного в себе человека. Нет, он предварительно звонил. По делу, касающемуся нарушения седьмой или, скажем, десятой заповеди, имевшему место в субботу вечером. Его принимали сразу. Еще бы, фирма «Слэнг и Кь», небольшое, но процветающее предприятие, была хорошо известна в определенных кругах, среди лиц, имеющих возможность утолить свою нужду в грехе.

Тим проходил в кабинет, минуя секретаршу (у, мордашка). Он был сосредоточен, элегантен и светло глядел в растерянные глаза клиента. Он садился и говорил о морали, о том, что десять заповедей забыты, по каковой причине общество разлагается, нужны ли примеры? Не нужны. Сам он, например, ведет жизнь добродетельную и десятую заповедь не нарушает. Вы, конечно, помните ее, но не могу отказать себе в удовольствии процитировать это бессмертное «Не пожелай жены искренняго твоего, не пожелай дому ближняго твоего, ни села его, ни раба его, ни рабыни его, ни вола его, ни осла его, ни всякого скота его, ни всего, елика суть ближняго твоего». Лично он, Слэнг, в конфликт с совестью не вступает, чужого осла не желает, ведет жизнь добродетельную. Хмыкать не надо! Беседуя, Тим наблюдал за клиентом и всегда точно определял момент готовности к восприятию шантажа. Тогда, произнеся девятую заповедь «Не послушествуй на друга твоего свидетельства ложна», он извлекал пачку фотографий. Раскладывая их, как кладут пасьянс, он называл факты, цифры, даты, имена, описывал ситуации. В конце он называл цену, не забывая присовокупить, что негативы и видеопленки будут доставлены после оплаты чека.

— Не обмани — прекрасная заповедь, хотя и не числится среди заповедей Божьих. Честность во всем — девиз нашей фирмы, мы никогда не обманываем клиента. Более того, одно лицо по одному и тому же поводу мы дважды не шантажируем, мы не можем рисковать доверием общества и уважением клиентуры.

Цена, как правило, была приемлемой, материалы впечатляющи, а клиент покладист. Тим процветал на ниве морали, пользовался любовью сограждан за умеренность и неболтливость и ничего другого не желал.

Но потом… потом что-то сломалось в мире. Не сразу, нет. Неудачи, неизбежные в любом серьезном деле, случались и раньше, но теперь пошла сплошная полоса неудач. Тим продумал и безупречно подготовил операцию, имевшую в его картотеке шифр «Мораль и Харисидис». Казалось бы, нет более благодарной работы, чем шантаж этого улыбчивого греховодника, бабника и банкира Харисидиса. Тим готовился полгода, израсходовав ссуду, взятую в банке Харисидиса, надеясь отхватить приличный куш. А когда материал был собран, банкир принял его в своем загородном, на берегу океана, доме, в местности, где можно было дышать без маски.

Харисидис смотрел фильм, чудо операторского искусства, и просил показать еще раз. На экране папаша Харисидис сначала держал речь перед избранными членами правления. Речь шла о переводе на экологические расходы крупных сумм с личных счетов членов правления — эта статья не облагалась налогом. В следующем эпизоде папаша Харисидис (так его звали вкладчики и он себя сам) вручал взятку экоинспектору.

Довольный банкир велел подать коньяк и благодарил Тима за доставленное удовольствие.

— Как это вы тонко сработали, Слэнг. Приятно вспомнить, отличная операция была. Инспектор, правда, новичок в этом деле, однако пойдет далеко, — сказал он. — Но что привело вас ко мне?

— Надеюсь, вы купите у меня фильм?

— Это еще зачем? — Удивление банкира было столь непритворным, что Тиму стало жутко.

— Иначе я выпущу его на экраны, такую хронику купит любая прокатная фирма, да и видео не побрезгует. История-то уголовная.

Папаша Харисидис поперхнулся коньяком и взволнованно прошелся по кабинету.

— Слэнг, — с чувством сказал он. — Казните меня, я было подумал о вас не так, но вы просто альтруист, что крайне редко в наше время. Я ценю это качество у своих вкладчиков, ну да вы ведь тоже мой вкладчик, где еще можно держать капитал в наше время… — Банкир повозился с клавиатурой компьютера, глянул на дисплей, довольно оттопырил губу. — Э, да вы еще и мой должник… ладно, только из уважения к вам погашу часть ссуды, при условии, что вам удастся показать фильм по видеосети. Вкладчики будут в восторге.

Тим машинально собрал и уложил аппаратуру, разместил в чемоданчике кассеты и направился к выходу. Он был сломлен, морально убит и, выражаясь фигурально, вышиблен из седла. Земля качалась под ним, и рушились устои. Банкир провожал его, приобняв за плечи, просил заходить по четвергам, парни, я скажу, пропустят (парни из синдиката убрали с глаз долой дубинки), хвалил фильм.