Стоик, стр. 77

И вот к часу дня все газеты уже пестрели сообщениями о прибытии Каупервуда, его болезни и о том, где он находится; однако доктор Джемс распорядился, чтобы без его письменного разрешения к Каупервуду не пропускали ни одного посетителя, — три сиделки были обязаны следить за этим.

Меж тем Каупервуд, понимая, что до Беренис могут дойти тревожные вести о его болезни, попросил доктора Джемса послать ей на пароход — она все еще находилась в пути — следующую телеграмму:

Вести были невеселые, но все же Беренис несколько утешило, что Каупервуд был в состоянии телеграфировать, чтобы успокоить ее. Но что с ним, неужели болезнь обострилась? Во всяком случае, как бы это ни кончилось, ее место — рядом с ним.

Однако под вечер, проходя через салон, она увидела на доске для сообщений известие, которое потрясло и испугало ее:

Ошеломленная, расстроенная холодными словами газетного сообщения, Беренис все же облегченно вздохнула, узнав, что Каупервуд в отеле, а не у себя дома. Ей ведь приготовлен там номер, так что она будет хотя бы поблизости. Правда, не исключено, что она может столкнуться там с Эйлин, — это было бы тягостно не только ей, но и Каупервуду. Да, но он просил, чтобы она не отступала от прежних планов и остановилась в отеле, — значит, он что-то придумал. Однако в какое двусмысленное положение она себя ставит! Как это не похоже на уединение Прайорс-Кова, где можно было не опасаться сплетен и пересудов! А хватит ли у нее решимости и сил, чтобы пройти через такое испытание? И все же, как это ни трудно, как ни опасно, она должна быть рядом с ним, а там будь что будет. Он нуждается в ней, и она должна прийти ему на помощь.

Приняв это решение, Беренис, как только пароход пристал на следующее утро к берегу и таможенники осмотрели ее багаж, тотчас отправилась в отель «Уолдорф-Астория» и преспокойно зарегистрировалась под именем Кэтрин Трент. Но оставшись одна в своем номере, она призадумалась. Как все сложно и запутано! Что же теперь делать? Эйлин, наверно, уже у него. Ее размышления были прерваны телефонным звонком: доктор Джемс сообщил, что Каупервуд хочет ее видеть, он находится в номере 1020. Беренис от души поблагодарила и сказала, что сейчас придет. Доктор Джемс добавил, что хотя Каупервуду пока и не грозит особой опасности, он все же приказал никого к нему не пускать в течение нескольких дней — никого, кроме Беренис; больному прежде всего необходим отдых и покой.

В номере 1020 Беренис тотчас провели к Каупервуду; он полулежал, весь обложенный подушками, очень бледный, с каким-то отсутствующим видом, но, едва вошла Беренис, лицо его оживилось. Она наклонилась и поцеловала его.

— Дорогой мой! Какое несчастье! Я так боялась, что это путешествие окажется тебе не под силу. И меня не было с тобой! Но доктор Джемс уверяет, что это не опасно. Помнишь, ты ведь быстро оправился после первого приступа; уж конечно, если как следует за тобой ухаживать, ты и на этот раз скоро поправишься. Ах, если б только я могла быть все время с тобой! Я бы тебя очень скоро поставила на ноги!

— Но, Беви, дорогая, — заметил Каупервуд, — уже от одного того, что я смотрю на тебя, мне становится лучше. Конечно, мы устроим так, чтоб ты бывала у меня. Правда, обо мне сейчас слишком много кричат в газетах, и чем меньше это тебя коснется, тем легче у меня будет на душе. Но я объяснил Джеффу, в чем дело, он все понимает и сочувствует нам. Больше того — он будет сообщать тебе, когда можно меня навестить. Ты ведь знаешь, тебе надо избегать только одного человека. Но ты будешь держать постоянную связь с доктором Джемсом; я думаю, все обойдется благополучно, пока я здесь. Я уверен, все будет в порядке.

— Какой ты у меня мужественный, мой Фрэнк. Ты же знаешь, я согласна на все, лишь бы находиться подле тебя. Я буду как можно осмотрительнее и осторожнее. А пока — я люблю тебя и буду все время за тебя молиться.

Она наклонилась и снова поцеловала его.

67

Сообщение о внезапной тяжелой болезни Каупервуда, появившееся прежде всего в местных нью-йоркских газетах, выросло чуть ли не в международную сенсацию. Это событие затрагивало интересы и капиталовложения тысяч людей, не говоря уже о банках и банкирах. На следующий же день корреспонденты крупнейших газет Англии, Франции и всех стран Европы, через агентства Юнайтед Пресс и Ассошиэйтед Пресс, не только проинтервьюировали Джемисона и доктора Джемса, но и обратились к известным американским финансистам с вопросом — каковы могут быть последствия смерти Каупервуда.

Некоторые акционеры проявляли столько беспокойства, высказывали столько опасений, что многим директорам лондонской подземки пришлось выступить с заявлениями по поводу болезни Каупервуда и ее значения для дела. Например, передавали, что мистер Лике, занимавший в то время пост председателя правления Районной дороги и слывший доверенным человеком Каупервуда, сказал, что «все необходимые меры на случай болезни мистера Каупервуда и появления каких-либо затруднений в делах приняты давным-давно. В совете директоров метрополитена по всем вопросам существует полное согласие. У огромной системы подземных железных дорог — блестящее будущее, в нашем предприятии нет и следа смятения или беспорядка».

А некто Уильям Эдмундс, директор лондонской компании по строительству железнодорожного оборудования и прокладке дорог, заявил: «Все идет как по маслу. Дело поставлено настолько хорошо, что болезнь или временное отсутствие мистера Каупервуда не могут на нем отразиться».

Лорд Стэйн сказал: «Строительство подземных дорог идет как нельзя лучше; мистер Каупервуд с самого начала так поставил дело, что, хотя он сейчас и вынужден временно отстраниться от управления им, это не вызовет никаких серьезных осложнений. Мистер Каупервуд слишком крупный организатор, чтобы ставить работу целого огромного предприятия в зависимость от какого-либо одного человека. Но, разумеется, мы надеемся, что он скоро выздоровеет и вернется к делам, — его присутствие нам всегда желательно».

Хотя доктор Джемс и пытался оградить Каупервуда от всех этих пересудов, однако кое-кого ему все же пришлось допустить к больному, и это были люди, которых он не мог заставить молчать: дочь Каупервуда Лилиан и его сын Фрэнк Каупервуд-младший — он не видел их обоих много лет. Из разговора с ними Каупервуд узнал, как относится публика к его болезни, и нельзя сказать, чтобы это не польстило ему.

Вслед за детьми пришла Эйлин; она не на шутку встревожилась — таким слабым и больным выглядел Каупервуд, так плохо он себя чувствовал. Доктор Джемс настоятельно просил Эйлин не говорить пока с больным ни о каких делах, хотя бы и неотложных; она послушно согласилась, и ее первый визит был очень коротким.

После ухода Эйлин Каупервуд волей-неволей задумался над различными практическими и финансовыми проблемами, возникшими в связи с его болезнью, — надо как-то их решить, а удастся ли? В частности, нужно подобрать себе заместителя — ведь сам он, разумеется, должен будет временно устраниться от дел. Естественно, первая мысль Каупервуда была о Стэйне; но нет, Стэйн не подходит, у него и так слишком много разнообразных и серьезных обязанностей. Есть еще такой Гораций Олбертсон, президент Электро-транспортной компании в Сент-Луисе и один из самых способных в Америке железнодорожных дельцов, — с ним Каупервуд не раз встречался на финансовом поприще. Вот Олбертсон, пожалуй, самый подходящий человек, на него можно положиться в такой критический момент. И Каупервуд немедленно поручил Джемисону съездить в Сент-Луис и повидаться с Олбертсоном: надо изложить ему суть дела, и пусть он сам назначит, какое ему нужно вознаграждение.