Лавка древностей, стр. 121

Джентльмен мистера Брасса садится на место. Джентльмен Кита, не зная, как все обстояло в действительности, предпочитает не касаться этого вопроса. Ричард Свивеллер удаляется сконфуженный. Судья, присяжные и публика представляют себе мысленно, что он слонялся около суда в обществе какого-то забулдыги шести футов росту, с разбойничьей физиономией, украшенной пышными бакенбардами. На самом же деде это был маленький Джейкоб, закутанный в шаль, из-под которой виднелись его голые икры. Правды никто не знает; каждый уверен, что тут дело нечисто; и все это — результат ловкости джентльмена мистера Брасса.

Теперь суду предстоит выслушать отзывы о Ките, и тут джентльмен мистера Брасса снова пользуется возможностью показать себя во всем блеске. Выясняется, что, беря Кита на службу, мистер Гарленд почти ничего о нем не знал, никаких рекомендаций, кроме тех, которые дала Киту его же собственная мать, не получал и что прежний хозяин вдруг расстался со своим слугой, неизвестно почему. — Право, мистер Гарленд, — говорит джентльмен мистера Брасса, — для человека ваших лет вы поступили, мне кажется, по меньшей мере опрометчиво. — То же самое кажется и присяжным, и они выносят Киту обвинительный приговор. Кита уводят, не внимая его робким протестам. Публика усаживается на места, с удвоенным интересом готовясь к следующему делу, ибо, по слухам, на нем будут выступать в качестве свидетельниц несколько женщин, и джентльмен мистера Брасса, выступающий на сей раз на стороне ответчика, учинит им такой перекрестный допрос, что со смеху лопнешь.

Мать Кита, бедняжка, ждет сына внизу, у решетки, вместе с матерью Барбары, а та — добрая душа! — только и знает, что плакать в три ручья да нянчиться с малышом. Происходит печальная встреча. Тюремный сторож большой охотник до газет — успел рассказать им все. Он не думает, чтобы Кита присудили к пожизненной каторге, так как время еще есть — успеет достать где-нибудь хорошие отзывы о себе, а тогда меру наказания снизят. И зачем только он это сделал?

— Он ничего такого не делал! — восклицает мать Кита.

— Ну, что там спорить, — говорит сторож. — Сделал, не сделал — теперь уж все одно.

До Кита можно дотронуться сквозь решетку, и мать сжимает ему руку — сжимает с таким отчаянием, сила которого ведома лишь богу да тем, кого он наделил любящим сердцем. Кит заклинает мать не падать духом, просит, чтобы ему дали поцеловать братьев, и, когда мать Барбары поднимает их, шепчет ей украдкой: «Уведите ее домой!» — Мама, верь, мы найдем заступников! Не сегодня, так завтра, — говорит он. — Все уладится, и меня выпустят на свободу. А когда Джейкоб и малыш подрастут, расскажи им — все расскажи. Ведь если они будут думать, что их брат совершил бесчестный поступок, у меня сердце разорвется на части, где бы я ни был, хоть за тысячу миль отсюда!.. Боже мой! Неужели не найдется доброго человека, который позаботился бы о ней!

Пальцы матери выскальзывают из его руки, она, несчастная, замертво падает на пол. Но Ричард Свивеллер тут как тут — расталкивает локтями зевак, подхватывает ее — не без труда — за талию, на манер театральных соблазнителей, и, кивнув Киту и знаком дав понять матери Барбары, что экипаж ждет их у ворот, быстро удаляется со своей ношей.

Итак, Ричард повез миссис Набблс домой. И какую же этот Ричард плел чепуху всю дорогу, сыпля, словно из мешка, цитатами из разных песенок и стихотворений, одному богу известно! Он довез ее до дому, дождался, когда она придет в чувство, а потом — так как заплатить за проезд ему было нечем, с шиком подкатил к конторе на улице Бевис-Маркс и попросил извозчика подождать у дверей (напомним, что все это происходило в субботу), пока он «разменяет получку».

— Мистер Ричард, сэр! — радостно воскликнул Самсон. — Приветствую вас!

Как ни мало правдоподобны казались сначала мистеру Ричарду объяснения Кита, в тот вечер он почти готов был поверить, что его любезнейший патрон совершил какую-то чудовищную подлость. Кто знает, может статься, горестная сцена, свидетелем которой только что был этот беззаботный шалопай, проняла даже его? Так или иначе, подозрения не давали ему покоя, и потому он постарался изложить свою просьбу, не тратя лишних слов.

— Жалованье? — воскликнул Брасс, вынимая кошелек из кармана. — Ха-ха! Ну, разумеется, мистер Ричард, разумеется, сэр! Ведь жить-то всем надо. У вас не будет сдачи с пяти фунтов, сэр?

— Нет, — отрезал Дик.

— Постойте! Вот как раз столько, сколько вам причитается. И никого не надо беспокоить. Пожалуйста!.. Мистер Ричард… сэр. — Дик, успевший подойти к двери, круто обернулся.

— Сэр, — сказал Брасс, — вы можете больше не затруднять себя посещением конторы.

— Что?

— Видите ли, мистер Ричард, — продолжал стряпчий, засовывая руки в карманы и покачиваясь на табуретке. — Дело в том, что столь сухая и даже мертвая материя, как юриспруденция, сэр, способна загубить, совершенно загубить человека с вашими способностями. Нудное ремесло, невыносимо нудное! Вот, скажем, на сцене или… или в армии, мистер Ричард, или в каком-нибудь первоклассном заведении с продажей спиртных напитков ваши таланты развернулись бы во всю ширь. Надеюсь, вы к нам еще не раз заглянете. Салли будет встречать вас с распростертыми объятиями, сэр. Ей очень жаль расставаться с вами, и только чувство долга перед обществом примиряет ее с Этой разлукой. Салли удивительное существо, сэр! Деньги я, кажется, сосчитал правильно? В конторе разбито окно, сэр, но я не хочу удерживать с вас за него. Когда люди расстаются друзьями, мистер Ричард, о таких мелочах думать не следует. Я придерживаюсь этого прекрасного правила, сэр!

Мистер Свивеллер, не удостоивший ни словом эти довольно бессвязные замечания, молча вернулся за своей спортивной курткой и начал скатывать ее в тугой круглый шар, так пристально глядя на мистера Брасса, точно этот шар предназначался для того, чтобы сбить его с ног. Однако он ограничился тем, что сунул сверток под мышку и, опять-таки не нарушая молчания, вышел из конторы. Затворив за собой дверь, мистер Свивеллер тут же отворил ее, устремил на стряпчего все такой же долгий зловещий взгляд, медленно склонил голову, как это делают привидения, и вслед за тем исчез.

Он расплатился с кэбменом и покинул улицу Бевис-Маркс, строя в уме грандиозные планы, как утешить мать Кита и помочь ему самому.

Но жизнь джентльменов, предающихся тем удовольствиям, которым платил дань и Ричард Свивеллер, подвержена всевозможным случайностям. Тревоги, испытанные им за последние две недели, окончательно подорвали его организм, и без того достаточно подорванный длительным употреблением спиртных напитков. В ту же ночь мистер Ричард почувствовал себя плохо и на другой день уже не вставал с постели, заболев жесточайшей нервной горячкой.

Глава LXIV

Изнывая от мучительной неутолимой жажды, не находя ни в каком положении хотя бы минутного покоя и отдыха и блуждая, непрестанно блуждая по бесконечным дебрям горячечного бреда, где ничто не сулило ему ни короткой передышки, ни желанного освежения или Забытья, где надо всем царила безысходная тупая усталость, такая усталость, что ее не могло побороть ни его измученное тело, метавшееся по жаркой, неудобной постели, ни мозг, истомленный одной неотвязной мыслью, одним смутным чувством, будто что-то осталось недоделанным, будто надо еще преодолеть какое-то страшное препятствие, освободиться от гнетущей заботы, которая омрачает собой все, словно нечистая совесть, и, принимая то одно, то другое обличье (неясное, призрачное, но неизменное в своей сущности), пронизывает ужасом даже дремоту, — под этой медленной пыткой злосчастный Ричард таял и чах день ото дня, и, наконец, когда ему почудилось, что целое полчище дьяволов навалилось на него и не дает подняться с кровати, он крепко заснул и никаких снов больше не видел.

Он проснулся. Ощущая во всем теле покой, несравнимый по сладости даже со сном, он начал постепенно припоминать свои недавние муки и подумал: «Долго же тянулась эта ночь… уж не бредил ли я, чего доброго?» Потом машинально поднял руку и удивился, почему она такая худая, словно высохшая, а кажется тяжелой. И все же на душе у него было легко и спокойно, и, не утруждая себя дальнейшими размышлениями по поводу руки, он продолжал лежать в полузабытьи до тех пор, пока его внимание не привлек чей-то кашель. Неужто дверь осталась вчера незапертой? Значит, в комнате есть кто-то еще? Странно! Но думать об этом тоже было лень, и, наслаждаясь блаженным отдыхом, он стал машинально разглядывать зеленые полоски на кроватном пологе, которые почему-то представлялись ему сочной травой, а желтые просветы между ними — усыпанными песком аллеями, и все это вместе взятое образовывало в его воображении уходящую вдаль перспективу красивого, строгого парка.