Покахонтас, стр. 70

— Как раз это мы и собираемся сделать. Увидимся позже в Вестминстерском дворце.

Зал комитета палаты общин был переполнен. Все члены парламента собрались, чтобы обсудить вопрос о новой колонии. На особое заседание были допущены лишь несколько посторонних. Толстые стены Вестминстерского дворца все еще сохраняли зимний холод, что было более чем кстати в этот теплый майский день. За прорезанными в толстых стенах окнами приветливо текла Темза. Лодки, груженные товаром или полные пассажиров, плыли в поселок Челси или дальше — в Хэмптон-корт.

Сэр Эдвин повторил членам парламента новости о женитьбе Ролфа и установлении мира. Далее он сообщил о планах пригласить принцессу в Лондон. Вести из далекой колонии казались этим людям едва ли не излишне экзотичными, ибо они провели день, разбираясь с огромными долгами, образовавшимися из-за того, что король и его королева-датчанка Анна швыряли деньги на разные прихоти. При словах о мире они тем не менее обратились в слух.

— Означает ли это, что со стороны дикарей больше не последует нападений? — спросил один из членов парламента.

— Почему мы раз и навсегда не установим мир, уничтожив всех дикарей? — отозвался другой.

Еще несколько выразили свое согласие.

Один из парламентариев спросил, почему англичане должны беспокоиться и умиротворять этих дикарей, которые вмешиваются в дело создания колонии.

— На протяжении десяти лет они убивали и морили голодом наших людей. Нам нужны территории для расширения. Наши люди нужны нам там как рынок для сбыта товаров.

Смит и Сэндис упорно отстаивали необходимость мира. Члены комиссии разделились во мнениях, но в конце концов согласились, что надо посмотреть, что выйдет из перемирия. Покидая палату, Смит думал: «Глупцы, они даже не представляют, как трудно вести войну против мужественных и сильных паухэтанов».

Глава 24

Энрико, октябрь 1615 года

Покахонтас смотрела на своего маленького сына, лежавшего в колыбели. «Это правда, — думала она, — он уже сейчас похож на меня и нисколько на Джона». Еще до его рождения она приняла решение обращаться с ним, как с английским младенцем. В течение первых месяцев она не стала туго пеленать его в шкуры, как делают паухэтаны, чтобы спинка у ребенка была крепкая и прямая. И все равно тело мальчика было ровненьким, как стрела. Почти все жители Джеймстауна пришли на крестины. Назвали его Томасом в честь сэра Томаса Дейла. У нее всегда теплело на сердце, когда она думала о заботе и внимании, которые все проявляли к ее ребенку. Она понимала, что частично это было вызвано тем, что мальчик явился символом согласия между паухэтанами и англичанами.

«Каким будет другой мой ребенок?» — подумала она. Будет ли он тоже похож на нее или унаследует светлые волосы и глаза цвета неба? Теперь она меньше думала о Смите, и боль в ее сердце притупилась, но она не смогла бы поручиться за себя, если бы однажды он сошел на берег.

Она оставила ребенка и подошла к окну. Прекрасное утро — небо ярко-синее, деревья горят красным и желтым огнем. Табак вырос великолепный, и она с гордостью стояла рядом с мужем, когда тюки листьев грузили на корабль и отправляли в Лондон. При выведении нового сорта табака ее познания оказались весьма существенным вкладом. Она не заметила, как все в колонии стали обращаться к ней за советом, и не только по части земледелия, но и охоты и рыбной ловли. Поселенцы знали, что если она затруднится с ответом, то попросит помощи у кого-вибудь из своих родственников или других паухэтанов. Колокольчик на дверях Варины звонил не умолкая. Звенел он и сейчас.

Жена Починса, Наха, стояла у дверей.

Здороваясь с подругой, Покахонтас знала, что Наха сразу же захочет примерить ее английскую одежду. Ей нравилось жить в Джеймстауне и вести английский образ жизни. Она перенимала у Покахонтас фасоны платьев, но отказывалась иметь что-либо общее с Богом англичан. Она была счастлива с Ахонэ и даже с Океусом и продолжала приносить им жертвы. В конце концов, говорила она, они дали ей Починса.

Нахе нравилось приходить к Покахонтас, когда та приглашала своих друзей из Энрико или Бермуда-хандрид. Покахонтас поощряла ее, потому что Наха была единственной из ее народа, кто навещал англичан в любое время. Англичане же, со своей стороны, часто убегали, чтобы немного пожить среди паухэтанов. Во время своих приходов Наха сидела тихо и наблюдала, стараясь научиться английским манерам и пытаясь понять, о чем говорят.

Покахонтас сказала ей, что, когда ее английские Друзья узнают, что паухэтаны собираются навестить ее, они оспаривают друг у друга право принять их.

— Я поняла, что у себя на родине английские женщины не пользуются свободой, как мы, — рассказала Нахе Покахонтас. — Живя здесь, они видят, как мы независимы, как много у нас власти, как мы работаем вместе с нашими мужчинами и даже управляем ими. Поэтому им нравится наша земля и они хотят походить на нас. А мужчины не смеют жаловаться, потому что женщин слишком мало.

Наха заметила, что женщины любят принимать Покахонтас еще и потому, что она принцесса. Они любили ее за доброту, но она видела, что ее положение тоже важно для них.

Каждые несколько недель Покахонтас просила одного из пришедших из Веровокомоко передать отцу, что она хотела бы вскоре навестить его. Тогда отец высылал для нее сопровождение, и Покахонтас, облачившись в одежду из кожи оленя, вместе с ребенком уходила на несколько дней погостить к Паухэтану. Сразу по прибытии внука великий вождь кружил маленького Томаса в воздухе и уже больше ни на шаг не отпускал от себя, пока они не уходили. Он дал ребенку индейское имя — Пепсиконемех, — потому что считал, что боги будут оскорблены, если у мальчика не будет достойного имени на языке паухэтанов. Великий король спрашивал у Покахонтас, что выйдет из соединения двух кровей. Может, это будет похоже на смешение соленой морской воды и чистой влаги реки?

Покахонтас смеялась.

— Выйдет только хорошее, — отвечала она.

Возвращаясь после этих посещений, она бежала по лесу впереди своего эскорта, снова чувствуя себя юной девушкой. Она распахивала дверь Варины и звала Джона Ролфа. Иногда он подшучивал над ней, заставляя искать его по всему дому — открывать шкафы с одеждой, заглядывать за двери, искать на конюшне и в подвале. Она полюбила своего мужа и свою жизнь с ним. Это был мягкий, религиозный человек, обладавший внутренней силой, и она привыкла полагаться на него и принимать его опеку.

Ролф получил образование в Кембридже. Когда три года назад он впервые познакомился с Покахонтас, то сразу понял, что она обладает природной способностью к языкам. Теперь он постепенно обучал ее латыни и греческому, которые она постигала с такой настойчивостью, что он опасался за ее зрение. При свечах и свете от камина она проводила за книгами все вечера. Его удивило, что она не особенно интересовалась историей. Когда же он спрашивал ее, почему, она не могла ответить. Он считал, это происходит оттого, что ей еще трудно соотнести прошедшие события с тем, что пока свежо в ее памяти. Кроме того, ее народ не имел традиции изустной или письменной истории.

Покахонтас гордилась своим домом. Ролф выстроил для своей семьи приятное кирпичное строение, и точно такое же было сооружено для Паухэтана в Веровокомоко. Слуги, присланные отцом, содержали дом Покахонтас в идеальной чистоте. Этим ясным утром она созвала их всех, чтобы сообщить, что вечером к ней на ужин прибудет сэр Томас Дейл. Каждые несколько недель он покидал Джеймстаун и объезжал форты и поселки, чтобы убедиться, что установленные им для колонии правила выполняются и производство различной продукции растет. Покахонтас держала двери своего дома открытыми для всех своих друзей и родни, но особенно радовалась визитам Дейла, потому что он часто рассказывал о Лондоне. Она вздохнула, идя по дому.

— Лондон! Не могу поверить, что существует такое место, как Лондон!

Вечером за ужином подавали устриц под соусом из выращенного на английском огороде хрена и помидоров с полей паухэтанов. Затем последовали крабы, как любили паухэтаны, с еще не затвердевшими панцирями, и не слишком поджаристые. Сэр Томас Дейл повернулся к хозяйке дома и сказал: