Лавка древностей, стр. 90

Глава XLVII

Мать Кита и одинокий джентльмен, по следам которых нам необходимо поспешить, чтобы нас не обвинили в непостоянстве и в том, будто мы бросаем своих героев в минуты, полные для них сомнений и неизвестности, — итак, мать Кита и одинокий джентльмен, отъехав в карете четвериком от дверей конторы мистера Уиэердена (чему мы сами были свидетелями), скоро оставили город позади и покатили по большой дороге, выбивая искры из булыжника.

Добрейшая женщина, немало смущенная столь неожиданной для нее поездкой и, подобно всякой матери, рисовавшая себе мысленно бог знает какие ужасы, — например, что Джейкоба, а то малыша, а то и обоих кто-нибудь уже успел прищемить дверью, а может, они упали в очаг, или свалились с лестницы, или же ошпарили себе все внутренности при попытке утолить жажду из носика кипящего чайника, — хранила неловкое молчание, но, встречаясь взглядом со сборщиками у застав, кучерами дилижансов и прочей публикой, проникалась важностью своего положения, подобно наемным плакальщикам на похоронах, которые, не испытывая особенной горечи при мысли об усопшем, смотрят из окошка траурного экипажа на улицу, видят там своих друзей и знакомых, однако по долгу службы выказывают приличествующую случаю торжественность и изображают на лице полное равнодушие ко всему окружающему.

Но чтобы оставаться равнодушной ко всему окружающему в обществе одинокого джентльмена, надо было обладать стальными нервами. Такого беспокойного седока не возила еще ни одна карета, ни одна четверка лошадей. Он и двух минут не мог спокойно усидеть на месте и только и знал, что взмахивал руками, сучил ногами, поднимал оконные рамы, захлопывал их со всего размаха, высовывал голову в одно окошко, тут же втягивал ее обратно и вывешивался в другое. Кроме того, у него в кармане была спичечница какого-то загадочного, невиданного доселе устройства: стоило только матери Кита завести глаза, как раздавалось — чирк, щелк, пых! — и одинокий джентльмен смотрел на часы при свете этой спичечницы, не замечая, что искры падают в солому, и не боясь, что и ему самому и матери Кита грозит опасность заживо изжариться тут взаперти, пока форейторы успеют сдержать упряжку. Когда они останавливались менять лошадей, он, не опуская подножки, эдаким живчиком выскакивал из кареты, носился по двору гостиницы, точно зажженная шутиха, вынимал под фонарем часы из кармана и, даже не взглянув на циферблат, засовывал их обратно, — короче говоря, вытворял такое, что мать Кита начинала серьезно побаиваться его. Лишь только лошадей закладывали, он, точно арлекин, шмыгал в карету, и через какую-нибудь милю часы и спичечница снова появлялись на свет божий, — и матери Кита уже было не до сна, и она не надеялась, что ей удастся хоть малость вздремнуть до следующей станции.

— Вам удобно? — то и дело спрашивал одинокий джентльмен, поворачиваясь к ней всем корпусом.

— Да, сэр, благодарю вас.

— Правда, удобно? Может, вы озябли?

— Да, пожалуй, немножко свежо, сэр, — отвечала мать Кита.

— Так я и знал! — вскрикивал одинокий джентльмен, открывая переднее окошко. — Коньяк! Вот что ей нужно! Как я раньше об этом не догадался! Эй! Кучер! Остановитесь у первой же гостиницы и скажите, чтобы подали стакан коньяку с горячей водой.

Напрасно заверяла его мать Кита, что ничего такого ей не требуется. Одинокий джентльмен был неумолим, и каждый раз, как у него иссякали все другие способы и возможности проявлять свое беспокойство, он спохватывался и предлагал матери Кита коньяку с горячей водой.

Около полуночи они остановились поужинать, и одинокий джентльмен распорядился подать им все, что только было съедобного в гостинице, но так как мать Кита оказалась не в состоянии съесть это за один присест, он вообразил, что она больна.

— Вы теряете последние силы! — воскликнул одинокий джентльмен, хотя сам он не притронулся ни к одному блюду и во время ужина бегал по комнате из угла в угол. — Теперь мне все ясно, сударыня! Вы теряете последние силы!

— Да нет, сэр, благодарю вас!

— Вы ослабели, совсем ослабели! Да и как же может быть иначе! Хорош я, нечего сказать! Вырвал несчастную женщину из лона семьи, не дав ей опомниться как следует, и теперь она теряет силы у меня на глазах! Сколько у вас детей, сударыня?

— Кроме Кита, еще двое, сэр.

— Мальчики?

— Да, сэр. — Крещеные?

— Только первым крещением [66], сэр!

— Я буду им воспреемником, им обоим. Пожалуйста, запомните это, сударыня. И советую вам выпить глинтвейна.

— Увольте, сэр, не могу.

— Нет, выпейте! — настаивал одинокий джентльмен, — Вам глинтвейн просто необходим. Напрасно я раньше об этом не подумал.

Подскочив к звонку и заказав глинтвейн таким взволнованным тоном, точно это требовалось для спасения утопленника, одинокий джентльмен заставил мать Кита хватить его залпом, неостывший, так что ее прошибла слеза, а потом снова усадил в карету, и она, вероятно под действием этого приятного напитка, вскоре перестала обращать внимание на своего беспокойного соседа, уснув крепким сном. Благотворное действие глинтвейна оказалось отнюдь не скоропреходящим, ибо, несмотря на то, что расстояние, которое им пришлось преодолеть, было гораздо больше, чем рассчитывал одинокий джентльмен, и путешествие их затянулось, мать Кита открыла глаза только наутро, когда карета загремела колесами по улицам какого-то города.

— Приехали! — крикнул ее спутник, открывая одно за другим все окна. — Везите нас к музею восковых фигур!

Форейтор почтительно тронул шляпу, дал шпоры лошади, чтобы с шиком подкатить к указанному месту, и вся четверка галопом понеслась по мостовой, заставляя изумленных горожан кидаться к дверям и окнам и совершенно заглушая степенные голоса башенных часов, отбивавших половину девятого утра. Но вот карета подъехала к дому, перед которым почему-то собралась толпа, и остановилась у его дверей.

— Что такое? — крикнул одинокий джентльмен, высовывая голову из окошка. — Что тут происходит?

— Свадьба, сэр, свадьба! — ответило ему сразу несколько голосов. — Ур-ра-а!

Несколько сбитый с толку тем, что ему пришлось оказаться в самой гуще шумной толпы, одинокий джентльмен вылез из кареты с помощью форейтора и подал руку матери Кита, при виде которой зеваки так и подскочили на месте от восторга и разразились буйными криками: — Еще одна свадьба!

— Что они, с ума тут все посходили? — сказал одинокий джентльмен, проталкиваясь вперед вместе со своей «нареченной». — Посторонитесь, дайте мне постучать!

Участники таких сборищ с удовольствием пользуются любой возможностью произвести шум и грохот. Десяток чумазых рук немедленно протянулся ему на подмогу, и тут раздался такой грохот, какой редко удается производить дверным молотком, не превышающим своими размерами инструмента, о котором идет речь. Сослужив одинокому джентльмену эту службу, добровольцы предоставили ему отвечать самолично за последствия их деятельности и скромно отступили назад.

— Что вам угодно, сэр? — спросил появившийся в дверях весьма бравого вида мужчина с большим белым бантом в петлице.

— Чья здесь свадьба, любезный? — осведомился одинокий джентльмен.

— Моя.

— Ваша? На ком вы женились, черт вас подери?

— А какое вы имеете право задавать мне такие вопросы? — огрызнулся новобрачный, меряя его взглядом с головы до пят.

— Какое право? — воскликнул одинокий джентльмен, прижимая локтем руку своей спутницы, потому что эта почтенная женщина проявляла явное стремление убежать прочь. — Вы даже не подозреваете, какое у меня есть право! Слушайте, добрые люди! Если этот человек женился на несовершеннолетней… Впрочем, что я! Быть того не может! Говорите, любезнейший, где девочка, которая живет у вас? Ее зовут Нелл. Где она?

Лишь только одинокий джентльмен задал этот вопрос и мать Кита повторила его следом за ним, как в доме раздался душераздирающий крик, и дородная леди в белом платье, выскочив из-за дверей, повисла на руке новобрачного.