Геноцид, стр. 23

Бадди проснулся. Было по-прежнему темно. Отныне всегда будет темно. Рядом была женщина, он коснулся ее тела, но вовсе не за тем, чтобы разбудить. Убедившись, что это не Грета и не Мериэнн, он собрал свою одежду и, крадучись, бочком убрался прочь. Клочья липкой мякоти шлепались ему на голую спину и плечи и противно расползались по коже.

Он все еще чувствовал, что пьян. И совершенно опустошен. У Орвилла было подходящее словцо для такого случая… как его там?

Отходняк.

От густой жидкости, струившейся по всему телу, его пробирала дрожь. Но ему не было холодно. Хотя нет, если вдуматься, было холодно.

Он полз, задевая чужие руки, колени, и вдруг наткнулся еще на одну спящую парочку.

— Чего? — спросонья сказала женщина. Ее голос был похож на голос Греты. Неважно. Он пополз дальше. Найдя место, где мякоть была непотревожена, он плюхнулся и прислонился к ней спиной. Если привыкнуть, что все вокруг липкое, то, в общем, ничего, приемлемо: мягко, тепло и уютно.

Хотелось света — солнечного света, света лампы или хотя бы даже такого, как вчера, красного, неровного света пожара. Что-то в теперешнем положении пугало его, что-то такое, чего он не мог ни понять, ни четко определить. Нечто большее, чем темнота. Он непрерывно думал об этом, а когда начал снова проваливаться в сон, до него дошло.

Черви! Они похожи на червей, ползающих в яблоке.

Глава 10

РАСПАД

— Блоссом, у тебя кто любимый артист? — спросила Грета.

— Одри Хэпберн. Я видела ее только в одном фильме, мне тогда было девять лет, она была просто чудо. А после этого кино больше не показывали. Думаю, папе это не нравилось.

— Папе! — фыркнула Грета. Пошарив над головой, она оторвала очередной лоскут съедобной мякоти, лениво опустила его в рот и прижала языком к небу. Сидя в кромешной тьме небольшого углубления, образовавшегося внутри этого гигантского плода, собеседники не видели ее манипуляций, но по невнятной речи догадывались, что она снова ест.

— А тебе, Нейл? Тебе кто больше всех нравится?

— Чарлтон Хестон. Я на все фильмы ходил, где он играл.

— Я тоже, — сказал Клэй Кестнер. — На него ходил и на Мэрилин Монро. Как она, по-вашему? Вы ж все уже взрослые, должны помнить красотку Мэрилин, а?

— По мне, так ее уж чересчур превозносили, не стоила она того, — отчетливо проговорила Грета.

— Бадди, а ты как думаешь? Эй, Бадди! Здесь он или уже смылся?

— Я здесь. А Мэрилин Монро я никогда не видел. В мое время ее уже не было.

— Ты много потерял, приятель. Это было нечто.

— А я видел Мэрилин Монро, — вставил Нейл. — В мое время она еще была.

— И ты все-таки говоришь, что Чарлтон Хестон тебе больше нравится? — Клэй разразился грубым раскатистым смехом торгаша. В свое время он на паях держал заправочную станцию.

— Ну, не знаю, — раздраженно буркнул Нейл. Грета тоже засмеялась, поскольку Клэй Кестнер стал щекотать ей пятки.

— Вы все умники, тычете пальцем в небо, — проговорила она, стараясь сдержать хихиканье. — Так вот, величайшей актрисой в мире была Ким Новак.

Она говорила еще минут пятнадцать, и казалось, этому не будет конца.

Бадди смертельно устал. Он решил, что лучше будет, если он останется здесь с теми, кто помоложе, а не пустится с отцом в очередное нудное и бесцельное хождение по лабиринтам корней. Они уже нашли и подобрали все, что было брошено в лаз, они уже разузнали о Растениях все, что только можно, и бродить туда-сюда по корням не имело никакого смысла. Сидеть просто так тоже смысла не было. Когда выяснилось, что делать совершенно нечего, он неожиданно осознал, что превратился в настоящего пуританина, рабски преданного хоть какой-нибудь деятельности, любой работе, лишь бы она была.

Он поднялся, стукнулся головой, и опять его волосы (которые теперь, как и у всех остальных, были коротко острижены) чуть не прилипли к мякоти. Фруктовая плоть, коркой засыхавшая на волосах, раздражала сильнее, чем укусы мошкары, когда невозможно почесаться.

— Ты куда? — спросила Грета, раздосадованная тем, что аудитория разбегается, не дослушав ее рассуждений о достоинствах и совершенно особенном очаровании Ким Новак.

— Мне нужно облегчиться, — сказал Бадди. — Пока.

Это был вполне благовидный предлог. У их теперешнего пропитания были кое-какие побочные эффекты. Вот уже целый месяц (они сошлись на том, что примерно столько времени провели под землей) их мучили поносы, скопления газов и желудочные боли. Бадди даже рад был бы поблевать, это было хоть какое-то дело.

Но еще сильнее, чем от расстройства желудка, они страдали от простуд. Почти все были простужены, и от этой напасти не было никаких средств, кроме терпения, сна и сильного желания выздороветь. Для большинства этого было достаточно, но у троих все-таки развилась пневмония. Среди них был и Денни Стромберг. Элис делала все, что было в ее силах, но, как она сама видела, старания ее были напрасны.

По веревке Бадди выбрался из клубня в корневище. В диаметре оно было всего четыре с половиной фута, и поэтому ему приходилось идти, согнувшись в три погибели. Шаг за шагом в течение месяца компания углубилась на многие сотни футов. По подсчетам Орвилла, они продвинулись на глубину около тысячи двухсот футов. Даже Элуорт Билдинг и тот был ниже. Даже башня Фоши в Миннеаполисе была ниже! На такой глубине было действительно тепло — градусов семьдесят [4]. Впереди что-то зашуршало.

— Кто здесь? — почти одновременно с Бадди спросила Мериэнн.

— Что ты тут делаешь? — сурово спросил он жену.

— Веревки плету. Только не спрашивай, зачем. Просто так, чтобы чем-нибудь заняться. Все-таки какое-никакое, а дело. Я эти прутья разодрала на полоски, а теперь опять сплетаю, — она тихо засмеялась. — Прутья, наверное, были покрепче моих веревок.

— Слушай, возьми меня за руки, покажи, как ты это делаешь.

— Тебе? — когда Бадди нашарил в темноте ее руки, пальцы ее, не дрогнув, продолжали плести. — А тебе-то это зачем?

— Ну, как ты говоришь, чтобы чем-то заняться.

Она начала руководить его неуклюжими пальцами, но сбилась, потому что все время путала его правую и левую руку, забывая, что он сидит к ней лицом.

— Может быть, мне лучше сесть позади тебя, — предложила она. Но, как выяснилось, в таком положении она не доставала до его рук, ее собственные руки даже не сходились у него на груди. Мешал живот.

— Как он там? — спросил Бадди. — Долго еще?

— Все хорошо. Теперь уже в любой момент может начаться.

Оказалось гораздо удобнее сидеть впереди Бадди, он обхватил ее бедра ногами, а свои волосатые руки подложил ей под локти, как подлокотники кресла.

— Ну, давай, учи меня, — сказал он.

Не имея привычки к такой работе, он медленно постигал ее науку, но его медлительность делала его более прилежным учеником. За учебой они провели не меньше часа, прежде чем он смог приступить к изготовлению своей собственной веревки. Когда он закончил, она рассыпалась на волокна так же, как разваливаются листья табака в руках новичка, впервые скручивающего сигару.

Из глубины клубня долетел музыкальный смех Греты, рассыпавшись барабанной дробью, его подхватил басовый аккомпанемент Клэя Кестнера. У Бадди не было ни малейшего желания к ним возвращаться. У него вообще не было желания куда-либо идти. Он хотел только наверх, на свежий воздух, на свет, туда, где менялись времена года.

Без сомнения, у Мериэнн были те же мысли.

— Как ты думаешь, День Сурков [5] уже прошел?

— Да, нет, пожалуй, еще через недельку. Знаешь, даже если бы мы были наверху и обратили внимание на солнце, то сомневаюсь, что там нашлись бы сурки, чтобы взглянуть на свою тень.

— Значит, сегодня у Блоссом день рождения. Надо бы ей напомнить.

— Сколько же ей стукнуло? Тринадцать?

— Ты только при ней так не говори. Ей уже четырнадцать, и она это очень подчеркивает.