Проклятие лорда Фаула, стр. 87
«Не трогайте меня!» — мысленно пробормотал Кавинант.
Он боялся думать. Вокруг него трепыхалась тьма, словно стегая его крыльями стервятников, сделанными из полночи. Ужасы пугали его. Он чувствовал себя в лапах какого-то вампира, не в силах был перенести кровавые пятна на своем кольце, не мог вынести то, чем стал сам. Он осматривался вокруг, словно стремился найти повод схватиться с кем-нибудь.
Неожиданно вернулся великан. Он появился в ночи, словно само убийство во плоти — воплощение насилия. С головы до ног он был покрыт пятнами крови, в том числе и своей собственной. Рана на лбу все еще кровоточила, а глубоко посаженные глаза казались пресыщенными и жалкими. Пальцы его были измазаны плотью пещерников. Пьеттен указал на великана, и его лицо исказила ухмылка, обнажившая зубы. Ллаура тотчас схватила его за руку и потащила к постели, которую приготовили для них воины.
Протхолл и Морэм заботливо двинулись к великану, но он прошел мимо них к огню. Он опустился на колени перед пламенем, словно пытаясь согреть свою душу, и его стон звучал так, словно скала раскалывалась на части.
Кавинанту показалось, что это удобный момент, и он приблизился к великану. Очевидная боль Морестранственника привела к тому, что его непонятная злая печаль достигла апогея, который требовал выражения. Он сам убил пять пещерников — пять! Его кольцо было обагрено кровью.
— Что ж, — произнес Кавинант сквозь зубы, — вероятно, это было забавно. Надеюсь, тебе понравилось.
С другой стороны лагеря раздалось угрожающее шипение Кеана.
Протхолл придвинулся к Кавинанту и тихо сказал:
— Не надо терзать его. Пожалуйста. Он великан. Это каамора — огонь печали. Разве мало горя было этой ночью?
— Я убил пять пещерников! — с безнадежной яростью выкрикнул Кавинант.
Но великан заговорил так, словно огонь привел его в состояние транса и словно он был не в состоянии слушать Кавинанта. Голос его звучал все сильнее, он стоял перед огнем на коленях, словно готовился петь погребальную песню.
— Ах, братья и сестры, слышите ли вы меня? Видите ли? Люди моего народа! Мы все пришли к этому, великаны, не я один. Я чувствую вас в себе, вашу волю в своей. Вы поступили бы точно так же, чувствовали бы то же самое, что и я, горевали бы вместе со мной. И вот результат. Камень и море! Мы унижены. Потерянный Дом и слабое семя сделали нас хуже, чем мы были.
Но сохранили ли мы веру даже теперь? Ах, вера! Мой народ, да стоило ли быть такими стойкими, если стойкость ведет к этому? Посмотрите на меня! Не находите ли вы меня восхитительным? Я испускаю зловоние ненависти и ненужной смерти.
От его слов веяло холодом. Запрокинув голову, он низким голосом запел.
Его пение продолжалось до тех пор, пока Кавинант не почувствовал, что вот-вот закричит. Ему хотелось толкнуть или пнуть великана, чтобы заставить его замолчать. Пальцы его чесались от поднимающейся ярости. «Остановись! — мысленно взмолился он. — Я не могу этого вынести». Минуту спустя Морестранственник наклонил голову и замолчал. В таком положении он находился долго, словно готовился к чему-то. Потом резко спросил:
— Каковы потери?
— Незначительные, — ответил Протхолл. — Нам повезло. Твоя доблесть сослужила нам хорошую службу.
— Кто? — с болью в голосе настаивал великан.
Протхолл со вздохом перечислил имена пятерых воинов, Стража Крови, Вариоля и Тамаранты.
— Камень и море! — воскликнул великан. Конвульсивно передернув плечами, он сунул руки в огонь.
Воины затаили дыхание. Протхолл оцепенел, стоя рядом с Кавинантом. Но это была каамора великанов, и никто не посмел вмешаться. Лицо Морестранственника исказила агония, но он не шевелился. Его глаза, казалось, готовы были вылезти из орбит, и все же он держал руки в огне, словно жар был целебным или очистительным и мог если не вылечить, то хотя бы прижечь кровь на его руках — пятна отнятой жизни. Но его боль была видна на его лбу. Усиленная пульсация крови, вызванная болью, прорвала подсохшую корку на его ране, и свежая кровь полилась на глаза, потекла по щекам и бороде.
Тяжело дыша и бормоча: — Проклятье! Проклятье! — Кавинант рванулся прочь от Протхолла и на негнущихся ногах приблизился к стоящему на коленях великану. С чудовищным усилием, заставившим его голос звучать язвительно, он сказал:
— Вот теперь кто-то действительно должен смеяться над тобой.
Его голова едва доходила до плеч великана. Сначала Морестранственник не подал виду, что слышал сказанное. Но потом его плечи повисли. Медленно, словно ему не хотелось прерывать пытку над собой, он отнял руки от огня. Они были в целости — по какой-то причине его плоть была неуязвимой для огня, но кровь с них исчезла; они казались такими чистыми, словно были омыты оправданием.
Пальцы все еще плохо сгибались от боли, и великан мучительно двигал ими, прежде чем обратить залитое кровью лицо к Кавинанту. Словно моля об отмене приговора, он встретил немигающий взгляд Кавинанта и спросил:
— Ты ничего не чувствуешь?
— Чувствовать? — процедил Кавинант. — Я же прокаженный!
— Даже по отношению к Пьеттену? К ребенку?
Его мольба вызвала у Кавинанта желание обнять его, принять это ужасное дружелюбие как некий ответ на его дилемму. Но он знал, что этого недостаточно, знал в глубине души и тела, охваченного проказой, что это его не удовлетворит.
— Мы тоже их убивали, — тихим голосом произнес он. — Я убил… Я такой же, как они.
Внезапно повернувшись, он скрылся во тьме, чтобы спрятать свой стыд. Поле битвы было подходящим местом, его ноздри от пресыщения уже не ощущали зловония смерти. Некоторое время он бродил среди мертвых, потом споткнулся и лег на землю, залитую кровью, в окружении могил и трупов. Люди! Он был причиной их смерти и мучений. Фаул напал на настволье из-за кольца.
— Только бы это не повторилось вновь… Я не хочу… Я не буду… — Его голос заглушили рыдания.
Я больше не буду убивать.
Глава 18
Равнины Ра
Несмотря на свое жесткое ложе, на едкий дым пламени и запах сгоревшей плоти, несмотря на окружающие со всех сторон могилы, где грудами лежали мертвые, кое-как погребенные, словно сконцентрированная боль, чувствовать которую или утолить могла теперь только земля, несмотря на свою собственную внутреннюю боль, Кавинант спал. В течение остатка ночи оставшиеся в живых члены отряда занимались погребением и сжиганием трупов, но Кавинант спал. Тревожная бессознательность поднималась у него внутри, словно беспрерывно повторяемый процесс самоконтроля, и во сне он никак не мог найти выход из этого замкнутого круга: левая рука — от плеча к запястью — ладонь левой руки — внутренняя и тыльная сторона — каждый палец — правая рука — грудь — левая нога…
Проснулся он уже на рассвете, сделавшем все окружающее похожим на величественную могилу. Поднявшись на ноги и дрожа от озноба, он увидел, что работы по захоронению завершены. Все траншеи были заполнены, забросаны землей и засажены молодыми деревьями, которые где-то нашел Биринайр. Теперь большинство воинов лежали скорчившись на земле, пытаясь хоть немного отдохнуть и набраться сил. Но Протхолл и Морэм занимались приготовлением пищи, а Стражи Крови осматривали и готовили лошадей. Судорога отвращения исказила лицо Кавинанта — отвращения к самому себе, поскольку он не выполнял свою часть работы. Он осмотрел свою одежду: парча стала темной и потеряла гибкость от засохшей крови. «Подходящее одеяние для прокаженного, — подумал он, — гадкий, грязный прокаженный».
Он чувствовал, что теперь уже поздно принимать решение. Ему придется лишь установить, какое место он займет в этой невероятной дилемме. Стоя посреди погребального рассвета, он чувствовал, что достиг предела. Он растерял все свои привычки по самозащите, утратил право выбора прятать свое кольцо, лишился даже своих грубых башмаков — и пролил кровь. Он навлек беду на настволье Парящее. Он был так озабочен своим спасением от сумасшествия, что не заметил, как все его старания привели именно к сумасшествию.