Окольный путь, стр. 4

Замысел стал ярко освещенным пятном, а оно дало граням форму.

Личность кристаллизовалась. Благодаря ей замысел превратился в цель. И если бы это было возможно, то цель прыгала бы и скакала от радости, как молодой олень в лесу.

Но для Велисария не существовало ничего. Ничего, кроме падения в бездну. Ничего, кроме видения будущего, более страшного, чем любой ночной кошмар.

Глава 2

Проклятые «драконовы стрелы» пролетали над головой. Катафракты пригибались, прячась за баррикадой. Лошади, оставленные в арьергарде с молодыми пехотинцами, испуганно ржали, пытаясь вырваться от удерживавших их людей. Теперь, как и предполагал Велисарий, лошади стали совершенно бесполезны. Именно поэтому он заставил всех всадников спешиться и сражаться вместе с пехотинцами — из-за баррикады, выстроенной их же аристократическими руками. Одетые в броню копьеносцы и лучники, которых когда-то боялся весь мир, не только не возмущались, а мгновенно подчинились. Даже благородные катафракты наконец стали мудрее, хотя знание и пришло слишком поздно.

Какой толк от всадников против…

Из-за баррикады полководец увидел первого из железных слонов, медленно приближающегося к его людям по широкой улице Константинополя. За чудищем играли языки пламени — в городе начались пожары. Люди кричали. В эти минуты гибло полумиллионное население великого города.

Сам император, относившийся к индийской народности малва, захватившей власть вначале в Индии, а потом отправившейся завоевывать весь мир, вынес приговор Константинополю. Жрецы Махаведы благословили его. После случившегося в Ранапуре таких приговоров не выносил никто. Все живое в городе следовало уничтожить, вплоть до собак и кошек. Всех, кроме женщин благородного происхождения, которых следовало передать йетайцам для развлечений. Тех, кто останется в живых после йетайцев, — передать раджпутам. В Ранапуре раджпуты холодно отклонили предложение. Но это было много лет назад, когда жители Раджпутаны все еще гордились своим древним происхождением и не желали питаться объедками. Теперь они не откажутся: их давно поставили на место. Немногих женщин, переживших раджпутов, продадут любым грязным представителям неприкасаемых каст — только бы наскребли несколько монет. Купят благородных женщин Константинополя по цене уродливых старух. Правда, немного найдется неприкасаемых, способных позволить себе даже такую покупку. Но сколько-то найдется в этом муравейнике низших каст, которых с каждым годом становится все больше и больше.

Железный слон выдохнул пар. Он дико сопел и хватал ртом воздух. Если бы это на самом деле было животное, у Велисария могла бы оставаться надежда, что он умирает — настолько странно дышало существо. Но это, как знал Велисарий, — не живое существо, а нечто сделанное мастерами-людьми при помощи нечеловеческого знания. Тем не менее, наблюдая, как страшилище медленно ползет вперед, окруженное визжащими от восторга, предвкушающими окончательную победу воинами-йетайцами, полководец не мог не думать о нем иначе, как о сатанинском звере.

Велисарий увидел, как один из катафрактов подхватил оружие, в свое время захваченное у противника, и громогласно отдал приказ. Катафракт не стал применять оружие сразу. У них осталось всего несколько адских приспособлений, и Велисарий намеревался использовать их наверняка. Но еще было рано: их с противником пока разделяло большое расстояние.

Он погладил седую бороду. От его молодости не осталось ничего, кроме привычек; он весело наблюдал, как старые привычки не желают умирать, даже теперь, когда все надежды рухнули. Но его сердце все еще учащенно билось, как и всегда.

Это было не сердце воина. Велисарий на самом деле никогда так и не стал истинным воином, по крайней мере в том смысле, который в это понятие вкладывали другие. Он родился среди неприхотливых фракийцев и в глубине души всегда оставался мастеровым, ремесленником, выполняющим свою работу.

Да, он великолепно показал себя в бою (Не в войне — поскольку долгая война практически закончилась с полным разгромом римской армии.) Даже злейшие враги признавали его непревзойденное мастерство на поле брани, что и подтверждала эта демонстрация силы на улицах Константинополя. Иначе зачем выставлять такую огромную армию против горстки воинов? Если бы последними стражниками императора командовал кто-то другой, не Велисарий, жрецы Махаведы послали бы для их ликвидации всего один отряд.

Да, он был великолепен на поле брани. Но его величие происходило от мастерства в военном ремесле, а не воинской доблести. Никто не сомневался в смелости Велисария, даже он сам. Но смелость, как он знал, встречается часто. Бог делает этот подарок мужчинам и женщинам всех возрастов, всех рас, всех положений. Мастерство же встречается гораздо реже, это крайне редкое качество. Мастер не удовлетворяется просто результатом, самим по себе, ему требуется, чтобы работа была выполнена безупречно.

Жизнь Велисария подошла к концу, но он закончит ее достойно, проявив максимум своего мастерства, — и таким образом лишит блеска триумф врага.

Кто-то из его людей закричал. Велисарий посмотрел в ту сторону, думая, что воина ранила одна из стрел, градом падающих вокруг них. Но копьеносец оказался даже не ранен, только его взгляд остановился на чем-то впереди баррикады.

Велисарий проследил за направлением взгляда и понял, появились жрецы Махаведы. Они оставались на безопасном расстоянии за рядами йетайцев и малва, управляющих железным слоном. Жрецы двигались вперед на трех огромных повозках, которые тянули рабы. На каждой повозке сидело по три жреца и палача-махамимамсы. В центре каждой повозки вверх вздымалась деревянная виселица, а с виселиц свисали новые талисманы, добавленные к старым сатанинским атрибутам.

Там качались трое самых дорогих Велисарию в жизни людей. Ситтас, его самый старый и лучший друг. Фотий, любимый пасынок. Антонина, жена.

Скорее это были не трупы, а кожи. Махамимамсы сняли кожу с тел, сшили из нее мешки, надувавшиеся на ветру, и испачкали их собачьим дерьмом. Кожаные мешки были так хитро сделаны, что при каждом порыве ветра раздавался вой ужаса. Кожа кренилась на виселице за волосы того, кто когда-то был живым существом и заполнял эту кожу своим телом. Жрецы прилагали усилия, чтобы мешки оставались в таком положении, чтобы Велисарий мог видеть лица.

Полководец с трудом сдержал смех, ощущая свою победу. Но его лицо осталось спокойным, выражение никак не изменилось. Даже теперь враги его не испугали.

Он сплюнул, увидел, что плевок заметили его воины и приободрились. Велисарий знал, они отреагируют именно так. Но даже если бы они не смотрели на него в эту минуту, полководец все равно сделал бы точно так же.

Разве его волнуют эти трофеи? Разве он язычник, чтобы не различать душу и ее оболочку? Разве он не воин и наложит в штаны при виде человеческих останков?

Но так думали его враги. Как и всегда, они были преисполнены высокомерия. Велисарий предполагал, что они выкинут нечто подобное, и подготовился к этому. А затем он на самом деле рассмеялся (отметив, что это увидели его люди и еще больше приободрились; но он в любом случае засмеялся бы), поскольку теперь, когда процессия подошла ближе, он увидел: кожа Ситтаса свисает на веревке.

— Смотрите, катафракты! — закричал он. — Они не смогли подвесить Ситтаса за волосы! Ведь к концу жизни он потерял их все. Выпали они у него, когда он ночи напролет просиживал, обдумывая стратегию, от которой враги приходили в ужас!

Катафракты подхватили его клич.

— Антиохия! Антиохия! — закричали они, вспоминая одно и то же. Город не устоял, но Ситтас вырезал целую орду малва перед тем, как успешно увести весь гарнизон в безопасное место.

— Корикос! Корикос!

Там, на сицилийском берегу, когда не прошло и месяца после предыдущей битвы, Ситтас поймал в ловушку преследовавших его врагов, сделав Средиземное море темным, как вино, от крови йетайцев.