Маркиз де Сад, стр. 65
С хладнокровием Джонатана Свифта в самом его беспощадном проявлении Сад показывает, что истинный идеал добродетельной республики еще не реализовался. Совершенство может быть достигнуто лишь тогда, когда Франция станет полным отражением робеспьеровской религии Природы. Внезапно в середине пятого диалога Сад вводит эксцентричное политическое заявление: «Французы! Еще одно усилие, если вы и в самом деле хотите быть республиканцами!» Идеальная республика с естественной моралью описывается посредством ее отношения к так называемым преступлениям. Высшей меры наказания быть не должно. В самом деле, убийство не может караться смертной казнью, так как Природа не наказывает за убийство одного создания другим. Также не может быть наказана кража, за исключением тех случаев, когда государство наказывает человека, которого ограбили.
Идеальная республика должна следовать примеру Природы и в том, что касается сексуального поведения, традиционно отодвигаемого на второй план. Она должно не только терпимо относиться к проституции, но и принуждать к ней всех женщин, приучая к этому занятию с детства. Где, в конце концов, Природа запрещает это? Если мужчину влечет к женщине, закон обяжет ее являть себя в публичном доме. Там она должна соглашаться на все действия, угодные мужчине, даже на те, что могут стоить ей жизни. Именно такой пример поведения диктует нам Природа. Факт предпочтения другого мужчины в расчет не принимается. Природа не предусматривает подобные замены: самкой владеет находящийся поблизости доминирующий самец.
Адюльтер при этом не может быть оскорблением. Брак, являющийся нелепостью в естественном мире, отменят, и все дети будут являться собственностью государства. Инцест также должен быть позволен, поскольку табу на него в животном мире не существует. По этим же причинам гомосексуализм и содомия также рассматриваются как нормы поведения.
Аргумент в пользу того, что подобная универсальная республика рано или поздно приведет к закату и постепенному вымиранию человечества, Сад не считает обоснованным. Почему это должно иметь какое-то значение? Природе нет никакого дела до того, живет ли особь или умирает. Природа в качестве вселенского феномена едва ли заметит исчезновение всего рода человеческого.
Если бы маркиз рассчитывал, что его гипотезу будут читать без тени иронии, она бы увязла в погрешностях. Она требует такого обожествления Природы, которое свело бы на нет смысл его нападок на Робеспьера по поводу создания религии Природы. Прием же Сада сводится к возможности использовать словосочетание типа «закон Природы», как если бы оно звучало сродни «закон контракта». Природа не имеет законов, за исключением управляющих научными феноменами. Учитывая это, в результате человеческого наблюдения дается определение скорее объекту, на который нацелены законы, а не их источнику. В этом смысле законы существуют не столько в Природе, сколько в человеческой науке.
Читать доводы Сада без тени иронии было бы чрезвычайно трудно. Идеальная республика также требует совершения убийств, преждевременной жертвой которых он сам едва не стал. Еще она требует грабежей, которые маркиз также испытал на собственной шкуре, когда оказались конфискованы его поместья. И этой дорогой Робеспьер собирался идти к Утопии? Как только указанная цель была бы достигнута, кто, кроме лицемера, мог бы возражать против более мелких отклонений, типа инцеста и содомии?
Какими бы намерениями Сад не руководствовался, «Философия в будуаре» читается словно сладострастная пародия на «Республику» Платона. Задыхаясь в кровавом угаре и имея перед глазами бесконечную чреду приговоренных к гильотинированию, маркиз так же ратовал за убийство, как Свифт после своего «Скромного предложения» жаждал отведать младенческой плоти. Скорее всего, мишенью его литературной мести являлся Робеспьер, но его не стало.
Царство Террора закончилось не сразу. Сад еще некоторое время жил в страхе, что его все же найдут и приведут в суд. Ждать ему пришлось еще месяц. Потом 22 августа 1794 года в Комитет общественного спасения пришло от него прошение об освобождении. Сделали запрос в секцию Пик, после чего принято решение о предоставлении маркизу свободы. 15 октября — более, чем через десять месяцев после ареста — Сад покинул пределы тюрьмы Пикпюс и направил свои стопы в город, наконец стряхнув с плеч бремя террора.
Многие из арестованных граждан дожили до освобождения, наступившего после падения Робеспьера. Монтреи, находившиеся под защитой Сада, после его задержания тоже оказались за решеткой. Случилось так, что им повезло быстрее, чем ему, так как из застенка их выпустили тремя месяцами раньше. Но старый судья так и не пришел в себя после заключения и шока, обрушившегося на него, когда он обнаружил, что его мир перевернулся. Через шесть месяцев после освобождения, в январе 1795 года, он умер. Эту новость Гофриди Рене-Пелажи сообщила лишь через два с лишним года. Только тогда она смогла написать ему о прекрасном самочувствии ярой противницы Сада, мадам де Монтрей.
Глава одиннадцатая
Друзья преступления
— 1 —
Трудности, с которыми столкнулся Сад, выйдя в 1790 году на свободу, оказались ничто по сравнению с теми, что ожидали его осенью 1794 года, когда маркиз покинул Пикпюс. Вернувшись к Констанц в дом на улице Нев де Матюрен, он обнаружил наличие долга в шесть тысяч франков и никаких средств, чтобы погасить хотя бы часть суммы. Де Сад не просто обеднел, он разорился. Почти за год до этого, 14 ноября 1793 года, маркиз подвел для Гофриди свой финансовый баланс. Вся взымаемая с земель рента была суммирована, из нее вычли республиканские налоги, ежегодное содержание в четыре тысячи франков, причитающееся Рене-Пелажи, и одну тысячу годовых, определенных им Констанц как своей «природной и приемной дочери». В результате, на проживание оставалась всего сотня франков в год. Ситуация сложилась безнадежная. В скором времени дела изменились к худшему. Новый режим наложил арест на собственность Сада. После падения Робеспьера и относительной либерализации общества появилась возможность отменить действие соответствующего указа. Но сделать это можно было только после определенных денежных выплат. Хуже того — маркиз числился среди пропавших землевладельцев. В 1797 году в департаменте Воклюз он все еще значился в списке эмигрантов, хотя в Буше-дю-Рон его имя из списка неблагонадежных исключили. Являлось ли это результатом ошибки или злого умысла — неважно, но арендаторы Сада не спешили вносить ренту.
Дело осложнялось еще и бегством скрытого роялиста Гофриди в Тулон, где шли тайные приготовления к восстановлению королевской власти в лице дофина, которого его сторонники видели уже Людовиком XVII. Там и настигло его республиканское правосудие. Гофриди как врага народа из Апта арестовали и посадили в тюрьму. Избежать смерти ему удалось только благодаря тому, что у него имелись фальшивые документы, согласно которым он считался жителем Тулона. Отпущенный на свободу, как и Сад, в 1794 году, поверенный вместе с сыном поселился где-то в Любертоне и вел тихую и неприметную жизнь. Домой Гофриди вернулся только в ноябре 1795 года, где его ждало очередное требование маркиза прислать денег.
Воссоединившись с Констанц, Сад занялся поисками работы. Он обхаживал тех, кто мог хоть чем-то помочь ему в этом, но пока его труды оставались безнадежными. Маркиз уже пытался устроиться в качестве хранителя библиотеки или музея. Хотя ему не везло, было бы много лучше, чтобы широкая публика не знала, что он является автором «Жюстины», поскольку порнографическая репутация романа достигла небывалого размаха. С каждым годом причин скрывать свою причастность к «Жюстине» становилось у Сада все больше.
Его пьесы упорно отвергались, но в 1795 году вышла «Алина и Валькур». Ее издание после ареста и казни Жируара приостановили в связи с конфискацией собственности жертвы в пользу государства. Но вдова издателя подала прошение об отмене приказа об аресте имущества покойного. Таким образом у Сада появилась возможность увидеть роман изданным.