Сон ведьмы, стр. 17

Мистер Гилкем недоверчиво покачал головой, — ты уверен в этом? — спросил он.

— Я хочу взять билет на родину, — по-детски настаивал Микони, — прямо сейчас! — под пристальным взглядом мистера Гилкема, красноречивым по смыслу, он добавил: — я в конце концов нарушу это заклятие!

— Конечно, ты сделаешь это, — мистер Гилкем одобряюще похлопал его по плечу, а затем направил к кассиру.

Подняв глаза, Гвидо Микони посмотрел на высокого худощавого голландца, который важно сидел за прилавком. Как обычно, мистер Гилкем был одет в белый льняной костюм и чёрные матерчатые сандалии. Чёлка седых волос, проросшая на одной стороне его головы, была аккуратно зачёсана и распределена по его голому черепу. Его лицо постарело от безжалостного солнца и, конечно же, от выпитого рома.

Мистер Гилкем вынул тяжёлый гроссбух и шумно опустил его на прилавок.

Он пододвинул стул, сел и начал писать, — есть некоторые люди, которые решили остаться здесь, — сказал он. Затем поднял свою ручку и указал ею на Микони, — и ты, мой друг, никогда не вернёшься в Италию.

Гвидо Микони, совершенно не зная, что ему ответить, укусил свою губу.

Мистер Гилкем издал громкий хохот, который, зародившись в глубине его брюха, прорвался грохочущим болезненным звуком. Но когда он заговорил, его голос странно смягчился, — я просто пошутил. Я возьму тебя с собой на судно.

Мистер Гилкем сходил с ним в отель и помог собрать его вещи.

Уверившись, что он получил каюту, какую просил, и расплатившись, Микони распрощался с голландцем.

Немного обалдев, он озирался, заинтригованный тем, что на палубе итальянского судна, стоящего на якоре у девятого пирса, никого не было. Он поставил стул рядом со столиком на палубе, сел на него верхом и опустил лоб на деревянную спинку. Нет, он не сошёл с ума. Он был на итальянском судне, повторял он сам себе, надеясь рассеять страх того, что вокруг никого не было. Сейчас, отдохнув немного, он спустится на другую палубу и докажет себе, что команда и остальные пассажиры находятся на корабле. Эта мысль вернула ему уверенность.

Гвидо Микони встал со стула и, опираясь на перила, посмотрел на пирс.

Он увидел мистера Гилкема, который замахал ему рукой, увидев его.

— Микони! — кричал голландец, — судно поднимает якорь. Ты уверен, что хочешь уехать?

Гвидо Микони прошиб холодный пот. Неизмеримый страх овладел им. Он очень хотел спокойной жизни рядом с семьёй, — я не хочу уезжать, — закричал он в ответ.

— У тебя нет времени, чтобы вернуть свой багаж. Трап уже убрали.

Прыгай немедленно. Тебя поймают в воде. Если ты не прыгнешь сейчас, ты не сделаешь этого никогда.

Гвидо Микони колебался всего секунду. В его чемодане лежали драгоценности, которые он собирал годами, работая почти с нечеловеческим упорством. И всё это будет утрачено? Он решил, что у него есть ещё достаточно сил, чтобы начать всё с начала, и прыгнул с перил.

Всё слилось. Он собрался перед ударом о воду. Он не волновался, так как был хорошим пловцом. Но удара так и не последовало. Он услышал голос мистера Гилкема, громко сказавшего: — я думаю, этот человек в обмороке.

Автобус не поедет, пока мы не выведем его. Эй, кто-нибудь, подайте его чемодан.

Гвидо Микони открыл свои глаза. Он увидел чёрную тень на белой церковной стене. Он не знал, что заставило его подумать о ведьме. Он чувствовал, что его подняли и вынесли из автобуса. Потом пришло разрушительное понимание.

— Я никогда не смогу уехать. Я никогда не уезжал. Это был сон, — повторял он. Его мысли вернулись к драгоценностям в чемодане. Он был уверен, что тот, кто схватил чемодан, украл его. Но драгоценности больше не имели для него значения. Он уже потерял их на судне.

В моей последней поездке к дому Гвидо Микони меня сопровождала Мерседес Перальта. Когда в конце дня мы собрались вернуться в город, Рорэма обняла меня и повела сквозь заросли тростника узкой тропой к небольшой поляне, обсаженной кустами юкки, чьи цветы, прямые и белые, напоминали мне ряды свечей на алтаре.

— Как тебе это нравится? — спросила Рорэма, указывая на грядки, укрытые редким навесом из тонких и сухих ветвей, который по углам поддерживался раздвоенными на концах шестами.

— Прямо как на картинке! — воскликнула я, осматривая поле, покрытое перистыми ростками моркови, малюсенькими листьями салата, сходными по форме с сердечками, и кружевными завитками веточек петрушки.

Сияя восторгом, Рорэма прогуливалась туда и обратно вдоль опрятно вспаханных рядов смежного поля, собирая на свою длинную юбку массу сухих листьев и веточек. Каждый раз указывая место, где она посадила салат, редис или цветную капусту, Рорэма поворачивалась ко мне, её рот изгибался в слабой воздушной улыбке, а хитрые глаза сверкали из-под полуприкрытых век, отражая огонёк низкого послеполуденного солнца.

— Я знаю, что у меня есть прямое посредничество ведьмы, каким бы оно ни было, — внезапно воскликнула она, — и единственно хороший момент в этом то, что я знаю это.

Прежде чем я воспользовалась случаем расспросить её подробнее, она подошла ко мне и обняла меня.

— Я надеюсь, ты не забудешь нас, — сказала она и отвела меня к джипу.

Мерседес Перальта крепко спала на переднем сидении.

В одном из окон второго этажа показался Гвидо Микони. Он сделал мне знак рукой, который был скорее манящим, чем прощальным.

Незадолго до того, как мы достигли Курмины, Мерседес Перальта зашевелилась. Она громко зевнула и рассеянно посмотрела в окно.

— Ты не знаешь, что на самом деле произошло с Гвидо Микони? — спросила она.

— Нет, — сказала я, — мне только известно, что Микони и Рорэма называют это вмешательством ведьмы.

Донья Мерседес захихикала, — это определённо было вмешательство ведьмы, — сказала она, — канделярия уже говорила тебе, что когда ведьмы вмешиваются во что-то, они говорят, что делают это своей тенью. Канделярия создала звено для своего отца; она создала ему жизнь во сне. Поскольку она ведьма, она вращала колесо случая.

Виктор Джулио тоже создал звено, и он тоже повернул колесо случая, но так как он не был магом, сон Октавио Канту — хотя он так же реален и нереален, как сон Микони — получился очень длинным и мучительным.

— Как Канделярия создала вмешательство?

— Некоторые дети, — объяснила донья Мерседес, — имеют силу желать чего-либо с огромной страстью долгий период времени, — она откинулась на своё сидение и закрыла глаза, — канделярия была таким ребёнком. Она была рождена такой. Она желала возвращения своего отца, и желала этого, ни в чём не сомневаясь. Эта отдача, эта решимость и есть то, что ведьмы называют тенью. Это было той самой тенью, которая не могла позволить Микони уйти.

Мы проехали остаток пути в молчании. Мне хотелось переварить её слова. Прежде, чем мы вошли в её дом, я задала ей последний вопрос.

— Как мог Микони иметь такой подробный сон?

— Микони никогда не хотел уезжать, никогда, — ответила она, — поэтому он был открыт непоколебимому желанию Канделярии. Подробности сна сами по себе, однако, не являются частью вмешательства ведьмы, это было воображение Микони.

Часть третья

Когда что-то пощекотало мою щёку, я села и медленно подняла глаза к потолку, разыскивая гигантского мотылька. С тех пор, как я увидела его в рабочей комнате доньи Мерседес, я была одержима им. Каждую ночь мотылёк размером в птицу появлялся в моих снах, трансформируясь в Мерседес Перальту. Когда я рассказала ей, что верю в свои сны, она высмеяла это, как плод моего воображения.

Я вновь опустилась на свою смятую подушку. Уже погружаясь в сон, я услышала шарканье Мерседес Перальты, проходящей мимо моей двери. Я вскочила, оделась и на цыпочках выбежала в тёмный коридор. Тихий смех донёсся из её рабочей комнаты. Янтарное зарево горящих свечей просачивалось сквозь открытую, небрежно задёрнутую портьеру. Непреодолимое любопытство заставило меня взглянуть внутрь. За столом сидела Мерседес Перальта и мужчина, лицо которого было скрыто шляпой.