Сестра Керри, стр. 40

— «Вы смеетесь надо мной, Пэрл!»

— Вот полюбуйтесь! — зашептал режиссер, прикрывая ладонью рот. — Боже мой! Что можно сделать с человеком, который то орет, то цедит слова?

— Сделайте, что можете, — стараясь утешить его, произнес Квинсел.

Репетиция продолжалась, и, наконец, настал момент, когда Лаура-Керри входит в комнату, чтобы объясниться со своим возлюбленным. Последний, выслушав рассказ Пэрл, успел написать письмо, в котором он отказывается от Лауры, но еще не отправил его.

Бамбергер только что закончил реплику Рэя:

— «Я должен уйти, пока она не вернулась. Ее шаги! Поздно!»

Он комкает письмо, торопясь засунуть его в карман, а в это время Керри нежным голосом начинает:

— «Рэй!»

— «Мисс… мисс Кортленд!» — запинаясь, чуть слышно выдавливает из себя Бамбергер.

Керри посмотрела на него и сразу забыла обо всех окружающих. Она начала входить в роль. Равнодушно улыбаясь, как того требовала авторская ремарка, Керри повернулась к окну и отошла от своего возлюбленного с таким видом, точно его и не было в комнате. Все это она проделала так грациозно, что нельзя было не залюбоваться ею.

— Кто такая эта женщина? — спросил режиссер, с интересом наблюдавший за сценой между Керри и Бамбергером.

— Мисс Маденда, — ответил Квинсел.

— Я знаю, как ее имя, — сказал режиссер. — Но кто она такая, чем занимается?

— Не знаю, — произнес Квинсел. — Она знакомая одного из членов нашей ложи.

— Гм, как бы то ни было, у нее больше чутья, чем у всех остальных, вместе взятых. Она хоть проявляет интерес к тому, что делает!

— И притом хорошенькая, а? — добавил Квинсел.

Режиссер отошел, не ответив на это замечание.

Во второй сцене, в бальном зале, где Лаура встречается лицом к лицу с враждебно настроенным обществом, Керри играла еще лучше и заслужила одобрительную улыбку режиссера.

Он даже соблаговолил подойти и заговорить с ней.

— Вы уже когда-нибудь выступали на сцене? — как бы вскользь спросил он.

— Нет, никогда, — ответила Керри.

— Вы так хорошо играете, что я думал, уж нет ли у вас некоторого сценического опыта?

Керри только смущенно улыбнулась.

Режиссер отошел от нее и стал слушать Бамбергера, который бездушным голосом бубнил очередную реплику.

Миссис Морган заметила эту сценку и сверкнула на Керри завистливыми черными глазами.

«Наверное, какая-нибудь захудалая актриса!» — решила она, находя удовлетворение в этой мысли и проникаясь презрением и ненавистью к Керри.

Репетиция кончилась, и Керри отправилась домой, чувствуя, что не ударила лицом в грязь. Слова режиссера все еще звучали у нее в ушах, и она горела желанием поскорее рассказать обо всем Герствуду. Пусть он знает, как хорошо она играла! Друэ тоже мог бы служить объектом для ее излияний, и она еле сдерживалась, дожидаясь, когда же он наконец спросит ее. И тем не менее сама она не заговаривала об этом. А Друэ в тот вечер думал о чем-то другом, и то, что казалось Керри столь важным, не имело большого значения в его глазах. Он не стал поддерживать разговор на эту тему, выслушав лишь то, что рассказала — не очень умело — сама Керри. Он сразу же решил, что Керри прекрасно со всем справится, и тем самым заранее избавил себя от всяких тревог. Керри была несколько раздражена и подавлена этим. Она остро ощутила безразличие Друэ и томилась желанием увидеться с Герствудом. Он казался ей единственным другом на земле. На следующее утро Друэ все же проявил интерес к сценическим успехам Керри, но впечатления от вчерашнего разговора с ним уже нельзя было исправить.

Керри получила письмо от Герствуда, извещавшего ее, что, когда она получит его послание, он уже будет ждать ее в парке. Когда она явилась, Герствуд встретил ее, сияя, точно утреннее солнце.

— Ну, дорогая, — сразу начал он, — как у вас сошло?

— Недурно, — сдержанно ответила Керри, помня о равнодушии Друэ.

— Расскажите мне все, как происходило, — попросил Герствуд. — Это было интересно?

Керри стала описывать ему во всех подробностях вчерашнюю репетицию, все больше и больше воодушевляясь.

— Ну просто великолепно! — воскликнул Герствуд, выслушав ее. — Очень рад за вас. Непременно приду посмотреть, как вы играете. Когда у вас следующая репетиция?

— Во вторник, — ответила Керри. — Но посторонних туда не пускают, — добавила она.

— Я все же думаю, что мне как-нибудь удастся пройти, — многозначительно сказал Герствуд.

Керри была в восторге от его внимания. Она снова обрела душевное равновесие. Тем не менее она заставила его дать слово, что он не будет приходить на репетиции.

— Тогда вот что, — вы должны хорошенько постараться, чтобы я остался доволен! — сказал Герствуд, желая поощрить ее. — Помните, я многого жду от вас. Мы, со своей стороны, приложим все усилия, чтобы спектакль удался на славу. А вы тоже сделайте, что можете.

— Я постараюсь, — сказала Керри, преисполненная восторга и любви.

— Ну вот, молодец! — похвалил ее Герствуд.

Он с отеческой нежностью погрозил ей пальцем и повторил:

— Смотрите, сделайте все, что можете!

— Непременно! — весело отозвалась Керри.

В это утро, казалось, вся земля тонула в солнечном сиянии. Керри шла домой, и чистое небо, прозрачное и синее, словно вливалось в ее душу. Блаженны дерзающие, исполненные бодрой надежды; блаженны и те, кто взирает на них с улыбкой одобрения.

18. По ту сторону. Беглые приветствия

К вечеру шестнадцатого числа незримая рука Герствуда успела показать свою силу. Стоило ему пустить слух среди своих друзей (а они были многочисленны и влиятельны), что стоит пойти туда-то, и мистер Квинсел, к великому своему удивлению, продал значительно больше билетов, чем предполагал. Во всех ежедневных газетах появились небольшие заметки. И это опять-таки устроил не кто иной, как Герствуд, с помощью одного из своих приятелей-газетчиков, мистера Гарри Мак-Гаррена, главного редактора «Таймса».

— Послушайте, Гарри, — сказал ему как-то вечером Герствуд у стойки бара, когда редактор допивал последний стаканчик, готовясь держать запоздалый путь домой, — вы могли бы оказать кое-кому большую услугу.

— А в чем дело? — спросил мистер Мак-Гаррен, которому было приятно, что этот представительный управляющий обращается к нему с просьбой.

— Местная ложа ордена Лосей устраивает маленький спектакль в свою пользу, и им очень пригодилась бы заметочка в прессе. Вы понимаете, что я имею в виду всего несколько строк, в которых говорилось бы что, где и когда.

— С удовольствием, — ответил мистер Мак-Гаррен. — Конечно, я это сделаю для вас, Джордж!

Сам Герствуд держался в тени. Члены ложи не могли понять, почему их маленькая затея привлекла такое внимание. На мистера Квинсела стали смотреть как на гениального организатора.

Когда наступило шестнадцатое, друзья Герствуда явились, подобно римлянам, послушным зову сенатора. С той минуты, как он решил помочь Керри, она смело могла рассчитывать на хорошо одетую, благодушную и благосклонную публику.

Молодая дебютантка успела вполне овладеть ролью и была очень довольна собой, хотя и дрожала, думая о том, что вскоре ей придется предстать в ярком свете рампы перед многочисленной толпою зрителей. Она пыталась утешить себя мыслью, что и остальные участники, человек двадцать мужчин и женщин, волнуются за исход спектакля, не зная, к чему приведут их усилия. Но при всем желании она никак не могла выбросить из головы свои личные страхи. То ее пугало, что она забудет какую-нибудь реплику или не сумеет проникнуться чувствами своей героини, то она начинала жалеть, что вообще взялась за это дело. Она дрожала, представляя себе, что, возможно, будет стоять бледная, задыхающаяся, парализованная страхом, не зная, что сказать и что сделать. Она еще, пожалуй, испортит все представление.

Что касается остальных участников, то мистер Бамбергер выбыл из труппы. Он был безнадежен и пал жертвой режиссерской критики. Миссис Морган все еще была тут. Она сгорала от зависти и твердо решила, хотя бы в пику Керри, сыграть не хуже ее. Для роли Рэя был приглашен какой-то слонявшийся без дела актер-профессионал. Правда, артист он был весьма посредственный, но его хоть не терзали страхи, переживаемые людьми, никогда не выступавшими перед публикой. Он с таким небрежным и самоуверенным видом расхаживал по сцене (между прочим, ему строго-настрого было наказано не упоминать о своей причастности к театральному миру), что по одним лишь «косвенным уликам» всякий легко мог сообразить, кто он такой.