Шабоно, стр. 61

— У меня еще есть шоколад, — сказал отец Кориолано.

Я одернула на себе ситцевую сорочку с чужого плеча и отправилась вслед за ним на кухню. С видом шеф-повара, готовящего замысловатое блюдо, он смешал в кипящей на керосинке кастрюльке с водой две чайные ложки сухого молока, две — порошкового шоколада «Нестле», четыре ложки сахару и несколько крупинок соли.

Он вылил недопитый мною кофе, пока я пила с ложечки божественно вкусный шоколад. — Я могу передать по радио вашим друзьям в Каракасе, чтобы они забрали вас своим самолетом, когда вы захотите.

— О, пока не надо, — еле слышно сказала я.

Дни ползли за днями. По утрам я бесцельно бродила у огородов вдоль реки, а в полдень усаживалась в тени большого, уже не плодоносящего мангового дерева вблизи часовни. Отец Кориолано не спрашивал меня ни о планах, ни о том, как долго я еще намерена пробыть в миссии. Казалось, он воспринимал мое присутствие как неизбежность.

По вечерам я целыми часами беседовала с отцом Кориолано и часто заходившим на огонек мистером Бартом. Мы говорили об урожае, о школе, о диспансере, словом, на самые нейтральные темы. Я была рада, что ни один из них не расспрашивал меня, где я пробыла больше года, что я там делала или что видела. Я все равно не смогла бы им ответить — и не потому, что хотела сохранить это в секрете, а потому, что мне просто нечего было сказать. Если темы для разговора исчерпывались, мистер Барт читал нам статьи из газет и журналов примерно двадцатилетней давности. Независимо от того, слушали мы или нет, он трещал без умолку сколько хотел, то и дело громко хохоча.

Но несмотря на весь их юмор и приветливость, бывали вечера, когда и на их лица наползала тень одиночества, и мы сидели, молча прислушиваясь к лопотанию дождя по ржавой крыше или крику обезьяны-ревуна, устраивающейся на ночлег. В такие минуты я задавалась вопросом, не прикоснулись ли и они когда-то к тайнам леса, — тайнам окутанных туманом пещер, к тихому журчанию древесного сока, бегущего по ветвям и стволам, не прислушивались ли к паукам, прядущим свою серебристую паутину? В такие минуты я задумывалась, не об этом ли предупреждал меня отец Кориолано, когда говорил об опасностях, подстерегающих в лесу? И не это ли, думала я, удерживает их от возвращения в некогда покинутый ими мир? По ночам, в четырех стенах комнаты, я ощущала необъятную пустоту. Мне очень не хватало скученности хижин, запаха людей и дыма. Журчание реки под окном уносило меня в сны, где я снова оказывалась у Итикотери.

Я слышала смех Ритими, видела улыбающиеся лица детей, и был еще неизменный Ирамамове, который, сидя на корточках у порога хижины, призывал к себе ускользнувших от него хекур.

Как-то раз я шла вдоль берега, и меня вдруг охватила неуемная печаль. Река громко шумела, заглушая голоса болтавших неподалеку людей. В полдень прошел дождь, и теперь солнце лишь проглядывало сквозь клочья облаков, не припекая в полную силу. Бесцельно бродя по песчаному берегу, я заметила вдалеке одинокую фигуру идущего мне навстречу человека. В своих защитного цвета штанах и красной клетчатой рубахе он был неотличим от любого другого цивилизованного индейца в миссии. Но в его вальяжной походке было что-то неуловимо знакомое.

— Милагрос! — закричала я и стала ждать, пока он ко мне подойдет. Его лицо казалось незнакомым под потрепанной соломенной шляпой, сквозь которую, будто выкрашенные в черный цвет пучки пальмовых волокон, пробивались пряди волос. — Я так рада, что ты пришел.

Улыбнувшись, он дал мне знак присесть рядом и провел ладонью по моей макушке. — Волосы у тебя отросли, — заметил он. — Я знал, что ты не уедешь, пока не повидаешься со мной.

— Я возвращаюсь в Лос-Анжелес, — сказала я.

Я так много хотела у него спросить, но сейчас, когда он был рядом со мной, я как-то не видела надобности в объяснениях. Мы смотрели, как над рекой и лесом растекаются сумерки. Темноту наполнили крики лягушек и сверчков.

На небо взошла полная луна. Забираясь все выше, она становилась все меньше и заливала реку серебристой рябью. — Как сон, — тихо вымолвила я.

— Сон, — повторил Милагрос. — Сон, который будет сниться тебе всегда. Сон о переходах по лесу, о смехе и о печали. — И после долгого молчания он заговорил снова: — Даже если твое тело утратило наш запах, какая-то частица тебя навсегда сохранит кусочек нашего мира, — с этими словами он махнул рукой куда-то вдаль. — Ты никогда не освободишься от этого.

— Я даже не поблагодарила их, — сказала я. В твоем языке нет слова «спасибо».

— Нет в нем и слова «прощай», — добавил он.

Что-то холодное, как капля дождя или росы, коснулось моего лба. Когда я оглянулась, Милагроса рядом уже не было. Из-за реки, из темной дали ветер донес смех Итикотери.

— Слово «прощай» говорится глазами. — Голос прошелестел в старых деревьях и растаял, как серебристая рябь на воде.

Глоссарий

Ашукамаки (Ah shuh kah mah kee) — лиана, используемая для придания густоты яду кураре.

Айори-тото (Ah yo ree toh toh) — лиана, используемая как яд для рыбы.

Эпена (Eh pen nah) — галлюциногенный нюхательный порошок, изготовляемый либо из коры дерева эпена, либо из семян дерева хисиома. Оба эти вещества изготавливаются и принимаются внутрь одинаковым способом.

Хекуры (Heh kuh rahs) — крошечные человекоподобные духи, обитающие в скалах и горах. Шаманы вступают в контакт с хекурами, вдыхая галлюциногенный порошок эпену. Посредством заклинаний шаманы заманивают хекур к себе в грудь. Преуспевающие шаманы подчиняют хекур своей воле.

Мамукори (Mah muh ko ree) — толстая лиана, используемая для приготовления яда кураре.

Момо (Moh moh) — съедобные семена, похожие на орехи.

Набруши (Nah bru shee) — шестифутовая боевая палица.

Напе (Nah peh) — чужеземец. Всякий, кто не является индейцем, независимо от цвета кожи, расовой или национальной принадлежности.

Око-шики (Oh koh shee kee) — волшебные растения, применяемые с целью нанесения вреда.

Оното (Oh no toh) — красный растительный краситель, получаемый из толченых семян растения Bixa orellana. Краска используется для украшения лица и тела, равно как и корзин, наконечников стрел и иных украшений.

Пишаанси (Рee sha kah see) — широкие листья, используемые либо для заворачивания мяса, либо при приготовлении еды, либо как тара.

Платанийо (Plah tah neeyo) — крупный, широкий, твердый лист, используемый в качестве оберточного материала либо как подстилка.

Похоро (Ph oh roh) — дикорастущее какао.

Раша (Rah sha) — возделываемая персиковая пальма со стволом, усеянным колючками. Высоко ценится за плоды, плодоносит пятьдесят и более лет. После бананов это, пожалуй, наиболее важное растение на индейских огородах.

Такая пальма принадлежит тому, кто ее посадил.

Шабоно (Sha boh noh) — долговременное поселение индейцев Яномама в виде кольца из хижин с открытым пространством посредине.

Шапори (Sha poh ree) шаман, знахарь, колдун.

Унукаи (Uh nuh kah ee) — человек, который убил врага.

Ваитери (Wah ee teh ree) — храбрый, мужественный воин.