2008, стр. 42

Прилег пока. Глаза прикрыл. Забылся. Увидел Брэда Питта. Наглого, торжествующего. И Агамемнона. Он, Путин, был царем Приамом. А Брэд Питт с Агамемноном, сволочи алчные, хотели захватить его. Они ждали ветра. Южного, юго-западного ветра. Чтобы изничтожить Трою и Путина. А он ее отстраивал, а он ее лелеял. Он налаживал отношения с диковатыми хеттами. И вот две эти хари сидят теперь на Обнинской станции и ждут ветра. И нет ветра. А потом Агамемнон принесет в жертву на глазах всего войска свою дочь Ифигению. Он приведет ее на пульт управления атомным реактором — алтарь Артемиды — и заколет, выродок. И ветер задует, задует ветер с юга, юго-запада. И тогда — не спастись. Весь горизонт будет в ахейских парусах, Брэд Питт и Агамемнон высадятся на берег, и в поединке Брэд Питт убьет Диму Козака и привяжет его теплое еще тело за ноги к своей колеснице и проволочит его на виду у всей Москвы по камням и пыли.

Ветер. Какой сейчас ветер? Послушайте, надо подняться наверх, просто повернуться лицом к ветру. Если это родной сырой ветер из Петербурга, то Агамемнон не страшен. А если от Спарты, от Микен? Тогда зачем прятаться? Все же будет изничтожено, все пропадет. Зачем мы в подземелье? Не пойти ли в Саввино-Сторожевский монастырь, не припасть ли к святыням? Господи, чего ты хочешь от меня за северо-западный, питерский наш родной ветер в ближайшие лет сто? А Патриарх тут у нас, во Власихе? Нашинский Патриарх, русский, он где? Спасет ли архипастырь? Может, опять китайцев позвать? Они умеют управлять ветром. Цао Цао пал от ветра. Враги наколдовали ему ветер. Восточный ветер принес Великому огонь поражения.

Тревожность президентского сознания скоро отступила. Привели доктора. И президент успокоился горстью таблеток. Доктор горсть усугубил. Меллерилу решил доктор давать по 100 миллиграммов. Для сна. И что же? — Спалось великолепно. Без снов.

3 февраля, воскресенье

Сражения, соперничество и конкуренция принесут много проблем. Сегодня необходимо завершить начатые в недавнем прошлом дела.

Очень сильно влияние Воды Чиновников и Погибели. Очень плохой день для Совершенномудрого.

Меллерил очень постепенно отпускал. Во рту сухость страшная. Голова была, казалось, забита скомканной туалетной бумагой. Чистой, белой, плотно набитой в черепную коробку бумагой. Виски чуток даже выпячивались. Путин провел рукой по ушам. Будто хотел удостовериться, что из ушей не торчит бумага. Есть хотелось. Но и спать хотелось. Сходить в туалет можно и опять отрубиться на пару часов. То есть выбор стал уже многовариантным. Можно позавтракать, потом поспать, а уж только потом сходить в туалет. Можно же и поспать, а уж только потом сходить в туалет и позавтракать. И так далее. Количество вариантов выбора украсило бы даже развитую северо-атлантическую, а не только зачаточную русскую демократию. Путин, человек тоталитарного прошлого, был обескуражен. Он решил, что, сходив в туалет, сузит число оставшихся вариантов до двух. Так и поступил. А по дороге проснулся. И решил найти кого-нибудь, спросить о еде. И то: времени было одиннадцать часов утра.

Московские магазины избежали погромов и разграблений неожиданно простым способом: продукты и вещи в большинстве мест попросту раздавали. Витрины никому бить не приходилось. Как-то понятно было всем, что все равно всему как есть пропадать, что после взрыва ничего уже не понадобится, а если удастся взрыва избежать, то и слава богу — никакие потери не омрачат радости. Закрыть торговлю и защищать входы и подходы к магазинам технически было невозможно — людей не было для охраны. Продавать со скидками тоже не получалось — кассиры нужны, продавцы. А никто почти на работу не приходил. Вот малыми силами и организовывали раздачу всего остающегося. Справлялись безо всякой милиции. Потому что милиционеров на улицах было не сыскать. Вообще все службы организации городской жизни подевались куда-то, но порядок сам организовывался. Трагизм чудовищного ожидания создавал порядок — без истерик, тихий, молчаливый порядок.

Многие искали покоя в старом стержне прежней жизни. Ходили, например, на работу, где работников никто особо и не ждал и начальников никаких не было. Приходили, например, на работу некоторые люди в Останкине. Выдавали в эфир фильмы военно-патриотического содержания. Сами так решили и выдавали. Новостей не было. Новости были запрещены до поры — чтобы не помогать террористам в запугивании населения. Но были новости для самих сотрудников. Люди вызнавали на работе, кто что слышал, читали западные информационные агентства. И узнавали секретное — сводки Метеобюро. Данные прогнозов распространять запретили, но они еще поступали на компьютерные терминалы в телецентре. И тайны погоды несли сотрудники приятелям и родственникам, если находились такие, кто еще не уехал из города. Останкино превратилось в один из центров народных метеосводок. Только в обед последние сотрудники покинули телецентр. Какие-то люди взорвали цистерны с аммиаком на Останкинском мясном заводе. Облако аммиака поползло к юго-востоку и, кажется, должно было миновать телецентр, но людей из Останкина все равно эвакуировали.

А у музея Ленина собирались люди. Когда набралось человек с тысячу, о стихийном сборе сообщило радио. И тогда еще и еще стали подходить отовсюду. У некоторых — транзисторы. Вокруг них — кучки слушающих новости. Когда приехал Лимонов на старинном кадиллаке, было уже в странном сообществе у музея около пяти тысяч фигур. У Лимонова мегафон был. Он не стал тратить время на пламенные речи. Он заорал сиплым ломающимся голосом: «Национал-большевики — ко мне! Авангард Красной Молодежи — ко мне! Есть дело!» Дело выявилось и определилось очень скоро. Часть молодых людей в черном отправились к машинам. Поехали они в Бутырку, в тюрьмы на Пресне и в Печатниках освобождать своих сидящих товарищей. Другие же большой растянутой группой пошли к Спасской башне. Решили брать Кремль. Да и чего его не брать, когда он сдан уже. Группа же бледных юношей — студентов-очкариков — под водительством журналиста-воителя Влада Шурыгина побрели брать ФСБ, чтобы не позволить контрреволюции остановить захват власти.

В это же самое время в атаку на ФСБ отправилась в полном почти составе фракция Жириновского в Государственной думе. Они хотели срочно захватить имеющие к ним отношение личные дела агентуры.

Не получилось ничего ни у бойцов Влада Шурыгина, ни у жириновцев. Сотрудники ФСБ подожгли оба своих здания. Здания загорелись примерно одновременно, и до сих пор ходят слухи, что на пожарище нашли потом во множестве пустые канистры. Группы штурмовиков не очень расстроились, увидев бойко разгоравшийся пожар. Шурыгин вступил в спор за автомат с одним из стоявших на Лубянской площади военнослужащих. Спор быстро выиграл, сказав проникновенно: «Отдай оружие, сынок, не обижай меня, старика». Автомат теперь висел у него на плече и выглядел обязывающе. Человек без автомата может ваньку валять сколько угодно. Но не таков человек с автоматом. Побудительные силы оружия подтолкнули захватить уж хоть магазин «Детский мир» для правильного обзора местности. Он забрался на «Детский мир» — на крышу. Увидел красоту московскую и пожар — превосходный, волнующий и такой революционный пожар. И выпустил весь рожок из автомата очередями по горящим зданиям ФСБ. Лицо у него сделалось абсолютно демоническим. Он простирал руки к пожару и хохотал. Студентов своих сильно напугал бесстыдством страсти революционной.

Если бы в момент прихода Святого Владимира Крестителя к статуе Перуна Перун бы ожил и засадил бы автоматную очередь в живот князю Владимиру, представляете, какое бы у него было лицо при этом? У Перуна, я имею в виду? Он вмолотил бы целый рожок в святого, потом, разогнавшись, бил бы его ногами уже неживого и в конце столкнул бы в Днепр со словами: «Сдохни, гнида». И хохотал бы потом раскатисто — простирая руки. И улыбался бы потом сладостно и каннибальски чувственно, отстояв правду и старину русскую — с усатым лицом Шурыгина.