Зима на разломе, стр. 19

К счастью, Израиль все-таки не Марокко. Мириам потихоньку готовилась к бракоразводному процессу, но откладывала неизбежный шаг, надеясь наконец забеременеть — в этом случае муж, совладелец Эйлатского автомобильного терминала, вынужден был бы обеспечить ее на всю жизнь.

На каком-то из особенно грустных эпизодов супружеской жизни Мириам расплакалась.

Я, естественно, обнял ее и стал утешать, потом целовать в глазки, чтобы высушить слезы, потом… Нет, я не срывал с нее платье в судорожном припадке страсти и не тискал насильно в грубых объятиях — мне почти приходилось заставлять себя делать то, что я делал. Все мое эстетическое чувство — или совесть, называйте как хотите — протестовало: нельзя было касаться немытыми руками этого чуда, немыслимо было опускаться с ней на голый матрас, недостоин я был вообще дотрагиваться до такого совершенства, да еще едва переставшего плакать. Во мне не было желания, только нежность и боязнь нечаянно причинить боль движением или словом.

Но я понимал, что только настоящий мужчина может помочь ей хоть немного восстановить душевное здоровье после года жизни с гнусной сволочью-мужем. Кроме того, я знал, что в восточных семьях в отсутствии детей всегда винят женщину — но знал и медицинскую статистику на этот счет. Может быть, мне удастся помочь ей вытрясти часть золота из жирного мерзавца, да к тому же на безбедную жизнь для нашего с ней крошки? Если бы ребенок унаследовал красоту матери и оптимизм отца…

Через несколько минут я убедился, что уж муженька-то назвать настоящим мужчиной нельзя даже формально. Мириам отдавалась мне с такой жадной страстью, словно провела несколько лет в монастыре. Я как-то не ожидал найти подобный талант чувственности в столь утонченном создании, поэтому в какой-то момент немного растерялся. Но тут, глотнув воздуха после первой волны наслаждения, я встретился взглядом с Мириам — с ее сияющими, исполненными радости и нетерпения волшебными глазами — и понял, что смогу дать ей все, что ей нужно, не только ее молодому, требующему любви телу, но и измученной одиночеством душе.

Наверное, столь возвышенная лексика не очень соответствует лихорадочному прелюбодеянию на выгоревшем матрасе. Но я был полон решимости силой своей нежности превратить грязную битумную крышу в рай на Земле.

Все было так, как я и предполагал. Вечером, когда нам пришло время расставаться, со мной прощался другой человек — сильная, уверенная в себе, спокойная, но по-прежнему нежная и прекрасная юная женщина.

Пять дней пролетели, как во сне. Я научил Мириам всему, что умел — не просто искусству любви, но и вере в себя, благо мне-то этой черты характера досталось с избытком. Мы нежились под зимним солнцем, вознесенные над городом почти в самое небо, одинокие над шумными улицами, словно Адам и Ева. Увы, все это было слишком хорошо, чтобы долго продлиться.

Мы уже обдумывали, как нам удрать на субботу в Хай-Бар, нам хотелось попробовать любовь в нормальной постели, а не на солнцепеке. Но тут муж Мириам, видимо, что-то заподозрив, увез ее домой в Иерусалим. Бедная девочка едва нашла минутку, чтобы позвонить мне в притон.

— Я никогда не забуду, что у нас было, — сказала она.

— Не плачь. Главное, не забудь, что я тебе говорил.

— Я помню. Я буду сильной. А с мужем разведусь.

— Не забудь, ты достойна самого лучшего мужчины на свете.

Мириам стала говорить, что лучше меня не бывает (к счастью, это далеко не так), и снова заплакала, и я опять утешал ее… Впрочем, все это касается только нас двоих.

Ночью мне приснилось, что я бью ее мужа вырванным с корнем дубом. Этот странный сон, при всей однозначности его толкования с позиций фрейдистского психоанализа, впоследствии оказался вещим в самом буквальном смысле. Но в тот момент я был уверен, что никогда не услышу больше ни про девушку, ни про ублюдка-мужа, не говоря уже о том, чтобы, как говорили в библейские времена, наложить на него руку.

В тот выходной мы с Беней так напились, что не заметили, как ночью из туристского офиса украли автомат по продаже пепси-колы. Позже полиция нашла преступников — шведских волонтеров из киббуца Йотвата. Они приехали на автокране, выдрали с мясом автомат и увезли вместе с колой и выручкой, пока мы накачивались водкой «Кеглевич» на другом конце саванны.

В воскресенье я забрался на крышу и долго сидел в одиночестве, разглядывая яхты в заливе, белые кубики иорданского порта Акаба и первых орлов, кружащих над городом. Откуда мне было знать, что Эли в этот день приедет не на своем разбитом драндулете, а на машине жены? Он приехал, и вместо меня нашел на участке горы накопившегося за неделю мусора. Скандал был страшный. Но в этот раз меня еще не уволили, только обозвали «fucking kusammak krev potz huy».

По вечерам я снова валялся на пляже или бродил по городу, надеясь на случайную встречу с Аней. Но мне не везло. В конце концов я просто передал ей через Пашу сребряный перстенек с неплохим изумрудиком (хорошо, когда есть возможность доставать такие вещи бесплатно), а также маленькую незатейливую серенаду.

Серенада

Потертым шекелем луна

Взошла над Акабой,

В Эйлате снова тишина

И сумрак голубой.

С улыбкой детской город спит

Под кружевом огней,

И только лампочка горит

За шторою твоей.

Как мотылек в плену свечи,

По улицам кружу

И под окном твоим в ночи

Раз в сотый прохожу.

Хоть выйди с Роки погулять,

Иль к Леве своему,

Ведь мне по городу петлять

Так грустно одному.

Ты улыбнешься мне слегка,

А я скажу «Привет!»

Но не везет, увы, пока:

Тебя все нет и нет.

С тобой по множеству причин

Встречаться нелегко:

Не любят девушки мужчин

В кроссовках без шнурков.

Пожалуй, я домой пойду:

Ночь быстро пролетит,

А завтра — вдруг предлог найду,

Чтоб в гости к вам зайти?

8. Палубный матрос

Неприятности — животные стайные, они не любят охотиться в одиночку.

Тихо и спокойно жил я в притоне, заботился о чистоте городских улиц, писал стихи любимым девушкам. По вечерам участвовал в высоконаучных дискуссиях о Проблеме Вороны, купался в море или считал с велосипеда птичек. Но зимний ветер уже готов был перелистнуть страницу в книге моей жизни.

Проблема Вороны в тот год занимала лучшие умы Эйлата. Домовая ворона — обычный спутник человека в тропиках Азии. Там она считается вредителем, вором и разносчиком заразы. За год до моего приезда в Эйлат несколько пар птиц залетели сюда из Аравии, поселились возле торгового центра и потихоньку стали размножаться. Поскольку было их совсем мало, они автоматически попали в список особо охраняемых видов. Но мой друг Шари и все, кому приходилось бывать в Индии или Индокитае, пришли в ужас и требовали немедленно перестрелять ворон, пока это еще можно сделать.

Я как-то не замечал, что с каждым вечером число участников спора растет, пока Реувен не огорошил меня известием, что свободных нар в притоне не осталось и мне пора искать себе жилье.

В тот же день у нас с Пашей была первая получка на дворницкой работе, и Эли выплатил нам вдвое меньше, чем обещал. Я бы, конечно, не стал переживать из-за разницы в сотню баксов, но для Паши это было катострофой

— ведь в Тбилиси его ждали в буквальном смысле голодающие жена и дети.

До тех пор мы мало общались с коллегами по метле и совку, но как раз за день до злополучной зарплаты я неожиданно стал душой коллектива. Получилось это вот как.

Я написал маленький стишок под названием «Песня эйлатского дворника» и передал Ане через Пашу. Он не утерпел и показал его парню с соседнего участка, тот — еще кому-то, и на следующее утро я оказался в центре общего внимания. Теперь я чувствовал, что только на меня может рассчитывать Паша в трудную минуту. После работы я собрал ребят и призвал к всеобщей забастовке.