И один в поле воин, стр. 102

Наконец заложников повели к машинам. Вид у них был растерянный и испуганный, впрочем, они покорно уселись в кузов с равнодушием людей, готовых к самому худшему.

— Послушай, Мартин, — вдруг вспомнил Генрих, когда грузовые машины и «хорх», сегодня предоставленный генералом в распоряжение парламентёров, выехали за город. — Мы ведь не предупредили заложников, куда их везём. Увидев, что нет охраны, они могут разбежаться, как только мы въедем в лес.

Матини приказал шофёру дать сигнал. Шедшие впереди грузовые машины остановились. Подбежав к ним, Матини объяснил перепуганным людям, куда и зачем их везут. Казалось, вздох облегчения вырвался из одной груди, на лицах заложников расцвели радостные улыбки, кто-то всхлипнул, кто-то крикнул «Вива!»

Машины тронулись и остановились лишь на девятом километре. Скользя по мокрой дороге, натянув шапки и кепки на уши, но радостные, возбуждённые заложники длинной цепочкой потянулись по горной тропинке. Впереди шёл Матини, показывая дорогу. Генрих замыкал шествие.

Когда миновали поворот, стало значительно труднее идти, и кое-кто из заложников начал отставать. Остановился передохнуть и Генрих. Утомлял не столько сам подъем в гору, сколько скользкая после дождя тропинка, на которой трудно было найти надёжную опору ногам. Но вот первые заложники во главе с Матини взобрались на плато, те, кто был в хвосте шеренги, ускорили шаг.

Генрих на плато поднялся последним. Когда он подошёл к скале, уже шла перекличка. Густобровый парламентёр партизан заглядывал в список, выкрикивая фамилии. Заложники один за другим выходили вперёд и потом отходили в сторону, образуя отдельную группу. Партизан со шрамом встречал каждого из них крепким рукопожатием и широкой улыбкой.

— А где же ваши заложники? — спросил Генрих.

— А вот! — партизан со шрамом указал на большею каменную глыбу. Заглянув за неё, Генрих увидел графа, Штенгеля и Функа. Рамони, грязный, небритый, лежал на носилках. Штенгель сидел, обхватив руками колени и свесив на них голову. Он не шевельнулся, даже не заметил Генриха, только Функ сразу вскочил на ноги.

— Фон Гольдринг! — крикнул он громко, и в его маленьких глазках блеснула радость.

Штенгель тоже вскочил с места. Граф продолжал лежать неподвижно. Он, вероятно, так и не понял, что пришло освобождение.

— Все в порядке? — спросил Генрих подошедшего партизана со шрамом.

— Да, все пятьдесят четыре по списку… выходит, когда вас заставишь, и вы можете быть честными, — насмешливо ответил тот. Генрих сделал вид, что не понял.

— Итак, мы можем забирать своих?

— Теперь можете!

Подняв носилки с графом, Генрих и Матини начали осторожно спускаться вниз. Функ забежал сбоку, стараясь помочь. Штенгель равнодушно плёлся позади. Он не совсем пришёл в себя после болезни и всего пережитого.

Когда они отошли от скалы метров на сто, позади послышался громкий свист. Он повторился раз, второй, третий, и тотчас засвистели, засмеялись, закричали уже все бывшие заложники Функа.

Только теперь Штенгель окончательно опомнился. Подбежав к Генриху, он вырвал у него из рук один конец носилок.

— Функ, становитесь вперёд, беритесь вместе с Матини, — начальническим тоном приказал он и, повернувшись к Генриху, с неожиданной теплотой в голосе сказал: — Вы вторично спасли мне жизнь, барон, и я не хочу, чтобы вы рисковали своей.

Вчетвером они быстро донесли носилки до машин и через двадцать минут были в Пармо. Здесь Функ вышел, а на его место, между графом и Штенгелем, села Мария-Луиза. Нигде больше не задерживаясь, машина помчалась в Кастель ла Фонте.

РАСПЛАТА

Письмо, посланное Генрихом мадам Тарваль, вернулось обратно с непонятной надписью «Адресат выбыл».

Два коротких слова, написанных равнодушной рукой. Они ничего не объясняют, а лишь рождают тревогу и причиняют боль. Перерезана ещё одна ниточка связывавшая его с прошлым. У него никогда не будет фотографии Моники, о которой он просил мадам Тарваль: «Адресат выбыл»… Наверно, с такой же надписью возвращались к друзьям и письма, посланные на имя Моники, пока они не узнали о её смерти. Как это страшно!

Генрих прячет конверт в ящик стола, но два чётко написанных слова стоят у него перед глазами — «адресат выбыл». Моника тоже «выбыла». Возможно, именно это слово вписал против её фамилии Миллер. Не мог же он написать «убита», получив специальные указания Бертгольда. Какая нечеловеческая мука думать об этом, каждый день видеть Миллера, здороваться с ним, беседовать и всегда, всегда чувствовать эту нестихающую боль в сердце! Говорят, время залечивает раны. Нет, их лечит не время, а работа. Он убедился в этом. Ему значительно легче, когда он действует, когда все его мысли направлены на то, чтобы как можно скорее вырвать у врага его тайну. Генриха не ограничивают во времени, учитывая особую сложность задания. Но он сам знает, что надо действовать быстро, ведь от него зависит жизнь сотен тысяч людей. А сделано ещё так мало! Пока удалось установить лишь адрес завода. Возможно, что-либо новое принесёт ему сегодняшний визит к Штенгелю.

Да, Штенгель, наконец, пригласил обер-лейтенанта к себе в гости! После того как Генрих вытащил его из реки, а особенно после всей этой истории с обменом заложниками, майор начал относиться к нему с подчёркнутым вниманием и признательностью.

Штенгель жил на одной из самых уютных улочек города, В особняке инженера Альфредо Лерро, у которого снимал две комнаты.

— Чем меньше люди будут знать об этом Лерро, тем лучше, — пояснил Штенгель гостю, когда Генрих поинтересовался личностью хозяина.

— Очевидно, какая-то персона грата? Недаром же возле его дома дежурят два автоматчика.

— Мне эта личность надоела, как назойливый комар летом! Ведь за его жизнь я отвечаю головой. Так же, как и за завод! Даже поселили здесь в качестве няньки! Правда, в какой-то мере это удобно. Я теперь столуюсь у них. Дочка Лерро — он вдовец — неплохая хозяйка. Увидав, как мой денщик уродует форель, она сама предложила мне завтракать, обедать и ужинать у них.

— Погодите, это не та ли семья, где умеют чудесно приготовлять рыбные блюда? Вы обещали меня познакомить и угостить маринованной форелью.

— Надо об этом договориться с синьориной Софьей.

— Синьорина Софья? А она хорошенькая?

— Слишком уж хочет выйти замуж, я таких боюсь, поэтому и не рассмотрел как следует. Впрочем, кажется, ничего. Только очень болтлива. Полная противоположность отцу — тот все больше молчит. Если не заговорить с ним об ихтиологии. Это, верно, единственное, что его интересует на свете. Кроме техники, конечно. Тут он кум королю, и на заводе с ним носятся, как с писаной торбой…

— Так когда же я попробую форель? И познакомлюсь с синьориной Софьей? Без женщин как-то обрастаешь мохом. Мария-Луиза не в счёт, она прямо очарована вами, барон. А на нас, грешных, даже не смотрит. И я удивлён, что вас так мало волнует это внимание. Ведь красивая женщина! Штенгель поморщился.

— Она итальянка. А я хочу, чтобы в жилах моих детей текла чисто арийская кровь.

— А замок и имущество вас не привлекают? Что же касается крови, так она у неё такая же голубая, как и у нас с вами! Старинный дворянский род!

— Я вообще связан словом с другой, но, честно говоря, в последнее время, когда события начали оборачиваться против нас, сам заколебался. По крайней мере будет надёжное убежище, надёжный капитал в руках, ведь недвижимое имущество и земля всегда ценность. У той, правда, связи… Но на кой чёрт они нужны, если все рушится? — Вы понимаете, я говорю с вами откровенно и надеюсь, что это останется между нами…

— Вы обижаете меня таким предупреждением, Штенгель. Есть вещи сами собой разумеющиеся.

Окончательно успокоившись, майор ещё долго мучил Генриха, поверяя ему свои сомнения. Барон высоко ценил собственную персону и явно боялся продешевить…

Пообещав Штенгелю в следующий выходной прийти к обеду, Генрих откланялся и вышел. Холодный ветер швырял в лицо мокрый снег, и Генрих пожалел, что не приказал Курту подождать у штаба. Теперь придётся добираться до замка пешком. А может, зайти к Миллеру и попросить машину? И, размышляя по дороге, Генрих пошёл к штабу СС.